– У вас с Рейчел были когда-нибудь сексуальные контакты? Выставив вперед подбородок, он посмотрел на нее с вызовом и одновременно со смущением. – Ну а что, если были? Она говорит, что не хотела этого, или не говорит? Потому что, если говорит «нет», то моя память подсказывает мне совсем другое. – Тревор, ответьте на вопрос. У вас с Рейчел были когда-нибудь сексуальные контакты? – Много раз. – По его лицу расплылась тупая самодовольная улыбка. – Когда я звоню ей и назначаю день и час, она сразу приходит. А если у нее уже назначено на этот вечер что-то другое, она меняет свои планы. Она просто тащится от меня. – Те места, где у него должны были расти брови, не сбрей он их, поползли навстречу друг другу. – А она говорит вам что-либо другое? – Я имею в виду сексуальный контакт обнаженных тел, – уточнила Барбара, пропустив мимо ушей его замечания. – Точнее сказать, голых тел. Он снова, не вынимая пальца изо рта, впился в нее пристальным взглядом. – Что вы хотите узнать, объясните? – Я думаю, вы понимаете. Вы когда-нибудь имели влагалищный сексуальный контакт с Рейчел? – Есть много способов трахаться. Мне совсем не обязательно удовлетворять ее своим пенисом так, как это делают пенсионеры. – Согласна. Но вы так и не ответили на мой вопрос, почему? Я хочу узнать, проникали ли вы когда-нибудь во влагалище Рейчел Уинфилд? Стоя, сидя, став на колени или взгромоздившись на ходули «поуго»[101]. Меня интересует сам акт, а не его особенности. – Мы занимались этим. Да. Именно так, как вы говорите. Именно такой акт. Она работала своим органом, а я своим. – И вы вводили в нее свой пенис? Он схватил пачку сигарет. – Черт! Да что все это значит? Я же сказал, мы делали это. Или она говорит, что я ее изнасиловал? – Нет. Она говорит кое-что более занятное. Она говорит, что ваш секс – что-то вроде улицы с односторонним движением. Вы, Тревор, не делали ничего, но разрешали Рейчел Уинфилд поиграть вашим пенисом. Так все было? – Ну что вы к этому прицепились! – Уши его стали малиновыми. Барбара вдруг заметила, что, когда кровь приливала к голове, паук, вытатуированный на шее, казалось, оживал. – Стоило вам оказаться вдвоем, как вы доставали свой член, – продолжала Барбара. – Но Рейчел ничего при этом не получала. Ничего, даже легкого ласкательного движения в области ниже пояса. Вам ведь понятно, о чем я говорю? Он не возражал, но его пальцы сжались и почти скомкали пачку сигарет. – Все так, как я и предполагаю, – продолжала она. – Или вы полный чурбан в отношениях с женщинами – уверенный, что если дашь ей взять в рот, то она от счастья почувствует себя на седьмом небе, – или вы вообще не очень любите женщин, а это, в свою очередь, объясняет, почему секс между вами сводился к оральному контакту. Так в чем дело, Тревор? Кто вы, бесчувственный чурбан или тайный катамит[102]? – Нет. – Что нет? Вернее, кто нет? – Да никто! Я люблю девушек, и они меня любят. А если Рейчел рассказывала вам другое… – А я так не уверена ни в том, ни в другом, – прервала его Барбара, не обратив внимания на последнюю фразу. – Я не могу рассказать вам обо всех своих девушках, – вспылил он. – Их у меня был не один десяток. Я мог бы назвать вам сотни девушек. Я в первый раз имел дело с девушкой, когда мне было десять лет, и могу сейчас заверить вас, что ей это очень понравилось. Да, я не трахал Рейчел Уинфилд. Никогда не трахал и не буду. Почему? А зачем? Она безобразная корова, и трахнуть ее по-настоящему может только слепой. А я, к вашему сведению, не слепой. – Он запустил указательный палец в пачку и вытащил оттуда сигарету, очевидно, последнюю, потому что сразу же смял пачку и швырнул ее в угол комнаты. – Да. Ну ладно, – резюмировала Барбара. – Я уверена, что ваш жизненный путь усыпан телами тех, кто не пожалел своей жизни ради того, чтобы испытать с вами сексуальное наслаждение, и на лицах всех этих жертв улыбки от уха до уха. Так, по крайней мере, все выглядит в ваших мечтах или снах. Но сейчас, Тревор, мы не занимаемся ни мечтами, ни снами. Нас интересует реальность, а реальность – это убийство. И здесь я располагаю лишь вашим утверждением о том, что вы видели Хайтама Кураши, озабоченного поиском сексуального партнера у туалета на рыночной площади в Клактоне. Обдумав это, я пришла к заключению, что он, вернее всего, присмотрел