– Ну, так что из этого? – вспыхнула Агата. – Это мой город. Я живу здесь всю жизнь. Кто, как не я, имеет право инвестировать в его будущее? – Если речь идет только об инвестициях – инвестициях в будущее Балфорда, – я согласен, – ответил Тео. – Но ведь будущему города отведена более чем скромная роль в твоих истинных и только тебе известных планах. – Что ты говоришь? – воскликнула Агата. – И что же это за истинные и только мне известные планы? – Избавиться от пакистанцев, – сказал Тео. – Сделать Балфорд-ле-Нец местом, в котором купить собственность им будет не по карману, вытеснить их отсюда экономически, лишить их очагов культуры и религии; сделать участки земли недоступными для них и лишить их возможности построить мечеть, открыть магазин халяльной еды, лишить их возможности получить работу… – Так я же даю им работу, – прервала его Агата. – В этом городе я даю всем работу. А кто, по-твоему, будет работать в отелях, в ресторанах или в магазинах? Кто, как не жители Балфорда? – Ах да, я как-то упустил из виду, что именно ты и обеспечишь работой оставшихся пакистанцев, которых не сможешь выставить прочь из города. Чернорабочими, мойщиками посуды, горничными, полотерами. Работой, которая создана для них и которая не позволит им вознестись до того, чтобы считать себя людьми. – А зачем им возноситься? – не унималась Агата. – Они по гроб жизни должны быть обязаны за то, что им позволили жить в этой стране, и им необходимо всегда помнить об этом. – Давай. Давай, ба, – подзадорил ее Тео. – Давай представим себе, что мы живем в последние дни Британской империи. Эти слова возмутили ее, но не сами слова, а скорее вялый тон, которым они были произнесены. Неожиданно Тео заговорил почти так же, как говорил его отец, отчего она едва сдержалась, чтобы не наброситься на него. Ей казалось, она слышит Лоренса. В эти мгновения она почти видела Лоренса. Ведь тогда он сидел на том же стуле и с важным видом официально ставил ее в известность о том, что решил прекратить заниматься наукой и жениться на шведской волейболистке, которая на двенадцать лет старше него и не может похвастаться ничем, кроме непомерно большого бюста и ровного загара. «Я не оставлю тебе ни единого шиллинга, – закричала она, – ни единого фартинга, ни единой полукроны, черт возьми!» Ее, похоже, не смутило, что старые деньги уже давно не в ходу. Тогда ей нужно было только одно – остановить его, и ради этого она задействовала все, что могла. Что она только ни делала – маневрировала, манипулировала – но по крупному счету не сделала ничего, а лишь только выгнала сына из дому, чтобы затем проводить его в могилу. Но от старых привычек избавиться не так-то легко, от них вообще не избавиться, если не прилагать титанических усилий к тому, чтобы вырвать их с корнем. Но сама Агата никогда не проявляла такой нетерпимости к неприятным чертам собственного характера, какой требовала от других. Поэтому сейчас она сказала: – Послушай меня, Тео Шоу. Если с моим планом реконструкции у тебя возникли проблемы, из-за которых ты не прочь получить работу где-нибудь в другом месте, просто скажи об этом сейчас. Заменить тебя очень просто, и я с удовольствием сделаю это, раз тебе так противно иметь дело со мной. – Ба, – протянул Тео уныло-подавленным голосом, но этого ей было мало. Она хотела, чтобы он спустил флаг и сдался. – Я не шучу. Я вполне отдаю себе отчет в том, что говорю. И так было всегда. И так будет. Поэтому, если тебя из-за этого мучает по ночам бессонница, то, как мне кажется, самое время каждому из нас пойти своей дорогой. Мы прошли уже довольно много вместе – целых двадцать лет. Это намного больше, чем большинству современных пар удается прожить в браке. И если ты хочешь, как твой брат, пойти своим путем, иди. Я тебя не держу. Упоминание о брате напомнило Тео о том, как тот покидал дом, имея десять фунтов и пятьдесят девять пенсов в кармане, и к этим деньгам бабушка не добавила ни одного пенни в течение прошедших десяти лет. Тео встал. На какое-то мгновение, показавшееся ей ужасным, Агата вдруг подумала, что неправильно обошлась с ним, навязывая ему материнскую заботу в делах, которые он уже давно в состоянии решить сам. Но когда Тео заговорил, она