– Отдайте эту чертову проволоку! – угрожающе произнес он сквозь зубы. – Я ничего не совершил, и вы не можете поступать так. И вы не можете ничего брать без моего разрешения, потому что… – Нет, могу, – заявила Барбара с ехидной улыбкой. – Я могу взять вас. Он тупо уставился на нее. Глаза его вылупились, рот раскрылся, но через секунду плотно закрылся. – Решайте: или мы поговорим спокойно, или я сейчас же звоню и передаю вас на руки людям, которые доставят вас куда надо. – Но… нет… почему… я ничего не… – Отвечайте, – строго потребовала она. – Так вы не будете возражать против того, чтобы выдать нам кое-что из своих материалов? Ведь того, кто так же чист перед законом, как вы, не должно волновать, где он оставил отпечатки своих пальцев. Понимая разницу в размерах и силе, Барбара не дала Тревору возможности оказать сопротивление. Захватив его руку, она вытащила его из комнаты и свела вниз по лестнице, и только тут у него появился шанс опротестовать ее действия. Но Барбаре все-таки не повезло, и причиной этого была его мать. Шерл поднимала новую коробку – на этот раз на плечо, – а Чарли, которому семейные заботы были, похоже, до лампочки, крутился у телевизора. Она увидела Барбару и своего старшего сына, когда они прошли уже половину ступенек лестницы. Она сбросила коробку с плеч на пол. – А ну, отойди! – Шерл кинулась к лестнице и преградила им дорогу. – Лучше бы вам не вмешиваться, миссис Раддок, – обратилась к ней Барбара. – Я хочу знать, что вы, черт возьми, делаете! – закричала в ответ Шерл. – Я знаю свои права. Никто не впускал вас в дом и никто не соглашался говорить с вами. Если вы думаете, что сможете делать здесь все, что угодно, а мой Тревор… – Ваш Тревор подозревается в убийстве, – объявила Барбара. Ей было до одури жарко и казалось, что терпение ее вот-вот лопнет. – Поэтому отойдите в сторону и ведите себя пристойно, а то в тюрьму вместе с Тревором может отправиться еще кто-нибудь из семейства Раддоков. Шерл это не остановило. – Мам! – умоляюще произнес Тревор. – Мам! Хватит с нас неприятностей. Мам! Ты слышишь? В дверях гостиной показался Чарли. Сверху донеслись пронзительные крики мистера Раддока. В этот момент младший мальчишка, выскочивший из кухни, подскочил к ним. В одной руке он держал жестянку с медом, в другой – пакет муки. – Мам? – проблеял Чарли. – Шерл! – надрывался наверху мистер Раддок. – Смотрите! – заорал Чарли и вылил мед на пол, а затем засыпал медовую лужу мукой. Барбара смотрела, слушала и молча осмысливала то, что сказал Тревор. С Раддоков хватит неприятностей. Но ведь часто бывает так, что те, кто не нуждается, довольствуются тем, что имеют. – Займись лучше детьми, – сказал Тревор матери. Скользнув взглядом вверх по ступенькам лестницы, он добавил: – Не позволяй ему трогать их, пока меня не будет дома. Муханнад неожиданно появился на послеполуденной молитве. Для Сале это было более чем неожиданно. Напряженность, вызванная его спором с отцом накануне вечером, ощущалась и утром, когда семья собралась за завтраком. Хотя они уже не обменивались колкими и горячими репликами по поводу того, что предпринимал Муханнад в ходе проводимого расследования, сама атмосфера в комнате казалась все еще пропитанной их враждебностью по отношению друг к другу. – Будь настороже в отношении предложений, которые делают тебе эти проклятые европейцы; сперва убедись, что именно это тебе нужно, – раздраженно поучал в тот вечер отца Муханнад. – Только не проси меня делать то же самое. Я не позволю полиции допрашивать ни одного из наших людей без присутствия представителя нашей общины. Если это затруднит твою работу в городском муниципалитете, придется с этим смириться. Ты не можешь принимать за чистую монету всю эту показуху и верить в благородные намерения поганого муниципального совета, хотя, отец, тебе это очень нравится. Но вольному воля, а дураков на свете, как мы знаем, великое множество. Сале только пожала плечами, ожидая, что отец ударит его. Однако Акрам ответил спокойно, хотя, когда он говорил, было заметно, как пульсирует вена на его виске. – На глазах твоей жены, Муни, обязанность которой – повиноваться тебе и уважать