Стелла вынула изо рта мороженое, шумно вздохнула и шумно чмокнула губами. – Ну, пойдемте, – сказала она и двинулась вверх по ступенькам лестницы. Барбара, ступая в такт белым ковбойским сапожкам Стеллы, спиной чувствовала враждебный взгляд миссис Раддок. Было ясно, что проступок, из-за которого Тревор потерял работу на горчичной фабрике, не является таковым для его мамаши. Потенциальный подозреваемый находился в одной из спален второго этажа. Хриплое пение солистов рэп-группы неслось из-за двери. Стелла бесцеремонным толчком распахнула ее, но всего лишь на шесть дюймов, не более – что-то, свешивавшееся сверху, не позволило двери раскрыться во всю ширь. – Чарли! – закричала девочка. – Мама велела тебе сделать эту срань потише! – Повернувшись к Барбаре, она сказала: – Вот он, вы же его ищете. Из-за соседней двери донесся крик миссис Раддок: – Ну как, черт возьми, человек может спать в своем собственном проклятом доме? Барбара кивком головы поблагодарила Стеллу и нырнула в комнату. Нырнула потому, что предмет, не позволявший открыть дверь на всю ширину, словно рыболовная сеть навис над дверным проемом. Окна были задернуты занавесками, и от этого в комнате стоял полумрак. Горячий воздух сотрясался и пульсировал подобно бьющемуся сердцу. Комната, казалось, тряслась от оглушительного шума. Он многократным эхом отражался от стен, к одной из которых была прикреплена двухъярусная кровать. На верхней койке сидел мальчишка-подросток, державший в руках палочки для еды, которыми колотил по деревянной раме кровати, стараясь попасть в такт грохочущей музыке. Нижняя койка была пуста. Второй жилец комнаты сидел за столом, на котором стояла включенная лампа дневного света; на столе, в отбрасываемом лампой световом пятне лежали мотки черных ниток, шпули разноцветной пряди, кучка черных ежиков для прочистки труб и пластмассовая коробка с круглыми поролоновыми губками различных размеров. – Тревор Раддок? – закричала Барбара, перекрикивая шум и грохот. – Я могу поговорить с вами? Я следователь криминальной полиции. – Она намеренно предъявила свое удостоверение таким образом, чтобы мальчик на верхней койке мог увидеть его. Он глянул на протянутое удостоверение и, видимо, понял, кто она, либо по движению губ, либо по выражению ее лица, а затем, протянув руку к рукоятке, выступающей из корпуса ящика, стоявшего в ногах его койки, убавил громкость. – Эй, Трев! – во все горло закричал он, несмотря на то, что грохот в комнате внезапно стих. – Трев! Копы! Парень, сидевший за столом, пошевелился, повернулся на стуле и увидел Барбару. Он медленно поднес руки к ушам и начал вращательным движением вынимать из них ватные тампоны. Барбара смогла рассмотреть его в тусклом свете настольной лампы. Он носил все атрибуты члена «Национального фронта», начиная с обритой наголо головы, словно тенью покрытой чуть пробивающимися темными волосами, до тяжелых ботинок, наверняка купленных в магазине военного снаряжения. Лицо его был чисто – можно сказать, щеголевато – выбритым, и на нем не просматривалось никакой волосяной растительности, даже бровей. Судя по тому, как он отодвинулся от стола и откинулся на стуле, Барбара поняла, что ее приход оторвал его от работы. По всей видимости, он трудился над моделью паука: три ежика, длинные и витые проволочные стержни которых, вероятно, изображали ноги, были уже прикреплены к телу, склеенному из слоев черной и белой губки. У паука были две пары глаз, сделанных из черных бусинок – пара больших и пара маленьких – которые расположились на голове полукругом, словно папская тиара. Тревор метнул быстрый взгляд на брата, с поджатыми под себя ногами сидевшего на краю верхней койки и не спускавшего с Барбары настороженного взгляда. – Брысь отсюда, – приказал он Чарли. – Я не скажу ничего. – Вали отсюда. – Трев, – заныл Чарли, произнося односложное имя брата так, словно в нем было по крайней мере два слога и демонстрируя, как успела заметить Барбара, семейную традицию – канючить по любому поводу. – Ты что, не слышал? – Тревор угрожающе посмотрел на него. – Псих, – огрызнулся Чарли. Это односложное слово он произнес быстро и соскочил с кровати. Затем, держа под мышкой музыкальный проигрыватель, он с гордым видом прошел мимо Барбары и, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Глядя ему вслед, Хейверс рассмотрела, чем