При первых же звуках голоса Барбары Эмили резко вскинула голову. Но едва Барбара произнесла свое приветствие, как ее подруга вышла из дверей участка и подошла к краю тротуара. – Господи, – произнесла она. – Да это же Барбара Хейверс! Какой бес занес тебя в Балфорд? «Как все это обыграть? – подумала Барбара. – Я слежу за необычным пакистанцем и его ребенком в надежде отвести от них неприятности. Ну неужели старший инспектор уголовной полиции Эмили Барлоу с готовностью поверила бы этой странной сказочке?» – Я в отпуске, – решилась сказать Барбара. – Только что приехала сюда и уже прочитала об этом случае в местной газете. Увидела твое имя и подумала, а что, если я неожиданно заявлюсь к тебе. – Похоже, ты не можешь обойтись без работы даже в отпуске. – Не могу выйти из привычного ритма. Тебе и самой это известно. Барбара полезла в сумку за сигаретами, но в последний момент вспомнила, что Эмили не только не курила сама, но всегда была готова бороться с курящими любыми средствами, вплоть до выхода на ринг. Вместо пачки сигарет Барбара достала пакетик с жевательной резинкой. – Поздравляю с повышением, – продолжала она. – Эмили, черт возьми, да ты просто взлетаешь вверх по служебной лестнице. Она сунула в рот пластинку жвачки, то же самое сделала и Эмили. – Поздравления могут оказаться преждевременными. Если мой шеф добьется того, что задумал, я снова стану тем, кем была до этого. – Барлоу нахмурилась. – А что у тебя с лицом, Барб? На тебя страшно смотреть. Барбара решила про себя, что снимет повязку, как только окажется перед зеркалом. – Не успела уклониться. Это напоминание о последнем деле. – Надеюсь, он выглядит еще хуже. Это был он? Барбара, утвердительно кивнув, сказала: – Он уже сидит за убийство. – Вот это здорово, – улыбнулась Эмили. – Куда ты сейчас? Старший инспектор уголовной полиции, встряхнувшись всем телом и перевесив сумку на другое плечо, провела рукой по волосам. Этот жест был хорошо знаком Барбаре. Волосы Эмили, выкрашенные и подстриженные в манере панков, на любой другой женщине ее возраста смотрелись бы нелепо. Но не на Эмили Барлоу. У нее не было никаких нелепостей – ни в облике, ни в чем-либо ином. – Ты знаешь, – откровенно призналась она, – я намеревалась встретить какого-нибудь джентльмена и провести с ним в молчании несколько часов под лунным светом, в романтической обстановке, а потом заняться тем, что обычно следует за романтическим свиданием под лунным светом. Но, признаюсь тебе, его прежнее очарование вот-вот улетучится, поэтому я списала его в архив. Где-то в глубине души я понимала, что скоро он заведет свою волынку о жене и детях, а я не была готова к тому, чтобы участливо держать его руку во время следующего, еще более сильного приступа вины перед ними. Такой ответ был в духе Эмили. Она уже давно считала секс чем-то вроде физических упражнений, обеспечивающих улучшение кислородного обмена в тканях. – Значит, у тебя найдется время поболтать? – спросила Барбара. – О том, как протекает жизнь? Эмили колебалась. Барбара знала, что она рассматривает ее предложение перед тем, как принять его или отвергнуть. Эмили вряд ли согласилась бы участвовать в чем-то, что могло бы повредить делу, которое она вела, или ее новому должностному положению. Подумав, она оглянулась назад, посмотрела на здание участка и, казалось, решила, что делать. – Ты ела, Барб? – спросила она. – В «Волнорезе». – Отважный поступок. Уверена, что стенки твоих артерий стали еще тверже даже за то время, что мы говорили. А у меня после завтрака не было во рту ни кусочка, поэтому я иду домой. Пошли, поболтаем, пока я буду есть. Машина им ни к чему, добавила она, видя, как Барбара ищет ключи в своем пухлом рюкзаке. Эмили жила в начале Мартелло-роуд – там, где она изгибается и обретает новое название Кресент[26]. Они пошли в быстром темпе, который задала Эмили, и менее чем через пять минут уже стояли перед ее домом, последним в ряду девяти подобных жилищ с террасами, пребывающих на различных стадиях либо возрождения, либо упадка. Дом Эмили принадлежал к первой группе: его фасад заслоняли трехуровневые строительные леса. – Заранее прошу прощения за беспорядок, – сказала Эмили, ведя Барбару по восьми растресканным ступеням лестницы парадного входа и дальше на невысокое крыльцо с еще сохранившимися кое-где в полу изразцами викторианской эпохи. – Когда завершат ремонт, дом будет как картинка, но сейчас главная проблема в том, что совершенно нет времени заниматься этим. Барлоу, надавив плечом, открыла ошкуренную от старой краски входную дверь. – Теперь сюда, – сказала она, идя по тускло освещенному коридору, воздух которого был густо пропитан запахом опилок и скипидара. – Только в этой части дома мне удалось создать условия, хоть как-то подходящие для жизни. Будь в голове Барбары хоть какие-то намерения остановиться на ночлег у Эмили, она немедленно устроила бы им достойные похороны, когда увидела, куда пригласила ее подруга, сказав: «Теперь сюда», – пространство, на котором протекала вся жизнь Эмили, было душной, без притока воздуха, кухней, размером не более хорошего старинного буфета. В кухне стояли холодильник, газовая плита, мойка с раковиной и рабочим столиком. Но в дополнение ко всем этим необходимым для кухни предметам, втиснутым в небольшое пространство, там находились еще и раскладушка, два складных металлических стула и старинная