тебя, я не сделаю того, что должен сейчас сделать. Но настанет день, когда ты будешь вынужден признать, что нагнетание вражды не приводит ни к чему хорошему. – Хайтам мертв! – закричал Муханнад и со всего маху ударил кулаком по ладони. – Это что, по-твоему, не первый удар, вызванный враждой? А кто нанес этот удар? Сале вышла, не дождавшись ответа отца, но она видела руки матери, нервно теребящие лежащую перед ней вышивку; видела она и лицо Юмн, с таким вниманием следящей за мужчинами, словно перебранка отца и сына питала ее энергией и волновала кровь. И Сале знала почему. Любые противоречия между Акрамом и Муханнадом отталкивали сына от отца и одновременно сближали его с женой. И именно этого и было надо Юмн: Муханнад полностью и всецело должен принадлежать ей. Согласно традиции, она никогда не будет владеть им единолично. У нее есть обязанности по отношению к его родителям, которые противодействуют этому. Но традиции эти улетучились вместе со смертью Хайтама. И вот теперь, выйдя на внутренний двор горчичной фабрики, Сале увидела своего брата, стоявшего в тени позади трех работниц-мусульманок, в то время как рабочие-мужчины повернулись лицами к стене, на которой Акрам установил михраб[95]; глядя на него, молящиеся обращали свои взоры в сторону Мекки. Но Муханнад не собирался ни бить поклоны, ни падать ниц, а когда читалась шахада[96] и молящиеся произносили извечную фразу своего вероучения «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его», его губы даже не дрогнули. Эта фраза произносилась не по-английски, однако каждый знал ее смысл, а также и смысл «Аль-Фатиха»[97], произносимой вслед за ней. – Аллаху акбар… Сале слышала, как ее отец произнес нараспев эту фразу. А в ее сердце были боль и тревога, вызванные необходимостью верить. Но если нет никого сильнее Бога, то почему Он довел их семью до этого: один против другого, при каждом столкновении они стараются показать, на чьей стороне сила и кто должен уступить в силу своего возраста, воспитания, образования и темперамента. Молитва продолжалась. У нескольких европейцев, нанятых Акрамом на работу и находившихся в здании фабрики, когда остальные сотрудники-азиаты молились, был перерыв. Акрам еще много лет назад сказал им, что они могут использовать такие перерывы, во время которых мусульмане молятся, для собственных коллективных молитв или медитаций. Однако – и Сале это видела – они во время таких перерывов спешили на улицу, чтобы покурить на свежем воздухе, довольные тем, что могут воспользоваться великодушием ее отца, оставаясь в неведении относительно принципов его религии и его образа жизни. Но сам Акрам Малик этого не замечал. Не замечал он и того, как они кривили губы за его спиной и как на их лицах появлялись самодовольно-презрительные улыбки в ответ на его поступки и слова, обусловленные чуждыми для них жизненными принципами. Не замечал он и взглядов, которыми они обменивались, с постными лицами воздевая глаза к небу и пожимая плечами всякий раз, когда он во главе своих работников-мусульман шел во внутренний двор на молитву. Вот и теперь они молились с такой набожностью и религиозным рвением, которых Сале, несмотря на все старания, никогда не чувствовала. Вот и сейчас она стояла, когда стояли они; двигалась, когда они двигались; губы ее повторяли слова молитвы. Но для нее все это было скорее представлением. И вдруг какое-то не предусмотренное ритуалом движение привлекло ее внимание. Она повернула голову. Таймулла Ажар – ее двоюродный брат, изгнанный из семьи, – вошел во внутренний двор и теперь говорил о чем-то шепотом с Муханнадом. Она не слышала, что говорил Ажар брату, но видела, как лицо Муханнада мрачнело и челюсти его сжимались. Через мгновение он резко и быстро кивнул, видимо, соглашаясь с тем, что сказал Ажар, а затем кивком указал ему на дверь. И они оба вышли. Акрам поднялся с земли после последнего падения ниц и встал перед своим малочисленным религиозным братством. Он завершил молитвенный обряд прочтением таслима[98], прося Бога ниспослать мир, милосердие, благоденствие. Наблюдая за ним и вслушиваясь в его слова, Сале напряженно думала, когда же хоть что-то из