была прижата дверь сверху, когда она входила в комнату. Как она и предполагала, это была старая рыболовная сеть, но переделанная в огромную паутину, на которой сидела целая коллекция паукообразных. Подобно своему собрату, собираемому на столе, пауки, сидевшие на паутине, отличались от насекомых, которых можно найти в саду: коричневых и черных многоножек, поедающих мух, клещей и сороконожек. Рукотворные пауки выглядели экзотически причудливыми и по цвету, и по форме тела. Их тела были красными, желтыми, зелеными; пятнистые ноги были усыпаны шипами; глаза горели беспощадным огнем. – Отличная работа, – сказала Барбара. – Вы, похоже, изучаете энтомологию? Тревор не ответил. Барбара подошла к столу. Возле него стоял еще один стул, на котором громоздились книги, газеты, журналы. Она переложила их на пол и села. – Можно? – Он, бросив взгляд на ее руку с сигаретой между пальцами, кивнул, взял сигарету из протянутой ею пачки и зажег ее от спички, вынутой из коробка, предоставив ей возможность самой позаботиться об огне. Сейчас, когда громкая музыка рэпа не звучала, другие звуки в доме слышались сильнее. Нимфы, живущие на улице Коронации продолжали сплетничать такими голосами, какими футбольные фанаты орут на матче, Стелла нудным голосом жаловалась на вора, стащившего ее ожерелье, каковым, вероятно, был Чарли – его имя она умудрялась произносить так, будто в нем было минимум четыре слога. – Мне известно, что вы попались на краже на горчичной фабрике Малика три недели назад, – сказала Барбара. Тревор затянулся, взгляд его сузившихся глаз впился в Барбару. Она заметила, что ногти на пальцах его рук были грязными, в жутких заусенцах. – И что? – Вы не хотите рассказать мне об этом? Он выдохнул дым. – Вы хотите узнать, что я думаю об этом? – Я хочу послушать, как вам видится это дело. Что думают они, я уже слышала. Вы, как я понимаю, не можете отрицать факт хищения. Вас поймали с поличным. На месте преступления, ведь так? Взяв один из ежиков для чистки, он намотал проволочную рукоятку на свой указательный палец; между его губами дымилась сигарета, а глаза пристально смотрели на полусобранного паука на столе. Он взял кусачки и перекусил рукоятку второго ежика на середине. Из каждой половинки получилась паучья нога. Проволоку надо было скрепить с телом при помощи клея, который он аккуратно выдавил из тюбика. – Малик, наверное, раздувает это дело, словно у него украли все? Черт возьми, ведь я взял даже меньше двух коробок. В одной коробке тридцать шесть банок. Ведь я же не банк ограбил. К тому же, я не взял только готовую горчицу, или варенье, или соус, которые должны были направить покупателю, сделавшему большой заказ. Я положил всего понемногу. – Я знаю, что вы взяли понемногу, но почти весь ассортимент фабрики. Тревор стрельнул в Барбару злым взглядом, а потом его внимание снова переключилось на паука. У него было правдоподобно сегментированное тело, собранное из кусков губки разного размера. Глядя на него, Барбара заинтересовалась тем, каким образом губчатые сегменты, из которых собрано тело, скреплены между собой. С помощью клея? Скобками? А может быть, проволокой? Она внимательно оглядела стол, ища на нем моток проволоки, но на столе, помимо частей паучьих тел, лежала груда книг о насекомых, развернутые газеты, оплавленные свечи и коробки с инструментами. Как он ориентируется в этом хаосе, подумала она. – Мне сказали, что мистер Кураши уволил вас. Это так? – Полагаю, что так, раз вы это слышали. – А у вас другая версия? – Барбара повела глазами в поисках пепельницы, но не нашла. Тревор пододвинул ей баночку из-под сливочного крема, в которой был уже слой пепла и несколько окурков. – Да какая разница, – ответил он. – Вас уволили несправедливо? Кураши поспешил? Тревор оторвал взгляд от паука и поднял голову. Барбара впервые заметила татуировку у него на шее под левым ухом. Это была паутина с неприятно-правдоподобным паукообразным, пробирающимся к центру сплетенной им сети. – Не убил ли я его за то, что он попер меня с работы? Вы это хотите спросить? – Пальцы Тревора перебирали чистящую щетку на ноге паука, прореживая щетину до тех пор, пока остатки ее стали походить на волоски. – Я, к вашему сведению, не настолько глуп. Я прочитал сегодняшний «Стандарт» и знаю, что полиция считает это убийством. Я сразу понял, что вы или кто-то