А он именно так и поступал… но по утрам, и вот по этой причине беспокойство Клиффа постоянно усиливалось. В то утро Хегарти пришел на кухню в шесть часов, очнувшись от прерывистого сна и внезапно осознав, что рядом с ним в постели Джерри уже нет. Он напялил на себя махровый халат и сразу увидел Джерри, стоящего полностью одетым у раскрытого окна, где тот, судя по его виду, стоял уже довольно долго. Окно выходило на залитую бетоном прогулочную дорожку шириной пять футов, за ней тянулась прибрежная полоса, за которой расстилалось море. Джерри держал в руках чашку с кофе и думал о чем-то своем, а это всегда повергало Клиффа в волнение. Джерри нельзя было назвать скрытным человеком: для него жизнь с любовником означала повседневное и полное единодушие, которое, в свою очередь, обязывало к откровенным задушевным беседам, частым взаимным откровениям и бесконечным оценкам «состояния их родственной близости». У Клиффа такие отношения с мужчиной-сожителем вызывали отвращение, но он научился скрывать это. Ведь квартира, где они жили, принадлежала Джерри, но главное было не в этом, а в том, что Джерри ему очень нравился. А поэтому он приучил себя искусно поддерживать словесную игру, формально оставаясь при этом достаточно любезным. Но недавно их отношения серьезно изменились. Забота Джерри о прочности их союза ослабла. Он уже не обсуждал эту тему так часто, как бывало раньше, стал более угрюмым, перестал так тесно, как раньше, прижиматься к Клиффу, что возбудило желание Клиффа прижиматься к нему. А это выглядело не только смешным, глупым, но и полным идиотизмом. Это отталкивало Клиффа, потому что именно ему, Клиффу, всегда необходимо было ощущать вокруг себя свободное пространство, а Джерри постоянно стремился этому воспрепятствовать. Клифф подошел к кухонному окну и встал рядом с Джерри. Через плечо своего любовника он смотрел, как по поверхности моря пробегали, словно змейки, отблески раннего утреннего света. Рыбацкое судно медленно ползло на север. Силуэты чаек перемещались по небу, словно тени на экране. Клифф, не будучи любителем природных красот, все же реагировал на мгновения, в которые открывающаяся перед глазами перспектива располагает к размышлению. Именно этим и был поглощен Джерри, когда Клифф подошел к нему. Он, казалось, был всецело погружен в раздумья. Клифф положил руку на шею Джерри, отчетливо сознавая, что в последнее время они явно поменялись ролями. Прежде нежность проявлял Джерри. Его касанье было легким, ласковым, но в то же время настойчивым; оно словно говорило: ответь мне тем же, пожалуйста, дотронься и ты до меня, скажи, что и ты любишь меня – так же сильно, так же безоглядно, так же самоотверженно, как я люблю тебя. Прежде Клиффа так и подмывало движением плеча отстраниться от руки Джерри. Нет, если уж говорить правду, то его первой реакцией на эти нежности было желание сбросить с себя руку Джерри. А если уж быть совсем точным, то ему хотелось дать Джерри такую затрещину, чтобы он отлетел в другой конец комнаты, потому что это прикосновение – такое нежное и такое возбуждающее – призывало его к тому, на что у него не было ни сил, ни вдохновения. Но в то утро в прежней роли Джерри выступал он. Клифф ждал, когда Джерри даст ему понять, что между ними все как прежде и что они существуют лишь друг для друга. Ощутив на себе его руку, Джерри заерзал, словно пробуждаясь от сна. Его пальцы слегка коснулись Клиффа, а тот почувствовал в этом ответном прикосновении явную вымученность; оно походило на поцелуй двух людей, слишком долго пробывших вместе, когда они на мгновение прижимаются друг к другу сухими, плотно сжатыми губами. Рука Клиффа соскользнула с шеи Джерри. Черт возьми, мысленно выругался он и задумался над тем, что сейчас сказать. Начал он с наиболее простого и подходящего для того момента. – Не спалось? И давно ты встал? – Да нет. – Джерри поднес ко рту чашку с кофе. Клифф, глядя на отражение Джерри в оконном стекле, силился понять, что у того на уме. Но ведь сейчас перед ним был не тот образ, который он по ночам рисовал в своем воображении, а реальный утренний портрет мощного, упитанного и крепкого человека с телом плотным и сильным от постоянной физической работы. – Что-нибудь не так? – спросил его Клифф. – Все нормально. Просто не спалось. Жара меня доконала. Такая погода не для меня. Здесь как будто в Акапулько[59]. Клифф бросил пробный