просимого им у Бога будет ниспослано ей и ее семье. Завершив молитву, сотрудники, как обычно молча, пошли на свои рабочие места. Сале, стоя в дверях, дожидалась отца. Он ее не видел, а она пристально смотрела на него. Отец старел, но до этого момента Сале вряд ли замечала это. Его аккуратно подстриженные волосы были зачесаны назад, но сейчас их слой над теменем и макушкой был тоньше, чем тогда, когда она в последний раз смотрела на отца вблизи. Его челюсть не была уже такой мощной, а тело – которое всегда казалось ей словно выкованным из железа – выглядело сейчас мягким и податливым, словно из него удалили стержень, придававший ему устойчивость и неколебимость. Под глазами лежали темные круги, нижние веки были угольно-черными. А его походка, прежде упругая и легкая, была сейчас вялой и нетвердой. Сале ждала его; она хотела сказать ему о том, что волнует ее только будущее, о котором он проявлял такую заботу; будущее, ради которого он пустил корни и осел в маленьком городке в Эссексе, создал здесь жизнь для своих детей и внуков, а также и для других, подобных себе, азиатов, покинувших свою страну в погоне за мечтой. Но Сале участвовала в разрушении этого будущего. Заговори она сейчас с ним об этом, надо будет притворяться, а душевных сил на это у нее сейчас не было. Акрам вошел в здание и остановился, чтобы притворить за собой дверь и закрыть ее на замок. Он видел дочь, стоявшую возле холодильника, и подошел к ней, чтобы взять из ее рук бумажную чашку с холодной водой. – Аби, ты выглядишь усталым, – сказала Сале. – Тебе незачем оставаться на фабрике. Мистер Армстронг сможет до конца рабочего дня проследить за всеми делами. Почему бы тебе не пойти домой? У нее было несколько причин для того, чтобы обратиться к отцу с подобным предложением. Уйди она с работы в то время, когда отец находится на фабрике, это сразу стало бы ему известно, а раз так, он наверняка захотел бы узнать причину. «Рейчел позвонила и попросила меня приехать как можно скорее», – так объяснила она накануне причину своего отсутствия после того, как уехала с фабрики в «Приют на утесе» для того, чтобы успокоить подругу. Снова уйти с фабрики под этим предлогом она не могла. Отец тронул ее за плечо. – Сале, ты несешь на своих плечах груз несчастий, обрушившихся на нашу семью, с неожиданными для меня достоинством и терпением. Сале не почувствовала удовольствия от его похвалы, которая лишь мучительной болью отозвалась в ее сознании. Она чуть задумалась над тем, что сказать в ответ, а сказать надо было что-то близкое к правде. Она не могла больше выносить того, во что была вовлечена на протяжении многих месяцев: в создании тщательно продуманного лабиринта лжи с одновременной демонстрацией чистоты сердца, ума и души, а этого-то у нее и не было. – Аби, я ведь не любила его. Я надеялась на то, что когда-нибудь полюблю его, как вы с амми полюбили друг друга. Но я еще не полюбила его, поэтому и не почувствовала той печали, какую ты себе представляешь. Он чуть сжал пальцами ее плечо, затем потрепал по щеке. – Я бы хотел, чтобы к тебе относились в жизни так же преданно, как я отношусь к твоей матери. Я надеялся на то, что именно так и будет у вас с Хайтамом. – Он был хорошим человеком, – сказала она, чувствуя правдивость своих слов. – Ты выбрал для меня хорошего мужа. – Выбрал для тебя или выбрал для себя? – задумчиво спросил он. Они медленно пошли по коридору здания фабрики, миновали раздевалку и комнату отдыха сотрудников. – Он мог многое дать нашей семье, Сале. Поэтому я его и выбрал. А сейчас, после его смерти, я постоянно спрашиваю себя: а выбрал бы я его, будь он горбатым, злобным или больным? А не выбрал ли я его лишь потому, что его таланты были нужны мне здесь? – Акрам широким жестом указал на окружавшие их стены фабрики. – Мы заставляем себя поверить в любую фальшь, когда нами руководит личный интерес. А когда на нас обрушивается несчастье, нам только и остается, что оглянуться назад, обдумать свои действия и уяснить для себя, не они ли привели нас к этому несчастью. И мы задаем себе вопрос: поступи мы иначе, удалось бы нам отвести от себя эту беду? – Ты не должен винить себя