– Я рассортировала всю эту кипу, разложив по порядку, и отработала все записи, или почти все. – Подойдя к столу, она стала раскладывать по нему пачки записей, определяя каждую из них: – Звонки от Маликов: от Сале, Акрама и Муханнада. Звонки от подрядчика по имени Джерри Де Витт из Сыпучих песков. Он должен был произвести ремонт в доме, который Акрам приобрел для новобрачных. – Де Витт? – переспросила Барбара. – Эм, он же работает на пирсе. Я разговаривала с ним сегодня. Эмили взяла со стола блокнот и что-то в нем отметила. – Что еще? – обратилась она к Белинде. – Звонки от мастера по интерьеру из Колчестера. Он тоже работает в купленном для новобрачных доме. Ну и звонки от разных, я думаю, случайных знакомых… по имени: мистер Зайди, мистер Фарук, мистер Кумар, мистер Кат… – Кумар, – разом вскрикнули Эмили и Барбара. Белинда оторвала взгляд от бумаг. – Кумар, – подтвердила она. – Он звонил чаще всех. Оставил одиннадцать сообщений. – Лизнув кончик пальца, она перелистала последнюю пачку листков, которая оставалась у нее в руках. – Вот, смотрите, Фахд Кумар. – Ну и ну, – со вздохом облегчения произнесла Барбара. – Ну и дела. – Это номер в Клактоне, – продолжала Белинда. – Я проверила его, но это номер магазина газет и журналов на Карнарвон-роуд. – Карнарвон-роуд? – сразу встрепенулась Эмили. – Ты уверена, что это на Карнарвон-роуд? – Вот, пожалуйста, адрес. – Барб, похоже, боги протянули нам руку помощи. – Каким образом? – поинтересовалась Барбара. Она подошла к одной из досок, на которой висела большая карта округа, и стала искать на ней Карнарвон-роуд. Оказалось, что улица пролегала перпендикулярно морскому берегу и Морскому бульвару, проходила через железнодорожный вокзал и почти упиралась в шоссе А133, ведущее в Лондон. – С этой Карнарвон-роуд связано что-либо важное? – Да, и это не похоже на случайное совпадение, – ответила Эмили. – Смотри, Карнарвон-роуд проходит по восточной стороне рыночной площади. Рыночной площади в Клактоне, понимаешь, а ведь это излюбленное место гомиков. – Да, – согласилась Барбара, – это уже что-то. – Она повернула голову от карты и увидела, что Эмили смотрит на нее горящими глазами. – Я думаю, сержант Хейверс, мы сможем посмотреть новый теннисный матч от начала до конца, – объявила она, и в ее голосе снова послышался прежний задор, который Барбара всегда считала неотъемлемым атрибутом Барлоу-Ищейки. – Кем бы он ни был, этот самый Кумар, надо его отыскать. Глава 12 Сале всегда очень внимательно готовила к работе свои инструменты. Достав из зеленой коробки прозрачные пластмассовые подносы, она выстроила их в ровный ряд. Расчехлила пассатижи, сверла, кусачки и сложила их в линию возле строя катушек с бечевками, проволоками и золотыми цепочками, применяемыми для сборки оригинальных ожерелий и сережек, которые Рейчел и ее мать любезно согласились выставлять на продажу в своем ювелирном магазине. – Ведь любая из твоих поделок ничуть не хуже того, что мы продаем в «Реконе», – ободряла подругу Рейчел. – Сале, мама наверняка захочет выставить их. Вот увидишь. Да пойми же, попытка не пытка. Если их купят, у тебя появятся свои деньги. Если деньги тебе не нужны, возьмешь какие-нибудь новые украшения, согласна? В словах Рейчел была изрядная доля правды. Ведь, кроме денег – хотя три четверти своего заработка она отдавала родителям, однако заработанных денег хватило на то, чтобы заплатить за браслет для Тео, – существовала еще и задумка сделать что-то собственное, что-то такое, что выражало бы ее внутреннюю сущность, что побуждало бы Сале придумывать и творить, но не ради того, чтобы порадовать глаза членов своей семьи и пополнить семейный кошелек. «Это что, был первый шаг?» – спрашивала она себя, протягивая руку к подносу с африканскими бусинами, которые перекатывались по ладони, как капли зимнего дождя, холодные и гладкие. Неужели это началось тогда, когда она решила заняться этим сугубо индивидуальным творчеством, которое впервые открыло перед ней возможности, предлагаемые миром, существующим за пределами мирка ее семьи? И неужели это творчество – а на самом деле изготовление простых украшений в уединении ее спальни – образовало первую трещину в, казалось, неколебимом пласте ее удовлетворенности собственной жизнью? Нет, с этим она не соглашалась. Так просто ничего не