шар на манер того, как это должен был бы сделать Джерри, останься они в прежних ролях. Он сказал: – Тебе жаль, что мы не в Акапулько. Ты и эти милые мексиканские мальчики… Сказав это, он ждал от Джерри пылких разуверений, таких, каких сам Джерри прежде ждал от него: я и милые мексиканские мальчики? Да ты рехнулся, приятель! Да на кой мне сдался этот толстый сопляк, если рядом со мной ты? Но никаких разуверений не последовало. Клифф сунул сжатые кулаки в карманы халата. Проклятие, подумал он, чувствуя отвращение к самому себе. Ну кто бы мог подумать, что он опустится до такого? Именно он – Клифф Хегарти, а не Джерри Де Витт – постоянно бравировал, утверждая, что вечная верность – это не что иное, как пит-стоп[60] на пути к могиле. Именно он постоянно твердил о том, насколько опасно видеть утром за завтраком одно и то же надоевшее кислое лицо или укладываться каждый вечер в постель, чувствуя рядом то же самое усталое тело. Он не уставал повторять, что после нескольких лет такой жизни только осознание того, что ты еще можешь обрести тайную связь с кем-то на стороне – с кем-то, кому в радость преследование, встречи с неизвестными или ловкий обман, – способно стимулировать мужское тело на длительные любовные отношения. Все бывает именно так, а не иначе, не уставал повторять он. Такова жизнь. Но Джерри и не надо было верить тому, что имел в виду Клифф, говоря это. Не надо было, ни за что не надо! Ему нужно говорить с сардонической покорностью в голосе: «Ты прав, дружище. Прошу тебя, говори еще. Говорить ты мастак, а разговоры они и есть разговоры». Меньше всего Клифф ожидал, что Джерри может серьезно воспринять его слова. Он заставил себя поверить в то, что, возможно, именно так Джерри их и воспринимает, и от этого ощутил внезапную резь в желудке. Его так и подмывало сменить покорный тон на вызывающе-агрессивный и спросить: «Послушай, Джерри, ты хочешь покончить с этим?», но он слишком боялся того, что может произнести в ответ его любовник. В минуты просветления Клифф понимал, что, сколько бы ни распространялся о путях к могиле, он никогда по-настоящему не хотел порывать с Джерри. Не из-за этой квартиры в престижном месте, в нескольких шагах от пляжа, по которому Клифф так любил бродить; не из-за восстановленного Джерри быстроходного катера, на котором летом они вдвоем с ревом носились по морю; не из-за того, что Джерри часто – и как раз в те месяцы, когда дом, казалось, вот-вот развалится под натиском ветра, подобного сибирскому циклону, – предавался воспоминаниям об отпуске, проведенном в Австралии. Клифф не хотел порывать с Джерри потому, что… да, было что-то чертовски успокаивающее в близости с человеком, который говорил, что верит в вечную верность… даже несмотря на то, что его партнер никогда не потрудился заверить его в том же. И поэтому Клифф, напустив на себя еще большее безразличие, чем то, что он реально чувствовал, изрек: – Джерри, а ты и вправду ищешь какого-нибудь мексиканского мальчика? Тебе захотелось темного мяса, белое уже поднадоело? Джерри разом отвернулся от окна и поставил чашку на стол. – А ты, что, ведешь учет? Может, объяснишь причину? Клифф улыбнулся и в притворном страхе поднял руки, заслоняясь от Джерри. – Ну что ты? Послушай, я же не о себе. Мы ведь уже столько времени вместе, что я могу иногда догадаться, что у тебя на уме. А спросил я для того, чтобы выяснить, не хочешь ли ты поговорить об этом? Джерри отошел на шаг в сторону, а потом направился в другой угол кухни к холодильнику. Открыв его, он начал подбирать продукты, чтобы приготовить свой обычный завтрак. Взяв четыре яйца, положил их в миску, а потом снял оболочки с четырех сосисок. – Ты чем-то раздражен? – Нервным движением Клифф ухватился за концы пояса халата, затянул его потуже и снова сунул руки в карманы. – Ладно, я ведь помню, как тогда в Коста-Рике ты прервал наш отпуск, когда я дал волю языку, но я думаю, что мы давно договорились о таких вещах. Я знаю, что эти работы на пирсе значат для тебя, к тому же еще и предстоящая реконструкция домов… Я хочу сказать, что здесь туго насчет работы – и раньше, и сейчас, – а ты хочешь иметь выбор и не хочешь терять времени. Я понимаю. Ну, а если тебя раздражает то, что я сказал… – Меня не раздражает, – ответил Джерри. Он разбил яйца над миской и стал взбалтывать их; сосиски в это время шипели на сковороде. – Ну ладно. Вот и