в смерти Хайтама, – ответила она, в ужасе от того, что ее отца тяготит бремя этого несчастья. – А кого же еще винить? Кто привел его в эту страну? Ведь он был нужен мне, Сале. Не тебе. – Мне Хайтам тоже был нужен, аби-джан. Отец на секунду задержался перед тем, как войти в дверь своего кабинета. На его лице появилась невыразимо печальная улыбка. – Ты такая великодушная и такая чистая, – глядя на дочь, произнес он. Трудно придумать слова, которые опечалили бы Сале больше, чем эти. Она вдруг захотела выложить отцу всю правду. Но тут же поняла всю эгоистичность этого мгновенного желания. Она, конечно, почувствует облегчение от того, что сбросит наконец личину добропорядочности, которой в действительности не обладает; но, сбросив ее, оскорбит память человека, который долго не мог рассмотреть и понять, какое зло скрывается за благочестивой и добродетельной внешностью. Ей отчаянно хотелось сохранить в сознании отца свой образ незапятнанным, и потому она снова попросила его: – Аби-джан, иди домой. Пожалуйста. Иди домой и отдохни. Вместо ответа Акрам поднес руки ко рту, поцеловал кончики пальцев, приложил их к ее щекам и, не сказав ни слова, вошел в кабинет. Сале вернулась в приемную, где ее ждали дела. Но мозг ее тревожно работал, ища подходящую причину для ухода с фабрики на время, необходимое ей на то, чтобы сделать все, что надо. Если она прикинется больной, отец настоит на том, чтобы кто-нибудь отвез ее домой. Если она скажет, что в их доме на Второй авеню что-то произошло – например, исчез один из детей, и Юмн в панике – он сам займется этим. Если она просто уйдет… Но как это сделать? Разве сможет она причинить отцу лишние волнения и беспокойства? Сидя за своим столом, Сале смотрела неподвижным взглядом на экран компьютерного монитора, по которому плыли рыбки и пробивались сквозь водную толщу пузырьки воздуха. У нее была работа, но сейчас она не могла собраться с мыслями и приступить к ней. Сале могла только перебирать в голове варианты возможного развития ситуации, в которой оказалась: что она может сделать для того, чтобы отвести беду от себя и от своей семьи. Для этого была всего лишь одна возможность. Открылась входная дверь, и Сале подняла голову. Бог велик, воскликнула она про себя, когда увидела, кто вошел в здание фабрики. Это была Рейчел Уинфилд. Она приехала на велосипеде, который сейчас стоял, прислоненный к стене у входа, покрытый ржавчиной от многолетнего пребывания в соленом воздухе этого города. На Рейчел была длинная полупрозрачная юбка, а на шее и в ушах виднелись украшения, сделанные Сале из полированных рупий и бусин. Сале пыталась успокоить свое волнение, глядя на Рейчел, особенно на ее бижутерию. Она была уверена, что сейчас Рейчел думает лишь о том, как помочь ей. Сале не бросилась к ней с приветствием. И не позволила себе сникнуть, когда увидела печальное лицо подруги. Дело, которым сейчас были заняты их головы, было на редкость серьезным и печальным. Участвовать в том, чтобы избавить человека от зарождающейся в его теле новой жизни – не важно, какая жизненная необходимость толкала на это, – было для Рейчел совсем не простым и уж тем более не радостным делом. – Жарко, – произнесла она вместо приветствия. – Такой жары я не помню. Можно подумать, что солнце убило ветер и теперь готовится выпить море. Сале ждала. Ведь у подруги была одна причина приехать на фабрику. Рейчел была ее единственной надеждой на то, чтобы привести жизнь в порядок, и ее приезд на фабрику означал, что средство для этого найдено. Конечно, отсутствовать дома то время, которое будет необходимо для разрешения ее проблемы, будет делом нелегким – уже давно для ее родителей стало обычным делом знать, где она находится в любой момент времени, – но с помощью Рейчел она наверняка сможет придумать благовидный предлог, чтобы отсутствовать дома все то время, которое потребуется для пребывания у доктора, в клинике или в приемном покое, где специалист, искушенный в подобных делах, избавит ее, наконец-то, от кошмара, в котором она живет последние… Сале пыталась собраться с мыслями, попыталась преодолеть отчаяние. Рейчел здесь, внушала она себе. Рейчел пришла.