происходит. Она не могла просто указать пальцем и сказать: «Вот причина и вот следствие», объясняющие не только ее внутреннюю обеспокоенность, но и чувствительность ее одинокого сердца. Вместо этого она могла лишь посетовать на постоянную раздвоенность своей личности по причине того, что ее ноги, неся ее по жизненному пути, вынуждены были ступать одновременно по двум конфликтующим мирам. – Ты моя девочка-англичанка, – почти каждое утро говорил ей отец, глядя, как дочь укладывает учебники в школьный ранец. В его голосе она слышала гордость. Ведь она родилась в Англии, ходила в городскую начальную школу вместе с английскими детьми; ей не пришлось учить английский язык уже в зрелом возрасте – она говорила по-английски потому, что родилась здесь, и потому, что росла в англоязычной среде. Поэтому, в понимании своего отца, она была англичанкой, такой же, как любой другой ребенок с фарфоровыми щеками, розовеющими после игры. И в ней фактически было столько английского, сколько сам Акрам втайне мечтал видеть в себе. В этом вопросе правым был все-таки Муханнад, признала она. Хотя их отец и пытался разом надевать на себя два национальных костюма, его истинной любовью были костюмы-тройки и зонтики в качестве аксессуаров, как это принято в стране, ставшей его второй родиной, хотя чувство долга не раз наносило уколы его сознанию, призывая носить шальвар-гамис, в которые облачались его предки. С того момента, когда у него появились дети, его не покидала уверенность в том, что и они поймут и разделят с ним эту запутанную дихотомию[74]. Дома им следовало быть исполнительными и покорными: Сале слушалась и подчинялась, отшлифовывая навыки ведения хозяйства и бытоустройства, чем должна была радовать будущего мужа; Муханнад, почтительный и трудолюбивый, готовил себя к тому, чтобы принять на свои плечи заботу о семейном бизнесе и между делом произвести на свет сыновей, которые в свое время примут на свои плечи бремя с плеч своего отца. За дверями дома, однако, оба ребенка Малика были чисто английскими детьми. Следуя советам отца, они не выделялись среди своих английских одноклассников. В семье радовались тому, что они дружили с детьми из достойных семей и тем самым повышали престиж семьи, а соответственно и семейного бизнеса. Стремясь достичь этой цели, Акрам следил за детьми в школьные годы, стараясь найти в них признаки роста социального сознания, но искал он их там, где они никоим образом не могли появиться. А Сале старалась подыграть ему в этом. Чтобы не причинять отцу душевного беспокойства, она рисовала валентинки и сочиняла поздравительные открытки к своему дню рождения, подписывала их именами друзей и одноклассников, отправляла их по почте на свой адрес и с торжеством показывала домашним. Она сочиняла смешные, пересказывающие классные сплетни записки, адресованные якобы ей, и это помогало ей преодолевать скуку, которую наводили на нее математика и точные науки. Она подбирала выброшенные фотографии одноклассников и с трогательной надписью дарила их себе. А когда до ушей отца доходили слухи о вечеринках по случаю дней рождения, на которые ее якобы пригласили, хотя никто и не думал ее приглашать, она отмечала эти события на краю их сада в густой кроне дерева, где пряталась от домашних, боясь лишить отца столь сладких для него иллюзий. А вот Муханнад даже не пытался хоть как-то подогревать отцовские фантазии. У него не было конфликтов, сопровождающих жизнь смуглолицего в мире бледнолицых, и он не искал способов смягчения болевых ситуаций, в которых ему доводилось оказываться; ситуаций, возникающих, когда люди, в большинстве своем не привыкшие к смуглолицым, вдруг видят в своей среде чужака. Он, как и его сестра, родился в Англии, но, несмотря на это, считал себя таким же англичанином, как корова могла причислить себя к птицам. И действительно, чего меньше всего желал Муханнад, так это быть англичанином. Он высмеивал все, что связано с английской культурой и английской традицией. А все церемонии и обычаи, составляющие основы английской жизни, не вызывали в нем ничего, кроме презрения. Он потешался над обычаем, предписывающим людям, считающим себя джентльменами, улыбаться лишь чуть растягивая верхнюю губу. Он был ярым противником напяливания на себя всех этих масок, которыми европейцы прикрывают свои