поняла, что одержала над ним верх. – С утра я начну обзванивать членов совета, – сказал он. Она почувствовала, что ее лицо расплывается в улыбке. – Вот видишь, как мы можем использовать эту бузу во время заседания совета в наших целях. Мы победим, Тео. И еще до того, как закончится реконструкция, повсюду в городе будут гореть световые буквы Шоу. Ты только представь, какая у тебя будет жизнь. Подумай, каким человеком ты станешь. Тео отвернулся от нее, но не в сторону окна. Сейчас он смотрел на дверь и на то, что может быть за нею. Несмотря на жару, в воздухе чудилось какое-то пульсирующее движение. Он в недоумении повел плечами, затем направился к двери. – Ну, что? – крикнула она вслед ему. – Ведь почти десять. Куда ты? – Немного охладиться, – ответил он. – И где же ты намерен это сделать? На улице не холодней, чем в доме. – Я знаю, – согласился он. – Но там воздух чуть свежее, ба. Тон его голоса подсказал Агате, какую цену ей придется заплатить за свою победу. Глава 14 Барбара последней выходила из обеденного зала, а потому Базил Тревес без труда подстерег и остановил ее для разговора. Он возник перед ней, когда она проходила через фойе, намереваясь вместо послеобеденного кофе пройтись вдоль подножия скалы в надежде подышать свежим морским воздухом. – Сержант. – Тревес произнес ее звание с каким-то змеиным шипением. Хозяин отеля снова вошел в роль агента 007. – Я не хотел беспокоить вас во время приема пищи. – Он держал в руке отвертку, которой только что копался в телевизоре, на большом экране которого Дэниел Дэй-Льюис[79] клялся в вечной верности пышногрудой леди перед тем, как перепрыгнуть через водопад. – А теперь, когда вы откушали… если у вас найдется минутка… Не дожидаясь ответа Барбары, он, сжав ее локоть между большим и указательным пальцами, повел ее по коридору в сторону вестибюля. Нырнув под письменный стол, вынул из нижнего ящика напечатанный на принтере лист бумаги. – Еще информация, – произнес он тоном завзятого конспиратора. – Я думал, что не стоило передавать это вам, пока вы общались с… ну как бы это сказать, с другими людьми. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Но раз вы сейчас свободны… Вы ведь и вправду сейчас свободны? – Он все время старался посмотреть на что-то за ее плечом, словно боялся, что Дэниел Дэй-Льюис с кремневым ружьем в руках выскочит из фойе и бросится спасать Барбару. – Как личность, я всегда свободна. Барбара не понимала, почему этот липкий противный тип ничего не делает со своим лицом. Сейчас его борода была буквально усыпана крупными чешуйками кожи, как будто он только что ткнулся лицом в тарелку с сухими пирожными. – Ну и отлично, – осклабился Тревес. Оглядевшись вокруг и убедившись, что рядом никого нет, он, не расслабляясь и следуя правилам конспирации, согнулся над столом и, обдавая ее парами джина, произнес с придыханием: – Запись телефонных разговоров. Мне, слава богу, установили новую систему в прошлом году, которая позволяет фиксировать телефонные контакты постояльцев с другими городами. Прежде все телефонные звонки шли через гостиничный коммутатор и было необходимо вручную записывать номер и время разговора. Это допотопный способ регистрации, да и точность, которую он обеспечивал, была весьма невысокой. Вы не представляете себе, сержант, сколько скандалов возникало из-за этого при расчетах с постояльцами. – Вы отследили все исходящие звонки мистера Кураши? – спросила Барбара, глядя на Тревеса поощрительным взглядом и чувствуя хотя и слабые, но угрызения совести за то, что плохо думала об этом человеке. Экзема у него или что-то другое, но он и вправду был для нее находкой. – Мистер Тревес, вы гений. Итак, что мы имеем? С присущей ему гордостью хозяин гостиницы, определяя себя местоимением во множественном числе, заверил, что находится в полном ее распоряжении, и положил компьютерную распечатку перед ней на стол. Ей сразу бросилось в глаза, что по крайней мере две дюжины позиций были обведены кружками. Все номера начинались с двух нулей. Барбара поняла, что это был перечень международных звонков. – Знаете, сержант, я позволил себе пойти несколько дальше в нашем расследовании. Надеюсь, моя инициатива не будет