– Что, если любовник Кураши не был киллером? У тебя еще есть фотографии места преступления? Эмили снова начала рыться в бумажной куче на своем столе. Она извлекла из нее папку и, вынув фотографии, рассортировала их, отложив в сторону снимки тела, а снимки места преступления разложила веером на столе. Встав позади стула Эмили, Барбара из-за ее плеча принялась внимательно рассматривать фотографии. – Хорошо, – согласилась Эмили. – Допустим, что так. Как будет выглядеть сценарий, если убийцей был не любовник Кураши? В пятницу, если Хайтам намеревался с кем-то встретиться, тогда этот человек либо уже был на Неце, ожидая появления там Кураши, либо ждал его где-то на пути на свидание. Согласна? – Согласна, – ответила Барбара и сама стала досказывать предложенный Эмили сценарий: – Итак, если этот человек видел или слышал, как Кураши упал, а может быть, он нашел его уже мертвым внизу на ступенях… – То он вполне логично заключил, что это несчастный случай. Перед ним встала дилемма: либо оставить тело на месте падения, чтобы его обнаружил кто-то другой, либо самому сообщить о несчастном случае. – Так, так. Если он хочет сохранить их связь в тайне, то не трогает тело. Если ему все равно, узнает ли кто-то… – Он сообщает о том, что произошло, – докончила Эмили. – Однако все будет выглядеть иначе, если любовник Кураши действительно видел в ту ночь что-либо подозрительное. Голова Эмили начала медленно поворачиваться от лежащих на столе снимков и поворачивалась до тех пор, пока ее взгляд не встретился со взглядом Барбары. – Если любовник видел… – медленно, слово за словом произнесла она. – Господи, Барб. Ведь тот, с кем Кураши собирался встретиться там, должно быть, понял, когда тот упал, что это убийство. – А поэтому любовник Кураши и не показывается, ожидая, что будет. Он видит киллера, видит, как тот натягивает проволоку-ловушку, видит тень, движущуюся по лестнице. Он не знает, за кем наблюдает, но когда Кураши падает, он сразу понимает, кто это. Он даже наблюдает за тем, как убийца снимает проволоку. – Но он не может выйти из своего укрытия, поскольку не хочет показать, что имел с Кураши гомосексуальную связь, – продолжала Эмили. – Потому, что сам он женат, – дополнила Барбара. – Или состоит в связи с кем-либо другим. – В любом случае, он не может раскрыть свое присутствие, но хочет любым способом уведомить полицию о том, что это убийство, а не несчастный случай. – Поэтому он и перетаскивает тело, – закончила Эмили. – И курочит машину. Господи, боже мой, Барб. Ты хоть понимаешь, что это значит? – То, что у нас в деле появился какой-то таинственный свидетель, госпожа начальница, – с улыбкой ответила Барбара. – И если киллер об этом узнает, – мрачным голосом добавила Эмили, – то у нас появится еще один фигурант, которому может угрожать опасность. Юмн, стоя у окна, меняла подгузник ребенку, когда до ее уха долетел звук закрывшейся входной двери, а затем – легкое шуршание сандалий по плитам дорожки, ведущей на улицу. Выглянув в окно, она увидела Сале. Поправляя янтарного цвета дуппату, наброшенную на густые черные волосы, девушка спешила к своей припаркованной к краю тротуара «Микре»[90]. Она снова опаздывала на работу, но, вне всякого сомнения, драгоценному чаду Акрама это мелкое упущение снова сойдет с рук. До этого Сале провела полчаса в ванной, где, открыв максимально краны, старалась за шумом воды, льющейся в ванну, скрыть утреннюю рвоту. И ведь, как ни странно, никто этого не замечал. Они все думали, что она моется, а ведь мытье по утрам было для нее необычным – Сале всегда предпочитала принимать ванну перед сном, – но объясняли это изнуряющей жарой. И только одна Юмн знала правду. Юмн не зря стояла под дверью, тщательно прислушиваясь и собирая информацию по крупинкам – словно зерна в поле на случай, если выдастся голодный год, – информацию, печальную для Сале, но радостную для ее золовки, к которой Сале обязана была проявлять уважение, послушание и услужливость. Вот маленькая шлюшка, думала Юмн, наблюдая за тем, как Сале садится в машину и опускает стекла обеих передних дверец. Выскальзывает из дома, чтобы встретить его, приводит его в свою комнату, когда весь дом спит, раскидывает для него ноги, прижимается своим телом к его телу, вертит бедрами, а на следующее утро умудряется выглядеть такой чистой, такой невинной, такой нежной, такой милой, такой прелестной… Маленькая шлюшка. Она словно тухлое яйцо, которое безукоризненно смотрится снаружи, а вот когда его разбивают, то