отклонения, предрассудки, враждебность. Но демоны, которые подстерегали его, не были – ни в настоящем, ни в прошлом – демонами расовой вражды, как бы ни старался он убедить и себя, и других в обратном. Но сейчас размышлять о Муханнаде она не будет, решила Сале. Девушка взяла в руку длинногубые пассатижи, надеясь, что инструмент в руке и разложенные на столе материалы помогут ей отвлечься от мыслей о брате. Собираясь нарисовать эскиз нового ожерелья, она придвинула к себе лист бумаги в надежде на то, что прорисовка дизайна и раскладка бусин сотрут из ее памяти горящие глаза брата в те мгновения, когда он настаивал на своем, или когда из них буквально вылетали искры жестокости, которую он всегда умудрялся искусно скрывать от обоих родителей, а больше всего ей хотелось забыть о его злобе и о том, как он давал ей выход посредством своих кулаков и кончиков пальцев, когда она меньше всего этого ожидала. Откуда-то снизу донесся голос Юмн, окликающей кого-то из мальчиков. – Деточка, бесценный мой сыночек, – ворковала она. – Милый мальчик. Ну подойди же к своей амми-ги, моя деточка. Горло у Сале сжалось, голова стала пустой и легкой, африканские бусины, лежащие перед ней на листе бумаги, запрыгали перед глазами. Выпустив из рук пассатижи, она сцепила ладони и обхватила ими голову. Ну как она могла размышлять о грехах своего брата, упрекала себя Сале, когда ее собственные грехи были настолько тяжелы, что семья наверняка откажется от нее? Она вспомнила, как Муханнад шипел, наклонившись к ее уху: – Я видел тебя с ним, дешевка. Я видел тебя с ним. Ты слышишь? Я видел. Так что готовься заплатить за все. Ведь все шлюхи платят. В особенности те, кто укладывается под белых. Но она же не помышляла ни о чем дурном. И меньше всего она надеялась на любовь. Ей было позволено работать с Тео Шоу, которого ее отец знал по «Сообществу джентльменов», а потому и принял его предложение помочь с настройкой компьютера; к тому же это был дополнительный способ продемонстрировать солидарность Акрама Малика с сословием английских бизнесменов. Горчичная фабрика только что переехала в новое помещение на Олд-Холллейн в промышленной зоне, что не могло не повлечь за собой неизбежного в таких случаях обновления производственных и управленческих процессов. – Сейчас мы только входим в двадцатый век, – говорил Акрам своим домашним. – Бизнес на подъеме. Объем продаж растет. Заказы превышают производственные возможности на восемнадцать процентов. Я обсуждал это в «Сообществе» с достойными джентльменами, среди которых нашелся один приличный молодой человек, выразивший готовность помочь нам с компьютеризацией всех наших производственных подразделений. Тот факт, что Акрам представил Тео как приличного молодого человека, сделал возможным для Сале завязать с ним отношения. Несмотря на собственную расположенность к англичанам, Акрам предпочел, чтобы дочь не имела никаких контактов с мужчинами-европейцами. Все, что требовалось от азиатской девушки, – это быть осторожной, готовить и беречь себя для будущего супруга: начиная от образа мышления и до сохранения целомудренности. Конечно же, ее целомудренность так же важна, как и ее приданое, а раз так, то никакие усилия не должны казаться трудными ради того, чтобы девушка вошла в супружескую спальню целомудренной. Поскольку мужчины-европейцы не придерживались тех же самых ценностей, то именно от них и должен был Акрам охранять свою дочь после того, как та достигла половой зрелости. Однако он напрочь позабыл обо всех опасениях, когда вошел в контакт с Тео Шоу. – Он из добропорядочной семьи, из старой семьи этого города, – объяснял Акрам, словно этот факт изменил его отношение к проблеме. – Он будет работать с нами до тех пор, пока не запустит систему, которая перестроит на современный лад все направления нашей работы. Мы компьютеризируем составление, хранение и учет корреспонденции, введем программы бухгалтерского учета, компьютеризируем маркетинговые исследования, освоим компьютерный дизайн этикеток и рекламных материалов. Он сказал мне, что уже внедрил аналогичные программы у себя на пирсе, и заверил меня в том, что в течение полугода мы получим результаты и по части снижения трудозатрат, и по части увеличения объема продаж. Никто не выступал против его решения принять помощь от Тео Шоу, считая главу семьи