наказана. – Тревес взял карандаш из жестяной банки, приклеенной к панцирю краба, и продолжал: – Это номера пакистанских телефонов: три из них – в Карачи, и один – в Лахоре. Это, между прочим, в Пенджабе. Два звонка из Германии, оба из Гамбурга. Но, учтите, я не звонил ни по одному из этих номеров. Когда я видел код страны, то пользовался только телефонным справочником. Здесь указаны коды государств и городов. – Под конец в его голосе послышались нотки досады и разочарования. Подобно многим, он ошибочно полагал, что полицейская работа связана только с плащом и кинжалом, пока дело не доходит до слежки, засад, продолжительных автомобильных погонь, во время которых лимузины и грузовики, за баранками которых сидят плохие парни, сталкиваются друг с другом на забитых транспортом городских улицах. – Так здесь все его звонки? – уточнила Барбара. – За все время, которое он прожил в вашем отеле? – Все международные и междугородные звонки, – поправил ее Тревес. – Что касается местных звонков, мы их, конечно же, не регистрируем. Склонившись над столом, Барбара стала страницу за страницей просматривать распечатку. Она отметила, что в начальный период жизни Кураши в отеле международных звонков было немного, были они не частыми и в то время делались на единственный номер в Карачи. В последние три недели, однако, количество международных звонков возросло, а за пять последних дней буквально утроилось. Главным образом, он звонил в Карачи, и только четыре звонка были сделаны в Гамбург. Барбара призадумалась. Среди сообщений, которые звонившие оставляли Хайтаму Кураши, когда не заставали его в отеле «Пепелище», не было ни одного, оставленного заграничным абонентом. Если бы таковые были, то внимательная и дотошная Белинда Уорнер наверняка отметила бы это, когда сегодня утром докладывала начальнице о том, что она выяснила, анализируя принесенный Барбарой список телефонных звонков. Значит, он либо всегда дозванивался до абонентов, либо, когда дозванивался и не заставал, не оставлял им сообщений с просьбой перезвонить ему. Барбара, проверив длительность звонков, нашла подтверждение своей догадки: самый продолжительный разговор затянулся на сорок две минуты, а самый короткий длился всего тринадцать секунд, и этого времени, конечно же, было недостаточно для оставления сообщения. Но то обстоятельство, что в последние дни жизни Хайтама число звонков увеличилось, причем очень значительно, озадачило Барбару. Ей было ясно одно: необходимо выяснить, кто находится на другом конце телефонной линии. Посмотрев на часы, она прикинула, сколько сейчас времени может быть в Пакистане. – Мистер Тревес, – сказала она, думая о том, как бы поскорее спровадить помощника, – вы проделали колоссальную работу. Тот приложил руки к груди и произнес смиренно-угодливым тоном: – Я так рад, что смог быть вам полезным, сержант. Приказывайте мне все, что угодно, и я сделаю все, что будет в моих силах. И прошу не сомневаться, сохраняя полную конфиденциальность. В этом можете быть уверены. Будет ли это информацией, наблюдениями, воспоминаниями, показаниями очевидцев… – Что касается этого… – Барбара решила, что сейчас самый подходящий момент узнать у этого человека правду о том, где он сам находился в ночь смерти Кураши. Сделав паузу, она обдумывала, как спросить об этом, не вызвав его подозрений. – Вечером в прошлую пятницу, мистер Тревес… Он был весь внимание; брови взметнулись вверх, пальцы рук теребили третью пуговицу на рубашке. – Да, да? Вечером в прошлую пятницу? – Вы ведь видели мистера Кураши, не так ли? Конечно, видел, с готовностью ответил Тревес. Он зашел в бар разлить бренди и портвейн, и тут в зеркале увидел спускавшегося по лестнице Кураши. Разве он не сообщил уже эту информацию сержанту? Конечно же, сообщил, торопливо заверила его Барбара. А интересовалась она тем, кто еще был тогда в баре. Если мистер Тревес занимался бренди и портвейном, логично предположить, что разливал он эти напитки для посетителей бара. Верно ведь? А если так, то кто-либо из посетителей вышел из отеля одновременно с Кураши или, может быть, последовал за ним вскоре? – А-а-а-х! – протянул и Тревес и поднял вверх указательный палец, давая понять, что ему