в качестве такового вас. – Да это наглая ложь! – Тревор так резко вскочил на ноги, что свалил стул. – Что вы говорите? – вкрадчивым голосом произнесла Барбара. – Пожалуйста, сядьте. Или я приглашу кого-нибудь из полицейских помочь вам сесть. – Она подождала, пока он поднял стул, опустился на него, взял со стола брошенную сигарету и снова зажег ее, чиркнув спичкой о грязный ноготь большого пальца. – Вы видите, как все это смотрится, или не видите? – снова заговорила Барбара. – Вы вместе работали на фабрике. Он выгнал вас с работы из-за того, что вы украли несколько банок с горчицей, чатни и вареньем. Но очевидно, выгнал он вас вовсе не из-за этого. Вероятно, он выгнал вас по той причине, что собирался жениться на Сале Малик и не хотел больше видеть вас около себя, поскольку вы напоминали ему о том, кем он в действительности был. – Я хочу позвонить по телефону, – объявил Тревор. – Мне больше не о чем говорить с вами. – Понятно. Вы, наконец, поняли, во что вляпались, верно? – Барбара аккуратно загасила свою тлеющую сигарету, оставив окурок в пепельнице. – Объявление Кураши гомосексуалистом, в отношениях с Рейчел упорная фелляция[103], и ничего больше… – Я уже объяснил это! – …и смерть Кураши в то самое время, на которое у вас нет алиби. Ну так скажите же мне, Тревор, неужели всего этого не достаточно для того, чтобы вы сказали, в конце-то концов, где вы были вечером в пятницу? Если вы, конечно, не убивали Хайтама Кураши. Рот его был плотно сжат. Взгляд, устремленный на нее, был вызывающим и дерзким. – Ну хорошо, – спокойно объявила она. – Продолжайте прикидываться и дальше, если вам нравится. Но учтите, сейчас не время и не место для игры в дурачка. Барбара оставила его, давая ему возможность остыть и подумать, а сама пошла искать Эмили, но прежде, чем увидеть руководителя следственной группы, она услышала ее. Услышала ее голос – в дуэте со злобным мужским голосом, доносившимся с нижнего этажа. Перегнувшись через закругленные перила, Хейверс увидела Эмили, стоявшую лицом к лицу с Муханнадом Маликом. Таймулла Ажар стоял позади своего кузена. – Не надо объяснять мне ПАСЕ. – Барбара стала быстро спускаться по ступеням, вслушиваясь в отрывистые и четкие слова Эмили. – Я неплохо знаю законодательство. Мистер Кумар задержан по подозрению в совершении преступления, в связи с которым может быть произведен арест. Я, в пределах своих прав, стараюсь пресечь его возможные контакты со свидетелями или подвергнуть риску кого-либо из них. – Мистер Кумар сам подвержен риску. – Лицо Муханнада было непроницаемо-решительным. – И если вы отказываете нам в возможности увидеть его, на это есть только одна причина. – Будьте любезны сказать, какая? – Я просто хочу увидеть, в каком он состоянии. Не пытайтесь уверить меня, что вы никогда не использовали термин «сопротивление полиции», прикрывая этим то, что задержанному крепко досталось, пока он находится в камере. – Мне кажется… – приняв вид строгой учительницы, объявила Эмили, и в этот момент Барбара оказалась рядом с ней, – что вы слишком часто смотрите телевизор, мистер Малик. Жестокое обращение с подозреваемыми не в моих правилах. – Тогда вы не должны противиться тому, чтобы дать нам его увидеть. Эмили задумалась над мотивированным возражением, но тут вмешался Ажар. – Закон «О полиции и доказательствах в уголовном праве» не отрицает возможности подозреваемого иметь друга, родственника или иное лицо, которое без промедлений следует известить о том, что он задержан. Можете ли вы, инспектор Барлоу, сообщить нам, кого вы известили об этом? Он говорил, не глядя в сторону Барбары, но, несмотря на это, она была уверена, что он чувствует, как она внутренне морщится, слушая его. ПАСЕ – это нормальный и даже хороший закон, но, когда события начинают разворачиваться так, что полиция не в силах держать их под контролем, очень часто – чтобы не сказать всегда – хороший сотрудник идет на то, чтобы допустить небольшие отклонения от буквы этого закона. Ажар, без сомнения, знал, что сейчас это имеет место. Барбара смотрела на Эмили и ждала, как она, словно фокусник из шляпы, вынет и предъявит незваным гостям друга или родственника Фахда Кумара. Но она и не стала утруждать себя этим. – Мистер Кумар не назвал нам никого, кого он хотел бы известить о своем задержании. – А