– Да, «Джама». Ваш клуб, ваша организация, ваше братство. Как прикажете ее называть? Или вы что думаете, полиция не знает о ее существовании? Малик-младший тихонько усмехнулся. – То, что знает полиция, не поместилось бы и в тысяче томов, – бросил он и толчком распахнул дверь. – Вы знаете Кумара? – настаивала Эмили. – Это азиатское имя, верно? Он остановился. Половина его лица была на свету, на вторую падала тень. – Инспектор, ваш расизм так и прет наружу, как шило из мешка. Раз это азиатское имя, то я, по-вашему, обязан знать этого мужчину? – А я разве сказала, что Кумар мужчина? Что-то не припомню. – Да не прикидывайтесь. Разве не вы спросили, является ли Кумар членом «Джама»? А если вам все известно о «Джама», то вы знаете, что в ней только одни мужчины. Что еще? Если у вас больше ничего ко мне нет, то у меня и моего кузена много дел на фабрике. – Да, есть кое-что еще, – ответила Эмили. – Где вы были в ночь смерти мистера Кураши? Муханнад отошел от двери. Сделав шаг назад, он вышел из тени и снова надел свои солнцезащитные очки. – Что? – переспросил он тихим голосом; переспросил, желая произвести эффект, а не потому, что не слышал вопроса. – Где вы были в ночь смерти мистера Кураши? – повторила Эмили. Он злобно засопел. – Так вот куда завело вас ваше расследование… Все так, как я и предвидел. Раз убит пак, значит, убийство совершил пак. И самое лучшее для вас – это повесить это дело на меня, как на наиболее подходящего пака. – Это очень занятное наблюдение, – заметила Эмили. – Потрудитесь, пожалуйста, ответить. И поподробнее. Муханнад снова снял солнечные очки. Его глаза были полны презрения. Лицо Таймуллы Ажара, стоявшего позади него, стало настороженным. – Я понял, что вам нужно, – сказал он. – Я забочусь о своих людях. Я хочу, чтобы они гордились своим происхождением. Я хочу, чтобы они ходили с гордо поднятыми головами. Я хочу, чтобы они поняли, что для того, чтобы в тебе нуждались, не обязательно быть белым. А вам, инспектор Барлоу, на все это наплевать. Вам ведь намного легче подавить наших людей – унизить их и заставить лебезить перед вами, – чем по результатам вашего вдумчивого расследования повесить на меня что-либо? Этому парню палец в рот не клади, подумала Барбара; кем-кем, но дураком его не назовешь. А ведь нет лучшего способа расколоть общину и тем самым сделать ее небоеспособной, чем представить ее вождя крикливым идолом с мелкой душонкой. Кроме, может быть… а может, он им и является. Барбара поспешно перевела взгляд на Ажара, чтобы посмотреть, как тот реагирует на перепалку между руководителем следственной бригады и его кузеном. По его взгляду она поняла, что он ждет слов, но не от Эмили, а от нее. «Вы видите? – казалось, спрашивали глаза Ажара. – Согласитесь, все получилось именно так, как я и предсказывал во время завтрака». – Я действую в точном соответствии с известными мне фактами, – сказала Эмили, обращаясь к Муханнаду. – И мы подробно поговорим о них. Но чуть позже. – В присутствии ваших начальников? – Это как вы пожелаете. А сейчас, пожалуйста, ответьте на вопрос, который я задала, или поедете со мной в камеру и там поразмышляете над ответом. – Вам не терпится поскорее отправить меня туда, верно? – вспыхнул Муханнад. – Простите, но я не доставлю вам этого удовольствия. – Он снова подошел к двери и распахнул ее. – Ракин Хан. Вы найдете его в Колчестере[64], что будет, вне всякого сомнения, не слишком трудным делом для человека, обладающего такими удивительными способностями к сыску, как вы. – Так ночью в пятницу вы были с человеком по имени Ракин Хан? – Мне жаль, что я разочаровал вас и разбил ваши надежды. – Он не стал ждать ответа и прошел на фабрику. Ажар кивнул Эмили и последовал за ним. – Какой быстрый, – покачала головой Барбара. – Но ему надо выбросить к чертям эти солнечные очки. – И она повторила тот же самый вопрос, который задала за секунду до появления Муханнада: – А почему ты решила, что Кумар мужчина? – Да потому что Сале не знала, кто он такой. – Да? Ведь Муханнад только что сказал… – Чушь все это, Барбара. Азиатская община в Балфорде не так уж велика, и, поверь мне, если бы этот самый Ф. Кумар был среди них, Муханнад Малик знал бы о нем прежде, чем кто-либо из его компании. – Ну а почему о нем не знает его сестра? – Да потому, что она женщина. Такова семейная традиция – каждый