видят, что внутри-то оно гнилое. Малыш захныкал. Юмн, посмотрев на него, поняла, что вместо того, чтобы заменить испачканную пеленку, она по рассеянности туго обмотала ею ножки ребенка. – Ой ты мой любимый, – заворковала она, быстро высвобождая ножки малыша. – Бишр, прости свою невнимательную амми-ги. Малыш, болтая ручками и ножками, загукал в ответ. Она пристально смотрела на него. Голенький, он был просто загляденьем. Юмн провела по его тельцу влажной фланелькой, вытянула его ножки. Подняв крайнюю плоть, тщательно обтерла его крохотную пипиську, а затем, вернув ее в прежнее состояние, обернула мягкой тряпочкой. – Бишр, любимый мой сынок, – пела она, – самый нежный мой цветок. Обмыв его, Юмн не потянулась сразу за чистой пеленкой. Она любовалась им. Судя по его сложению, размерам и силе, она могла быть уверена, что он будет в точности таким, как его отец. Проглядывающие в нем черты мужчины убеждали ее в том, что она достойная женщина. Ее обязанностью является одаривать своего мужа сыновьями, и она будет исполнять эту свою обязанность до тех пор, пока ее тело будет служить ей. А за это в старости о ней будут не просто заботиться, с ней будут обращаться, как с сокровищем. И это принесет ей столько славы, сколько этой гнусной маленькой Сале не собрать и за тысячу жизней. Она и думать не может о том, чтобы быть такой же плодовитой, как Юмн; к тому же она уже настолько серьезно нарушила заповеди мусульманской религии, что нечего и думать о возможности искупить эти грехи. Она – это порченный товар, который не отмыть от грязи и ничем не исправить. Она ни на что не годится, разве только на то, чтобы быть рабыней. Эта мысль согревала ей душу. – Да, – запела Юмн, наклонившись к ребенку. – Да, да, ну какая же приятная мысль. Она ласкала малюсенький отросточек, висящий между его ножками. Совершенно невероятным казалось ей влияние этого крохотного кусочка плоти на все, что предстоит совершить в жизни этому ребенку. Но именно так повелел Пророк. – Мужчины повелевают нами, – тихим речитативом внушала Юмн малышу, – потому что Аллах поставил их над нами. Бишр, мой маленький, слушай же свою амми-ги. Делай свое дело: давай приют, защищай, веди за собой. И ищи женщину, которая знает, что требуется от нее. Сале наверняка этого не знает. Она выполняет обязанности послушной дочери, покорной младшей сестры и золовки, угодливой и послушной, как и требуется. Но эту роль она играет. Естественной она бывает только тогда, когда ложится в кровать, пружины которой ритмично скрипят глубокой ночью. Это Юмн знала. Знала, но решила держать язык за зубами. Правда, она держала его не совсем за зубами. Лицемерить она не собиралась. Когда Сале, которую мучили постоянные утренние приступы тошноты, не раздумывая согласилась выйти замуж за первого же молодого человека, представленного ей в качестве ее будущего мужа, Юмн решила действовать. Она не может быть соучастницей этого великого обмана, который Сале, этот цветок семьи, наверняка затеяла против своего жениха. А раз так, то она тайно отправилась к Хайтаму, незаметно выскользнув из дома в один из многочисленных вечеров, проводимых Муханнадом где-то на стороне. Она долго и нудно говорила с предполагаемым женихом в номере его отеля. Сидя поджав ноги на полу напротив него, она сделала то, что должна была сделать религиозная женщина, – раскрыла ему глаза на непреодолимую преграду в его предстоящей женитьбе на ее золовке. От греховного плода, который носит Сале, конечно же, необходимо избавиться. Но вот ее утраченную девственность вернуть невозможно. Хайтам, однако, отреагировал на это совсем не так, как ожидала Юмн. Ее слова «Она нечиста, она носит ребенка другого мужчины» не привели к тому, к чему должны были бы привести согласно логике и традициям. Хайтам настолько спокойно и равнодушно воспринял откровения Юмн, что та в какой-то миг напугалась, уж не спутала ли она череду событий – возможно, утренние приступы тошноты начались у Сале после приезда Хайтама, а не до него, и следовательно отцом ребенка Сале является Хайтам. Но она знала, что это не так, что когда Хайтам приехал, Сале уже была беременна. Таким образом, его согласие на брак – да еще в придачу к тому, как спокойно воспринял он известие о совершенном Сале грехе, – могло означать только одно. Он уже знал о ее положении и, несмотря на это, согласился жениться на ней. Юмн поняла, что эта маленькая сучка была спасена. Она была спасена от позора и бесчестья, и все потому, что Хайтам был