другой из вашего ведомства отыщет меня. И вот вы здесь. По-вашему, у меня был мотив, ведь так? – Почему вы не рассказываете мне о своих взаимоотношениях с мистером Кураши, Тревор? – Я стащил несколько банок из упаковочного отделения и из помещения, где наклеивают этикетки. Я ведь работал экспедитором, поэтому для меня это было нетрудно. Кураши меня застукал и уволил, вот так-то. Вот вам и весь рассказ о наших взаимоотношениях. – При последних словах Тревор саркастически улыбнулся. – А ведь это было рискованно – красть банки из упаковочного отделения, ведь вы же в нем не работали? – Я брал их тогда, когда там никого не было, понимаете? Банку сейчас. Банку потом, во время перерыва и во время обеда. Как раз и хватит на то, чтобы толкнуть по дешевке в Клактоне. – Так вы их продавали? Зачем? Вам что, нужны были деньги? На что? Тревор взялся руками за край столешницы и встал на ноги. Он подошел к окну и отдернул занавески. Под безжалостными лучами солнца Барбара ясно увидела, что стены комнаты сплошь в трещинах, а мебель безнадежно обшарпана и обтрепана. Ковровая дорожка, лежавшая на полу вдоль всей комнаты, была местами протерта до дыр. Не понятно почему, по ее середине была прочерчена черная линия, как бы разделяющая комнату на спальню и мастерскую. – Мой отец не может работать. А мне пришла в голову эта глупая мысль: не допустить того, чтобы нашу семью вышвырнули на улицу. Чарли помогал, выполняя разные мелкие работы для соседей, а иногда и Стеллу приглашали присмотреть за детьми. Но ведь нас восемь человек, и нам надо есть. Поэтому мы с мамой и продавали то, что могли, на рыночной площади в Клактоне. – В том числе и банки с фабрики Малика? – Да, в том числе и их, причем по очень низкой цене. Я, честно говоря, не вижу, кому от этого было плохо. Ведь мистер Малик продает свое варенье и пряности вовсе не там, а в дорогих магазинах, шикарных отелях и ресторанах. – А вы хотите сказать, что действовали в интересах покупателей? – Возможно, и так. – Тревор облокотился о подоконник и двумя пальцами стал вертеть сигарету, зажатую между губами. Окно было открыто настежь, но жара в комнате была такой, словно они сидели в печке. – Казалось, что сбывать их в Клактоне безопаснее. Я никак не ожидал встретить там Кураши. – Так он застукал вас на рыночной площади, когда вы пытались сбыть эти самые банки? Там Кураши застукал вас? – Да. Свалился, прямо как снег на голову. Для него было так же неожиданно увидеть меня в Клактоне, как и мне встретить его там. Я догадался, что он там делает, и понадеялся на то, что он не поднимет шума из-за моего мелкого проступка, да и вообще забудет о нем. Ведь он и сам совершил небольшой проступок. При этих словах Барбара ощутило легкое покалывание в кончиках пальцев, что обычно бывало, когда вдруг в процессе расследования открывались какие-то новые обстоятельства. Но она решила не проявлять поспешности. Тревор внимательно следил за ней, стараясь определить, как она отреагировала на его последнюю фразу. Та внимательность, с которой он смотрел на нее, невольно наводила на мысль о том, что этот контакт с полицией отнюдь не единственный в его жизни. Большинство людей по крайней мере теряются, отвечая на официально заданные вопросы. Но Тревор был абсолютно спокоен и уверен в себе, будто знал наперед, что она спросит и что он ответит. – Тревор, где вы были в ночь гибели мистера Кураши? Его глаза на мгновение вспыхнули, выдав его разочарование тем, что она как бы пропустила мимо ушей его упоминание о «небольшом проступке» Кураши. Это к лучшему, подумала она. Не стоит зацикливаться только на подозреваемых при проведении расследования. – На работе, – ответил Тревор. – Убирал пирс. Если не верите, можете спросить мистера Шоу. – Уже спросила. Мистер Шоу сказал, что вы отметили приход на работу в половине двенадцатого. Так что вы делали ночью с пятницы на субботу? А кстати, у вас есть карта регистрации прихода и ухода? – В тот вечер я пробил ее, как пробиваю всегда. – В половине двенадцатого? – Да, что-то около этого. И я, если хотите знать, никуда не отлучался. Я работаю не один, а с ребятами, и они могут подтвердить, что я никуда не отлучался в течение всей ночи. – А что вы делали до половины двенадцатого? – спросила Барбара. – Что именно вас интересует? – Где вы были? – Когда? – До половины двенадцатого, Тревор.