знает свое место. Сале знает женскую половину азиатской общины и знает мужчин, работающих здесь, на фабрике. Но из этого вовсе не следует, что она знает и тех мужчин, которые не являются мужьями знакомых ей женщин, или тех мужчин, с которыми она была знакома в школьные годы. А как же иначе? Посмотри на ее жизнь. Ведь она наверняка не ходит на свидания. Она не ходит в пабы. Она и по Балфорду не может ходить свободно. Она никогда не прогуливала занятий в школе. Ведь она, по сути дела, живет жизнью заключенного. А поэтому, если она не врет, что не знает этого имени, – что, конечно же, весьма вероятно… – Да. Это весьма вероятно, – внезапно прервала ее Барбара. – Потому, что Ф. Кумар, возможно, женщина, и Сале, возможно, это известно. Ф. Кумар, возможно, и есть та самая женщина. А Сале, возможно, узнала об этом. Эмили сунула руку в сумку и вынула из нее солнцезащитные очки. На ее лице появилось какое-то сосредоточенно-рассеянное выражение, когда она, перед тем как ответить, протирала очки, водя стеклами по ткани своей блузки. – Из этого чека следует, что Кураши заплатил Кумару четыреста фунтов. Единственный чек, единственный платеж. Ну, а если чек выписан на имя женщины, за что Кураши мог ей платить? – Это мог быть шантаж, – предположила Барбара. – Тогда зачем убивать Кураши? Если его шантажировал – или шантажировала – Кумар и он заплатил, зачем тогда ломать ему шею? Это все равно, что зарезать курицу, несущую золотые яйца. Барбара, казалось, предвидела вопросы подруги. – Он уходил куда-то по ночам. Он встречался с кем-то. При нем были презервативы. Разве эта самая Ф. Кумар не могла быть женщиной, с которой он трахался? А почему бы этой Ф. Кумар не забеременеть? – Тогда на кой бес ему презервативы, если она забеременела? – Да он перестал с ней встречаться. Он переметнулся на кого-то другого. И Ф. Кумар узнала об этом. – Ну, а эти четыреста фунтов? На что они? На аборт? – На аборт, и притом на тайный. Возможно, он даже был сделан неудачно. – И за это кто-то пожелал ему отомстить? – А почему нет? Кураши прожил здесь шесть недель. Этого времени вполне хватит на то, чтобы кого-то обрюхатить. И если пошла молва о его подвиге – а ведь для азиатских женщин невинность и добропорядочность являются чуть ли не самым главным достоинством, – вполне возможно, что ее отец, брат, муж или какой-либо другой родственник искал способ расставить все по местам. Итак, надо выяснить, не умерла ли недавно какая-нибудь азиатка? Не доставлялась ли в больницы азиатка с подозрительным кровотечением? Эм, что еще нам надо выяснить? Эмили, слегка скривившись, посмотрела на нее. – На Армстронге мы ставим точку? Или ты забыла, что на «Ниссане» его пальчики? И то, что он сидит на фабрике и самозабвенно исполняет работу Кураши? Барбара посмотрела на здание фабрики, и перед ее мысленным взором вновь предстал Иан Армстронг, по лицу которого ручьями струился пот, когда он под пристальным взглядом руководителя следственной группы Барлоу приводил доводы в поддержку своего алиби. – Его потовые железы работали в усиленном режиме, – качая головой, произнесла Барбара. – Нет, я не вычеркивала бы его из списка подозреваемых. – А что, если его тесть и теща подтвердят, что говорили с ним по телефону в пятницу вечером? – Тогда, я думаю, придется запросить телефонную компанию. – Да ты упряма, как бык, сержант Хейверс, – со смешком сказала Эмили. – Если ты когда-нибудь решишь бросить Ярд и перейти работать на побережье, я немедленно включу тебя в свою группу. Эта внезапно сказанная фраза доставила Барбаре огромное удовольствие. Но она никогда не придавала серьезного значения комплиментам и не основывала на них своих выводов. И сейчас она повела в ответ плечами и вытащила из сумки ключи. – Хорошо, договорились. Я хочу проверить то, что Сале говорила о браслете. Если она бросила его в воду с пирса днем в субботу, то тогда наверняка кто-то видел ее там. Ведь ее трудно не заметить, особенно в той одежде, что она носит. И, может быть, мне стоит повидаться с этим парнем, Тревором Раддоком? Если он и вправду работает на пирсе, тогда я убью двух зайцев. Эмили согласно кивнула. – Выясни, стоит ли им заниматься. А я тем временем займусь этим Ракином Ханом, с которым Муханнад так настоятельно велел мне пообщаться. Хотя я почти не сомневаюсь, что он подтвердит его алиби. Он ведь всей