согласен, готов и рад забрать ее из семьи, как только она этого пожелает. Более худую ситуацию трудно даже и придумать. Вынужденная в течение почти трех лет терпеть восхваление добродетелей Сале, чем ее постоянно донимала свекровь, Юмн с величайшей радостью хваталась за любую возможность причинить девушке боль. Ей прожужжали все уши, восхваляя красоту Сале, восхищаясь искусством ее жалких поделок, ее интеллектуальную одаренность, ее религиозность и благочестие, ее физическое совершенство и в особенности ее приверженность чувству долга. Упоминая последнюю характерную черту своей ненаглядной дочери, Вардах Малик была столь красноречива, что Юмн едва сдерживалась, чтобы не заткнуть уши. Когда Юмн доставляла свекрови неприятности, та, браня или упрекая невестку, всегда ставила ей в пример Сале с ее образцовым послушанием. Стоило ей переварить севиан, как Вардах не менее чем двадцать минут читала ей нотацию о том, насколько искусна Сале в кулинарии. Если Юмн осмеливалась пропустить один из пяти ежедневных молебнов – она часто не могла заставить себя покинуть кровать к утреннему намазу, – то вместо молитвы выслушивала десятиминутное разглагольствование о том, насколько предана исламу Сале. Если Юмн не совсем тщательно вытирала пыль, чистила ванну или обметала паутину в доме, ее небрежное отношение к уборке и равнодушие к чистоте сравнивались с усердием Сале в этих делах, и сравнение, конечно же, было не в пользу Юмн. Поэтому для нее обладание этой зловещей и порочащей золовку информацией было источником великой радости. Но еще большую радость доставляло ей то, что она могла использовать свою осведомленность в делах Сале для своего собственного благополучия. Однако Юмн пришлось оставить все свои мечты и надежды на то, что ей удастся превратить Сале в свою заложницу и заставить ее выполнять все желания и приказы, поскольку Хайтам, невзирая на все ее грехи, объявил о своем намерении жениться на ней. Но вот теперь судьба девушки снова была в ее руках. А это значит, что Сале Малик ждет то, чего она заслуживает. Юмн, глядя с улыбкой на сына, начала заворачивать его в чистую мягкую пеленку. – Какая все-таки хорошая жизнь, мой маленький бог, – произнесла она шепотом. Запеленав ребенка, Юмн составила в уме перечень дел, которые Сале должна будет сделать, придя вечером домой. Глава 16 Возможность заполучить свидетеля убийства Кураши перенаправила следствие и оживила работу следственной группы. Ее руководитель Барлоу, обзвонив всех своих людей, сориентировала их на то, что «каждого, кто контактировал с Кураши, следует с настоящего момента считать возможным свидетелем его убийства. Каждый из них должен представить подтвержденное алиби. За теми, кто был в тот вечер на Неце, необходимо установить наблюдение». Что касается Барбары, то она, в соответствии со своим обещанием Эмили, позвонила в дактилоскопическую картотеку в Лондон и, используя свое небольшое влияние на сотрудников этого подразделения, постаралась продвинуть вперед идентификацию отпечатков пальцев, взятых на «Ниссане». Она не сильно надеялась на эту процедуру, понимая, что такое может случиться, лишь если оставивший отпечатки когда-то подвергался аресту и его личность была задокументирована в одном из подразделений полиции страны. Если такое случится, то для них это будет невероятным прорывом: будет установлена личность, а значит, вместо сплошных домыслов и предположений, существующих на данный момент, появится что-то конкретное. Барбара позвонила. Как это принято во вспомогательных службах, сотрудники дактилоскопической картотеки отнюдь не приветствовали вмешательства в их работу сотрудников других подразделений правоохранительного сообщества, поэтому, чтобы продвинуть дело, она сделала упор на то, что в городе вот-вот начнутся беспорядки на расовой почве. Закончила она свою просьбу словами: «Мы здесь сидим на пороховой бочке, и спасти нас может только ваша помощь». Работники дактилоскопической картотеки прочувствовали ситуацию и в едином порыве стали делать все, чтобы идентифицировать присланные отпечатки еще до заката солнца в первый же день проведения расследования. Однако сержант должна учесть одно важное обстоятельство, связанное со спецификой работ в их службе: ежедневно они могут просматривать строго определенное число отпечатков. – Мы не можем допустить ошибку, – поучительным речитативом сообщил ей начальник картотеки, – в результате которой виновный может остаться безнаказанным, а невиновный несправедливо привлечен