все ясно. Он сказал, что единственными, кто вышел из бара, когда Кураши выходил из отеля, была несчастная миссис Портер со своими ходунками на колесиках, с помощью которых вряд ли можно преследовать кого-то, да еще пожилая чета Ридов из Кембриджа, приехавшая в «Пепелище» отметить здесь сорок пятую годовщину своей свадьбы. – У нас есть специальные программы для именинников, юбиляров и семейных пар, отмечающих памятные даты, – объяснил он. – А эта пара, осмелюсь сказать, захотела отметить свой юбилей шампанским и шоколадом. Что до остальных постояльцев отеля, то они слонялись по бару и фойе примерно до половины двенадцатого. Он мог бы поручиться за любого и каждого из них, сказал он. Они весь вечер были у него на глазах. Отлично, заключила про себя Барбара. Она с удовлетворением отметила, что у Тревеса не мелькнула мысль о том, чтобы сказать ей, где был он, и подтвердить тем самым собственное алиби. Хейверс поблагодарила его, пожелала спокойной ночи и пошла к себе, держа под мышкой компьютерную распечатку. Войдя в свой номер, она сразу же присела к телефону, стоявшему на одной из двух прикроватных тумбочек, рядом с лампой, пыльный абажур которой походил на ананас. Держа распечатку на коленях, набрала код выхода в город, код выхода в международную сеть, а затем первый номер в Германии. После нескольких кликов соединение установилось, и где-то на другом берегу Северного моря зазвонил телефон. Гудки в трубке прекратились, она сделала вдох, готовясь представиться. Но вместо человеческого голоса, она услышала автоответчик. Мужской голос выпустил по ее ушам автоматную очередь из немецких слов. Она разобрала число семь, две девятки и слово chьs, завершающее эту словесную очередь – которое она приняла за немецкий вариант «ну, покеда!» – это было все, что она смогла понять из сказанного автоответчиком. Пропищал сигнал; она продиктовала свое имя, номер телефона и просьбу позвонить ей, надеясь, что тот, кто прослушает ее сообщение, владеет английским. Затем Барбара набрала второй номер в Гамбурге. Ей ответила женщина на таком же неразборчиво скорострельном немецком, как и мужчина на автоответчике. Но сейчас, по крайней мере, на другом конце линии было живое существо, и Барбара решила напрячь все свои силы. Господи, как жаль, что она в свое время не уделяла должного внимания языкам! Ее познания в немецком ограничивались фразой «Bitte zwei Bier»[80], которая вряд ли могла сейчас пригодиться. Черт побери, думала она, но, собрав в кулак познания и волю, произнесла: «Ich spreche… Я хочу сказать… Sprechen vous… Нет, не так… Ich bin ein звоню из Англии… О, черт! Проклятие! Последние слова, вероятно, сыграли роль побудительного стимула, потому что ответили Барбаре по-английски, а сам ответ ее удивил. – Это Ингрид Эк, – четкой скороговоркой произнесла женщина и с таким явным немецким акцентом, что Барбара не удивилась бы, услышав эти слова на фоне «Das Deutschlandlied»[81]. – Это полиция Гамбурга. Wer ist das, bitte?[82] Чем я могу вам помочь? Полиция, изумилась Барбара. Полиция Гамбурга? Немецкая полиция? За каким чертом пакистанец из Англии обращался по телефону в немецкую полицию? – Простите, – ответила Барбара. – С вами говорит сержант Барбара Хейверс, Нью-Скотленд-Ярд. – Нью-Скотленд-Ярд, – повторила женщина. – Ja?[83] А с кто вы хотеть говорить из наш участок? – Я даже и не знаю, – заколебалась Барбара. – Мы ищем убийцу, а жертва… – Жертва гражданин Германии? – перебив ее, поинтересовалась Ингрид Эк. – Гражданин Германии вмешан в убийстве? – Нет. Убитый азиат. Пакистанец. Его звали Хайтам Кураши. И он звонил по этому номеру за два дня до того, как его убили. Я бы хотела выяснить, кому он звонил. Вы можете мне помочь? – О. Ja. Понимаю. – Отведя трубку в сторону, она быстро заговорила по-немецки, из которого Барбара поняла два слова: Англия и mord. Ей ответило сразу несколько голосов, в основном гортанных, звучащих так, словно у полудюжины говорящих мужчин серьезные проблемы с гортанями. Надежды Барбары росли пропорционально страстности их беседы, однако они рухнули, как только голос Ингрид снова послышался из трубки. – Это снова Ингрид, – объявила она. – Я в ужасе от того, что мы не можем помогать.