ванна, служившая для омовения телес еще в доводопроводную эпоху. Где находится туалет, Барбара не спросила. Кухню освещала единственная лампочка без абажура и плафона, хотя торшер, стоящий возле раскладушки, и лежащая на ней «Краткая история времени» свидетельствовали о том, что Эмили не прочь почитать на досуге – если, конечно, считать книги по астрофизике подходящими для развлекательного чтения, – лежа в постели и включив дополнительное освещение. На раскладушке лежали расстеленный спальный мешок и пухлая подушка, на наволочке которой было изображение Снуппи и Вудстока, выглядывающих из своей собачьей будки, летящей над полями Франции во время Первой мировой войны. Это было более чем странное жилище – ничего более странного Барбара и вообразить не могла, хотя полагала, что достаточно хорошо узнала Эмили за время их совместной жизни в Мейдстоне. Если бы ей поручили изобразить то, что окружает в жизни старшего инспектора уголовной полиции, на манер того, как это делают археологи при раскопках, это был бы некий набор строгих современных вещей из стекла, металла и камня. Эмили, казалось, прочитала ее мысли; она бросила на столешницу мойки парусиновую сумку и, заложив руки в карманы, склонилась над ней. – Это отвлекает меня от работы, – сказала она. – Когда я закончу ремонт этого дома, возьмусь за ремонт другого. Это и регулярное траханье с мужчиной, который мне по душе, поддерживают меня в здравом уме. – Она тряхнула головой. – Я не спросила, как твоя мать, Барб? – В смысле здравомыслия… или в другом смысле? – Прости, я имела в виду совсем не это. – Я не обиделась. Не извиняйся. – Вы по-прежнему живете вместе? – Я бы этого не вынесла. Посвящая подругу в подробности о том, как обрекла мать на уединенную несвободную жизнь на съемной квартире в социальном доме, Барбара опять почувствовала то же самое, что и всегда, когда с неохотой рассказывала об этом: свою вину, неблагодарность, эгоизм, жестокость. Какое значение имеет то, что мать окружена сейчас большей заботой, чем тогда, когда она жила с ней? Мать есть мать. Барбара всегда будет у нее в долгу за то, что мать подарила ей жизнь, несмотря на то, что ни один ребенок не признает этого долга. – Понимаю, как тебе было тяжело, – сказала Эмили, когда Барбара закончила. – Это решение далось тебе нелегко. – Ты права. И я все еще чувствую за собой долг и плачу за это. – За что «за это»? – Не знаю. Может, за жизнь. Эмили задумчиво кивнула. Ее пристальный взгляд застыл на Барбаре, и под ним та чувствовала, как ее лицо под повязкой нестерпимо горит и чешется. Было немилосердно жарко, и хотя единственное окно было открыто – окно это, непонятно почему, было выкрашено черной краской, – никакой, даже самый слабый ветерок не залетал в кухню. Эмили встала и скомандовала: – Ужинать. Подойдя к холодильнику, она присела перед ним на корточки и достала пакет с йогуртом, затем вынула из буфета большую миску и ложкой переложила в нее йогурт. Из того же буфета достала пакет с сухофруктами и орехами. – Ну и жара, – сказала Эмили, проводя растопыренными пальцами по волосам. – Милостивый Боже. Ну что за жуткая жара. Сказав это, она впилась зубами в пакет и раскрыла его. – Худшей погоды для уголовного расследования и не придумать, – согласилась Барбара. – Ни у кого ни на что не хватает терпения. Страсти не обуздать. – Ты бы просветила меня, – согласно кивая, попросила Эмили. – Я ведь не знаю много из того, что произошло в эти два дня. Ведь все это время я пыталась удержать местных азиатов от того, чтобы они не сожгли город, и моего начальника – от того, чтобы он не передал дело своему партнеру по гольфу. Барбара обрадовалась, услышав, что подруга просит ее рассказать о последних событиях. – Сегодня об этом сообщало Независимое телевидение. Тебе об этом известно? – О, да. Эмили высыпала орехи и сухофрукты поверх йогурта, ложкой разровняла образовавшуюся кучку и потянулась к ветке бананов, лежащей на мойке. – Примерно две дюжины азиатов ворвались на заседание муниципального совета, завывая, как оборотни, и крича во все горло о попрании их гражданских свобод. Один из них пригласил репортеров, и когда прибыли телевизионщики, они начали швыряться кусками бетона. Для поддержки они пригласили из других мест своих соотечественников. А Фергюсон – это мой начальник – словно прилип к телефону и звонил мне каждый час, а то и чаще, и объяснял мне, что я должна делать. – А что их в основном заботит, этих азиатов? – Это смотря с кем ты имеешь дело. На них может повлиять что угодно: сокрытие информации, промедление в работе местной полиции, желание следователя сохранить тайну следствия, начало этнической чистки… Выбор большой. Барбара села на один из металлических стульев. – А что наиболее вероятно? – Дорогая моя Барб, да ты говоришь в точности, как они, – ответила Эмили, бросив на нее беглый взгляд. – Прости, я не хотела… – Ладно, проехали. Столько всего свалилось на мою шею. Хочешь, могу поделиться? Эмили достала из ящика небольшой фруктовый нож и, ловко орудуя им, разрезала банан на ломтики, которые добавила в йогурт, к орехам и сухофруктам. – Ну и ситуация. Я старалась не допустить утечек. В общине творится черт знает что, и если я не позабочусь о том, кто знает, где, что и когда, то стоит в городе появиться хотя бы одному неуправляемому человеку, хлопот не оберешься. – И кто же это? – Один мусульманин. Муханнад Малик.