мудрым, и даже Муханнад, меньше всего желавший приглашать англичанина в свой круг, если этот англичанин оказывался способным показать свое превосходство хоть в чем-то, даже в недоступной его пониманию компьютерной технике. Итак, Тео Шоу пришел в компанию «Горчица и пряности Малика», чтобы установить компьютерные программы, которые должны были революционным образом изменить методы работы в компании. Он обучал сотрудников работать с этими программами. Среди сотрудников была также и Сале. Она не думала, что полюбит его. Она знала, что требуется от нее, от азиатской девушки, хотя и рожденной в Англии. Ей суждено будет выйти замуж за человека, которого ее родители тщательно и вдумчиво подберут для нее. Ведь родители всем сердцем понимают ее интересы и знают ее лучше, чем она сама, а потому именно родителям и дано оценить все качества потенциального мужа и решить, подходит ли он ей. – Женитьба, – часто внушала дочери Вардах Малик, – все равно что единение двух рук. Ладони прижимаются одна к другой, – она демонстративно складывала ладони и принимала позу молящейся, – пальцы сплетаются, перемежаясь через один, и эта смычка делает единение рук прочным и долгим. На такое единение с Тео Шоу Сале не надеялась. Ее родители-азиаты никогда не выберут в мужья дочери мужчину-европейца. Такой выбор считался бы изменой той культуре и той национальной традиции, к которым принадлежит их дочь. А об этом нельзя было и думать. А поэтому Сале видела в Тео только молодого человека – вежливого, приятного и неперспективного в том смысле, в каком мужчины-европейцы рассматриваются дамами, имеющими серьезные намерения, – который оказывает дружескую услугу компании «Горчица и пряности Малика». Она и не думала о нем по-настоящему до тех пор, пока он однажды не положил камень на ее письменный стол. Прежде он восхищался ее бижутерией, бусами и сережками, сделанными из старинных монет, викторианских пуговиц, африканских и тибетских бусин, искусно закругленных ее рукой, даже из перышек и кусочков лазурита, которые они с Рейчел собирали на Неце. – Какое оно красивое, – однажды сказал он. – Ожерелье у вас на шее. Какое необычное, ведь правда? А когда она сказала, что сделала его сама, Тео открыл рот от удивления. Он хотел знать, обучалась ли она ювелирному искусству. Едва ли, мысленно ответила она на его вопрос. Чтобы преуспеть в своем ремесле, она бы с радостью поехала учиться в какую-нибудь школу, где-нибудь в Колчестере или еще дальше. Но это оторвало бы ее от семьи, от семейного бизнеса, в котором ее участие было необходимо. Меня не пустили, хотела сказать Сале. Но вместо этого сказала ему что-то, похожее на правду. Что ей нравится самой постигать что-то новое, это более веселый и приятный путь познания. Когда на следующий день она пришла на работу, на ее письменном столе лежал камень. В действительности это был вовсе не камень, объяснил ей Тео. Это была окаменелость, плавник кистеперой рыбы, жившей во второй половине триасового периода[75]. – Мне нравится его форма, он как будто покрыт оперением. – Тео чуть покраснел. – Я подумал, вы сможете использовать его в ожерелье. Как центральный элемент или еще как-либо… Ну… я не знаю, как вы это называете. – Из него выйдет отличный кулон. – Сале повертела камень в руке. – Но мне придется просверлить в нем отверстие. Вы не возражаете? Ой, бижутерия это не для него, поспешно ответил Тео. Он думал, что она вставит этот камень в ожерелье, которое сделает для себя. Он собирает окаменелости на Неце, там, где рушатся и осыпаются скалы. Сале ведь знает эти места? Прошлым вечером он рассматривал свою коллекцию и понял, что форма и вид этой окаменелости такие, что ее можно использовать при создании произведений искусства. А поэтому, если она сможет как-то воспользоваться ею в своем деле, тогда пусть… он будет очень рад, если она примет эту окаменелость от него в подарок. Сале понимала, что принять этот камень – неважно, насколько невинно было произнесено это предложение – означало бы переход невидимой границы в отношениях с Тео. И она мысленно видела, как азиатская половина ее существа наклоняет голову и, отодвигая от себя по столешнице зазубренный плавник доисторической рыбы, с благодарностью отказывается от подарка. Но ее английская половина среагировала быстрее, пальцы сжали окаменелость, а