отлично. Но было ли все и впрямь отлично? Клифф так не думал. В последнее время он начал подмечать перемены в поведении Джерри: несвойственное ему продолжительное молчание; частые отлучки по выходным дням в небольшой гараж, где он стучал на своих барабанах; продолжительная ночная работа по частным заказам жителей Балфорда; пристальные оценивающие взгляды, которыми он смотрел на Клиффа, думая, что тот их не замечает. Так, может, Джерри и вправду не испытывал сейчас раздражения? Возможно, но все-таки что-то было не так. Клифф чувствовал, что нужно сказать что-то еще, но помимо этого им овладело непреодолимое желание поскорее уйти прочь из этой комнаты. Он решил: лучше всего сделать вид, что все хорошо, невзирая на все явные противоречия. Так будет спокойнее, а то ведь он рискует столкнуться кое с чем еще, о чем ему не хочется знать. И все же он остался на кухне, наблюдая за движениями своего любовника и силясь понять, почему Джерри смотрит на стоящую на плите стряпню каким-то сосредоточенно-самонадеянным взглядом. Хотя и сосредоточенность, и самонадеянность не были чужды характеру Джерри. Для достижения успехов на его нынешнем трудовом поприще оба эти качества были отнюдь не лишними. Но ведь ни одно из этих качеств Джерри не проявлял, когда был с Клиффом. А сейчас… Сейчас это был уже не тот Джерри. Он уже не был тем добрым малым, которого в первую очередь заботило то, чтобы все проблемы, возникавшие между ними, были решены; на все вопросы были бы даны правильные ответы; все раздражающие факторы были бы смягчены, но так, чтобы при этом никто из них не повысил голоса. Тогда это был такой Джерри, который и рассуждал и действовал, как человек, опустивший весла на воду и точно знающий, сколько ему предстоит грести, пока он доберется до берега. Клиффу не хотелось размышлять о том, что это могло бы значить. Больше всего ему хотелось оказаться в постели. Он слышал позади себя громкое тиканье настенных часов; сейчас это тиканье звучало как барабанный бой, под который приговоренного ведут на плаху. Черт побери, подумал он. Да катись все в тартарары. Джерри поставил свой завтрак на стол. Это была здоровая еда, съев которую он мог спокойно трудиться до обеда: яйца, сосиски, фрукты, тосты и варенье. Но, выложив все это на стол, положив рядом вилку и нож, налив стакан сока, заправив салфетку за ворот футболки, он почему-то не приступал к еде. Молча смотрел на еду, потом, схватив стакан с соком, поднес его ко рту и начал глотать сок с таким звуком, словно у него в горле застрял камень. Опорожнив стакан, он поднял глаза на Клиффа: – Я думаю, нам обоим надо сдать кровь на анализ. У Клиффа все поплыло перед глазами. Пол под ним закачался. История всей их совместной жизни промелькнула перед его глазами – так быстро, что он почувствовал тошноту. Правда о том, кем они в действительности были, всегда шла за ними по пятам; два парня, которые врали своим уважаемым семьям о том, где и когда встретились: в общественном туалете и в тот период времени, когда «принятие мер предосторожности» было менее неотложным делом в сравнении с желанием одного из них заняться содомией. Они с Джерри знали друг о друге всю правду, знали о том, кто есть кто; и что более важно, в кого они могли легко превратиться, если момент выбран правильно, если есть желание и если в туалете на рыночной площади нет никого, кроме желанного партнера. Клифф хотел было рассмеяться, сделав вид, что не расслышал. Он хотел было сказать: «Ты, похоже, не в себе? Что это на тебя нашло, друг мой?», но промолчал. Потому что уже давным-давно понял, насколько полезно бывает подождать, пока пройдут страх и паника, а уж потом говорить то, что пришло на ум. – Эх, Джерри Де Витт, я люблю тебя, – наконец, сказал он. А Джерри склонил голову и зарыдал. И вот теперь Клифф наблюдал за двумя копами, которые трепались рядом с «Развлекательным центром Хегарти для пожилых», словно бабы-склочницы за чайным столом. Он знал, что скоро они побывают у всех предпринимателей в промышленной зоне. Они должны это сделать. Убит пак, значит, они захотят поговорить с каждым, кто, возможно, видел этого парня, говорил с ним или видел, как он разговаривал с кем-либо. Рядом с их жилищем находилась промышленная зона, откуда начинать поиски было бы логически правильным. Значит, их приход в «Развлекательный центр Хегарти для пожилых» – это только вопрос