душой желает, чтобы его собрат-мусульманин – как это Муханнад выразился? – ходил с гордо поднятой головой. Вот к такому восхитительному образу тебе и надо привыкать. – Она усмехнулась и пошла к своей машине. Через несколько секунд ее машина выехала на дорогу и понеслась в сторону Колчестера за подтверждением еще одного алиби. Поездка на Балфордский увеселительный пирс, первая поездка с того времени, когда шестнадцатилетняя Барбара проводила здесь лето, не стала для нее, вопреки ожиданиям, путешествием по памятным местам. Пирс очень сильно изменился, о чем ее сразу предупредила изогнутая в форме радуги многоцветная неоновая надпись над въездом АТТРАКЦИОНЫ ШОУ. И все-таки даже непросохшая краска, новая обшивка, свежевыструганные доски скамеек вдоль берега; обновленные аттракционы для катания и павильоны для тихих игр и рулетки; галерея игровых автоматов, предлагающих все, начиная от старомодного калейдоскопа до видеоигр, – не изменила тех запахов, оставшихся (вероятно, навсегда) в ее памяти после тех ежегодных поездок в Балфорд. Запахи рыбы с картошкой, жаренных во фритюре, гамбургеров, попкорна, сахарной ваты смешивались с соленым запахом моря. Шум и звуки на пирсе были такими же, как тогда: смех и голоса детей; от галереи игровых автоматов доносились резкие звоны на фоне неумолчной какофонии; каллиопа[65] звучала в такт с прыжками карусельных лошадок. Прямо перед ней простирался пирс, словно спина огромного существа, вынырнувшего из моря. Барбара прошла к тому концу, где находилось перестраиваемое сейчас старое кафе Джека Оукинса; именно отсюда Сале Малик якобы бросила в воду браслет, купленный в подарок жениху. Из-за стен этого старого кафе доносились крикливые голоса, заглушающие стук металла по металлу, громкое шипение и хлопки газовой сварки, с помощью которой усиливали прежнюю арматуру каркаса. Жар, казалось, струился изо всех щелей строения, и когда Барбара заглянула внутрь, она почувствовала, как ее лицо обдувают пульсирующие горячие струи. Тела рабочих были минимально прикрыты одеждой. Обрезанные под шорты джинсы, башмаки на толстой подошве, замызганные футболки – ни о какой спецодежде и речи не было. Некоторые были по пояс голыми. Парни как на подбор, все здоровые, мускулистые, и все как один с головой в работе. Но стоило одному из них увидеть Барбару, как он, отложив в сторону инструмент, закричал: – Сюда нельзя! Вы что, неграмотная? Уходите прочь, пока целы! Барбара вытащила свое удостоверение – скорее всего, чтобы произвести эффект, поскольку на разделяющем их расстоянии рассмотреть, что у нее в руке, было невозможно. – Полиция, – ответила она крикуну. – Джерри! – Парень обратился к сварщику, склонившемуся над горелкой. Голова того была скрыта под шлемом и маской, но по его сосредоточенной позе было видно, что ничего, кроме работы, в данный момент для него не существует. – Джерри! Эй! Де Витт! Барбара остановилась возле трех стальных арматурных прутков, лежавших на полу и ждущих своей очереди на установку. Она отступила, давая проехать тележке, нагруженной большими бобинами электропроводов и нераскрытыми деревянными ящиками. – Отойди! Тебе жить надоело? – раздался чей-то вопль. Этот вопль, по всей вероятности, и привлек внимание Джерри. Он поднял голову, посмотрел на Барбару, а потом потушил пламя газовой горелки. Снял с себя шлем, под которым оказался натянутый на голову цветастый носовой платок. Стащив с головы платок, он сначала встряхнул его, вытер лицо, а потом и голый, сияющий под солнцем череп. На нем, как и на остальных, были надеты обрезанные по бедра джинсы и сорочка-безрукавка. У него было такое тело, какое быстро реагирует на переедание и снижение физической активности накоплением жира в проблемных зонах. Сейчас он был в отличной форме и загорелым до черноты. Прежде чем дать и ему шанс предостеречь ее, Барбара снова подняла вверх руку с удостоверением и сказала: – Полиция. Я могу поговорить с вашими парнями? Джерри нахмурил брови и снова натянул на голову платок. Сзади над затылком он завязал концы платка узлом; в одном ухе у него болталась крючковидная серьга – пират из детского фильма, подумала Барбара. Он плюнул на пол – но, по крайней мере, в сторону, а не между собой и Барбарой – и, сунув руку в карман, вытащил тюбик «Поло»[66]. Отколупнув большим пальцем верхнюю конфету, бросил ее в рот.