голос произнес: – Спасибо. Я знаю, как ее использовать. Когда я закончу ожерелье, то непременно покажу его вам, если вы захотите. – Конечно хочу, очень хочу, – ответил он и улыбнулся, и эта улыбка, словно печать, скрепила никак не выраженный, но заключенный между ними договор. Причиной и темой беседы, состоявшейся между ними, явились ее ювелирные поделки. А собирание им окаменелостей послужило оправданием их последующих встреч. Но никто еще не влюбился ни из-за одного камня, ни даже из-за тысячи камней, перешедших из мужских рук в женские. И Сале Малик не влюбилась в Тео Шоу из-за подаренного им раритета. Конечно, до того, как она погрузилась в туман влюбленности в него, она даже и не осознала, что существует слово из шести букв, объясняющее возникновение мягкой пучины, в которой тонуло ее сердце; жар ее ладоней; теплоту, идущую из горла; такую легкость тела, словно тела и не было вовсе. Все эти ощущения накатывались на нее, когда Тео оказывался рядом или когда она слышала его голос. – Подстилка белого мужика, – донимал ее Муханнад, и она слышала шипение, похожее на шипение змеи, в его словах. – Ты заплатишь. Заплатишь так, как платят шлюхи. Но она не думала об этом, не думала, не думала. Она подняла голову и посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги, посмотрела на карандаш, на бусины, на набросок эскиза, который и эскизом-то не был, потому что ничто в ней не могло подтолкнуть к созданию композиции или хотя бы к такому взаимному расположению элементов в рисунок, который успокаивал бы волнение и радовал взгляд. Сейчас она чувствовала себя пропащей. Она уже платила, платила за все. Ведь тогда в ней пробудилось желание; оно не укладывалось в узкие рамки жизни, которой ей предстояло жить, и она начала платить за это желание еще за несколько месяцев до того, как Хайтам появился среди них. Хайтам оказался ее спасителем. Он был наделен благородным качеством – сочувствием к другим, – и это качество отодвигало на задний план его собственные чувства и амбиции. Поэтому он и оказался способным на такое великодушие, которое не укладывалось в рамки ее понимания. Он обрадовался новости о ее беременности, задав единственный вопрос, который начисто отмел и ее страхи, и чувство вины: – Неужели ты молча и тайно ото всех носила в себе это ужасное бремя в течение этих двух месяцев, моя Сале? До этого момента она не плакала. Они тогда сидели в саду на деревянной скамье, задние ножки которой глубоко вошли в грунт. Они касались друг друга плечами – и больше ничем – все то время, пока она рассказывала ему то, что произошло. Рассказывая, она не могла поднять на него глаза, понимая, как много зависит от этих нескольких минут разговора. Она не могла поверить, что он возьмет ее в жены, узнав, что она носит ребенка другого мужчины. Но ведь и она с трудом могла представить, как она выйдет за него замуж и как будут восприняты роды здорового ребенка, появившегося на свет на два месяца раньше положенного срока. К тому же, он не намеревался вступить в брак немедленно, а ее родители были уверены, что его неторопливость в этом вопросе объясняется не нежеланием исполнить свои обязательства по брачному контракту, а решением мудрого человека получше узнать женщину, которая станет его женой… прежде, чем она станет его женой. Но у Сале не было времени на долгое добрачное знакомство с Хайтамом. Поэтому она должна была поговорить с ним. Однако следовало торопиться, ведь ее будущее и честь ее семьи вручались человеку, которого она знала меньше недели. – Неужели ты молча и тайно ото всех носила в себе это ужасное бремя в течение этих двух месяцев, моя Сале? После этих слов рука Хайтама обвила ее плечи. Сале поняла, что она спасена. Ей хотелось спросить его, как он может взять ее в жены в таком положении: обесчещенной другим, беременной ребенком от другого, опозоренной мужчиной, который никогда не будет ее мужем. Я согрешила, и я поплатилась за свой грех, хотела сказать она. Но не сказала ничего, а только чуть слышно плакала, ожидая от него решения своей судьбы. – Что ж, мы женимся скорее, чем я планировал, – сказал он, словно размышляя вслух. – Если, конечно, Сале… Если ты не хочешь выходить замуж за того, кто является отцом ребенка. Она с силой сжала ладони коленями. Ее слова были резкими и решительными: – Нет. Не могу.