времени. – Проклятье, – прошептал Клифф. Он был весь в испарине, несмотря на прохладные струи, выдуваемые на него оконным кондиционером. У него не было ни малейшего желания встречаться сейчас с легавыми. Надо как-то отвести их от Джерри. А он сам никому не должен рассказывать правду. – Нам необходимо удостовериться в том, что Сале действительно не знает, кто такой Кумар. Как я изначально и предполагала, это какой-то человек, мужчина, – сказала Эмили. В этот момент солидный автомобиль бирюзового цвета, покачиваясь на дорожных ухабах, въехал в промышленную зону. – Почему ты так уверена? Эмили подняла руку, давая Барбаре знать, что ответит на ее вопрос чуть позже, потому что взгляд ее был уже прикован к машине, движущейся по песчаной полосе. Американский кабриолет с откинутым верхом, с изящными закруглениями на корпусе, с обтянутым кожей салоном и блестевшими, словно полированная платина, хромированными молдингами. Спортивный «Тандерберд»[61], решила Барбара, примерно сорокалетнего возраста, но отлично отреставрированный. Его хозяин явно не из тех, кто экономит на спичках. За рулем сидел молодой человек двадцати с небольшим лет, с лицом цвета чая и длинными волосами, собранными в свисающий на плечи жгут. На нем были круглые солнцезащитные очки, какие, по мнению Барбары, носят сутенеры, жиголо[62] и карточные каталы. Она сразу узнала его. Это был Муханнад Малик, которого показывали накануне в телерепортаже. Таймулла Ажар сидел рядом с ним. По его смущенному виду – Барбара посчитала это позитивным фактором – нетрудно было предположить, что, появляясь на фабрике на манер одного из персонажей «Полиции Майами»[63], он чувствует себя не совсем в своей тарелке. Мужчины вышли из машины. Ажар, остановившись у дверцы, потирал ладонями грудь, а Муханнад направился прямо к женщинам. Он снял солнцезащитные очки и сунул их в карман белой рубашки. Та была свежей, отлично выглаженной и хорошо сочеталась с джинсами и мокасинами цвета змеиной кожи. Эмили молча поздоровалась с мужчинами. Барбара почувствовала, что ладони у нее становятся влажными. Сейчас она должна была сказать руководителю следственной бригады о том, что представлять ее Таймулле Ажару нет необходимости. Она прикусила язык, ожидая, что Ажар объяснит все своему кузену, но тот лишь посмотрел на Муханнада и, видимо, также решил, что пока лучше молчать. Такого поворота вещей Барбара не ожидала. Что ж, подумала она, посмотрим, к чему это приведет. В оценивающем взгляде Муханнада, брошенном на нее, было столько явно выраженного презрения, что она мгновенно ощутила зуд в пальцах от желания выцарапать ему глаза. Он подходил к ним все ближе, пока – она сразу поняла это – не приблизился так, чтобы предстать перед ними во всей красе. – Ага, это ваш офицер по связи? – Он подчеркнул голосом свое ироническое отношение к кадровому решению Эмили. – Сержант Хейверс встретится с вами сегодня во второй половине дня, – не заметив его реплики, ответила Эмили. – В пять часов в помещении участка. – Нам бы больше подошло в четыре часа, – поморщился Муханнад, не объясняя причину своего несогласия, вызванного лишь желанием настоять на своем. Эмили не приняла приглашения начать игру. – Сожалею, но я не могу дать гарантию, что мой офицер по связи будет там в четыре, – спокойно и невозмутимо объявила она. – Пожалуйста, приходите. Если сержант Хейверс будет отсутствовать, когда вы прибудете, оперативный дежурный позаботится о том, чтобы вы могли подождать ее прихода в комфортных условиях. – Приветливо улыбаясь, Эмили посмотрела на мужчин. Спесивый азиат посмотрел сначала на Эмили, затем на Барбару с таким выражением лица, будто оказался вблизи какого-то забытого предмета и прикладывает сейчас мучительные усилия к тому, чтобы опознать его по запаху. Спустя несколько секунд Муханнад повернулся к Ажару. – Пошли, – сказал он и направился к входу на фабрику. – Кумар, мистер Малик, – окликнула его Эмили в тот момент, когда он взялся за ручку двери. – Имя начинается с буквы Ф. Муханнад остановился и обернулся. – Вы о чем-то спросили меня, инспектор Барлоу? – Вам знакомо это имя? – Почему вы спрашиваете? – Надо кое-что выяснить. Ни ваша сестра, ни мистер Армстронг не знают, кто это. Я подумала, может быть, вы знаете. – Почему я должен знать? – Потому что существует «Джама». Кумар состоит в членах? – «Джама». – Лицо Муханнада, заметила Барбара, было непроницаемым.