на основании данного нами заключения. Он прав, тысячу раз прав, подумала Барбара. Она попросила его сделать все возможное и направилась в офис Эмили. – Мне жаль, но уговорщица из меня в общем-то никакая, – откровенно призналась Барбара. – Правда, они обещали сделать все возможное… А как вообще обстоят наши дела? Склонившись над какой-то папкой, Эмили просматривала ее содержимое. – Фотография Кураши, – сказала она, кладя фото на стол. Барбара узнала фотографию, напечатанную в газете. На ней Хайтам выглядел печально-серьезным и вместе с тем безобидно-добрым. – Если Тревор Раддок говорит правду о Кураши и его гомосексуальных пристрастиях, то у нас есть шанс, что кто-либо видел его на рыночной площади в Клактоне. А если кто-либо видел его, то он мог также видеть и нашего возможного свидетеля. Барб, мне необходим этот свидетель. Если, конечно, Раддок говорит правду. – Если… – задумчиво согласилась Барбара. – У него самого был мотив убить Кураши, и я пока что не проверила его алиби. Мне необходимо побывать у него на работе и посмотреть карту регистрации прихода и ухода за последнюю неделю. А также я хочу поговорить с Рейчел. К ней, как это ни странно, сходится множество нитей. Эмили одобрила ее намерения. Со своей стороны, она также будет разрабатывать версию, связанную с гомосексуальными пристрастиями убитого. Необходимо поработать на рыночной площади и выйти, наконец, на Фахда Кумара, так что все дороги, похоже, ведут в Клактон, и она хочет прогуляться по всем этим дорогам. – Если этот свидетель существует, то он ключевая фигура в деле, – заключила Барлоу. Они расстались на тропинке, ведущей к бетонированной площадке перед одним из фасадов здания. В прежние времена там располагалась парковка служебных машин. Часть площадки занимал ангар из гофрированных металлических листов – это был склад вещественных доказательств. Дежурный в рубашке с короткими рукавами и голубым, влажным от пота носовым платком на голове сидел на стуле, стоящем в дверях. Когда они поравнялись с ним, он был занят тем, что сверял содержимое пакетов вещдоков с описями. Окружающая его температура приближалась к той, которая необходима для поджаривания бекона на решетке. Бедный парень, посочувствовала ему Барбара, худшей работы и не придумаешь. За то время, пока они находились в здании управления полиции, ее «Мини» – даже с опущенными до отказа стеклами – так сильно нагрелся внутри, что в нем было трудно дышать. Рулевое колесо обжигало ладони, а обивка сидений жгла тело даже через одежду. Посмотрев на часы, Барбара с удивлением отметила, что полдень еще не наступил. Она почти не сомневалась в том, что к двум часам дня превратится в пережаренную баранью ножку к воскресному обеду. Когда она добралась до магазина ювелирных изделий и бижутерии «Рекон», он был уже открыт. Через раскрытую входную дверь Барбара увидела, что Конни Уинфилд и ее дочь заняты работой. Они, по всей вероятности, разбирали новые поступления бус, ожерелий и сережек и выкладывали образцы в витрине. Вынимая изделия из коробок, вешали их на штифты, укрепленные на старомодном раздвижном экране, панели которого были обтянуты бархатом кремового цвета. Незаметно для них Барбара некоторое время наблюдала за их работой и невольно отметила две детали. У них была выработана артистическая согласованность в размещении ювелирных вещей так, что они сразу привлекали внимание покупателей и соблазняли их на покупку. А сейчас они работали молча, и молчание это было напряженно-враждебным. Мать то и дело бросала на дочь злобные взгляды, в ответ на которые на лице дочери появлялось надменное выражение, дабы показать, что неприязненное отношение матери ей безразлично. Барбара поздоровалась, и обе женщины разом подняли головы. Ответила ей только Конни. – С моей стороны было бы наивно предположить, что вы пришли к нам за покупками. – Она прекратила работу и подошла к прилавку, где на краю пепельницы в форме полумесяца дымилась зажженная сигарета. Стряхнув пепел, она сунула сигарету в рот; ее настороженный взгляд сквозь завитки дыма следил за Барбарой. – Я хотела бы поговорить с Рейчел, – объявила Хейверс. – Пожалуйста, говорите. Желаю вам успеха. Я и сама хотела поговорить с этой распутной дурой, но у меня ничего не получилось. Попытайтесь, может, у вас получится. Хотя я не думаю, что вам удастся ее разговорить. Барбаре не хотелось, чтобы при их разговоре присутствовала мать, поэтому она предложила: – Рейчел, давайте выйдем из магазина. А еще лучше пройдемся.