он знает о том, что у него есть на это право? – с лукавой миной спросил Ажар. – Мистер Ажар, у нас едва ли была возможность поговорить о чем-либо с этим человеком и оповестить его о его правах. – Все как всегда, – заключил Муханнад. – Она упрятала его в одиночку, потому что просто не видит другого способа запугать его и склонить к сотрудничеству. Ажар не выражал несогласия с тем, как его кузен оценивал сложившуюся ситуацию, и одновременно сдерживал его пыл. Стараясь показать полное спокойствие, он обратился к Эмили с вопросом: – Инспектор, мистер Кумар является гражданином этой страны? Барбара была уверена, что Эмили наверняка клянет себя за то, что позволила Кумару бубнить про его бумаги. Едва ли она могла сослаться на неосведомленность о его иммиграционном статусе – ведь законом устанавливаются четкие правовые рамки в зависимости от этого статуса. Если сейчас Эмили ответит уклончиво – только даст понять, что Кумар подозревается в причастности к смерти Хайтама Кураши, – она рискует, поскольку суд позже может не согласиться с ее доводами. После недолгой паузы Барлоу сказала: – На данном этапе мы хотели бы допросить мистера Кумара о его отношениях с Хайтамом Кураши. В управление мы доставили его потому, что в своем жилище он был не расположен отвечать на наши вопросы. – Прекратите морочить голову, отвечайте на вопрос, – повысил голос Муханнад. – Кумар гражданин Англии или нет? – Похоже, что нет, – ответила Эмили, обращаясь не к Муханнаду, а к Ажару. – А-а, – протянул Таймулла. Похоже, этот ответ его обнадежил, и Барбара поняла почему, когда он обратился к Эмили со следующим вопросом: – А как вы находите его английский? – Я не проводила с ним языкового тестирования. – Оставляет желать много лучшего, верно? – Ажар, какого черта? Если его английский ни к… Таймулла поспешно поднял вверх руку, чтобы прервать злобную реплику своего кузена, и сказал: – Тогда, инспектор, я должен буду просить вас немедленно предоставить мне возможность повидаться с мистером Кумаром. Я не ставлю под сомнение ни ваш ум, ни знание вами законодательства, а только прошу не делать вид, будто вам не известно, что только подозреваемые, прибывшие из-за границы, имеют безусловные права на встречу с друзьями или родственниками. Игрок он непростой, подумала Барбара не без некоторого восхищения этим пакистанцем. Преподавание микробиологии студентам университета – это его повседневная работа, но он не колеблется, когда надо в свободное от основной работы время выходить на арену и сражаться с белыми рыцарями и защищать своих людей. Вдруг Барбара поняла: не стоило ей так волноваться из-за того, что может свалиться на этого человека во время предпринятой им поездки в Балфорд-ле-Нец. Ей было совершенно ясно, что он владеет ситуацией – по крайней мере, взаимоотношениями с полицией – полностью и держит ее под контролем. Что касается Муханнада, то он при текущем повороте событий выглядел победителем и, подчеркивая свою учтивость, обратился к Эмили: – Так вы проводите нас к нему, инспектор Барлоу? Мы бы очень хотели сообщить своим людям о том, что мистер Кумар в порядке. Они, по понятным причинам, волнуются о его самочувствии, пока он находится в ваших руках. Да, пространство для политического маневра было не слишком большим. А логический посыл его фразы был более чем ясен: Муханнад Малик сможет мобилизовать своих людей выйти на марш, демонстрацию, учинить беспорядки. И так же легко он может мобилизовать их на то, чтобы сохранять и поддерживать мир. Выбор остается за руководителем следственной группы Эмили Барлоу, на которую также ложится ответственность за возможные последствия. Барбара видела, как напрягся уголок глаза Эмили. За этим должна последовать реакция на то, что требуют эти двое. – Пойдемте со мной, – сказала она. Ей казалось, что ее сжимают в железном капкане. Но не в таком капкане, который сжимает запястье и лодыжки, а в таком, который сжимает ее всю, от макушки до ступней. В голове звучал голос Льюиса, говорившего с нею. Он снова и снова говорил о детях, о своем бизнесе, о своей дьявольской увлеченности этим древним «Морганом»[104], которая никогда не приводила ни к чему хорошему, несмотря на пропасть денег, потраченных на эту старую ломаку. Потом заговорил Лоренс. Но он говорил лишь: я люблю ее, я люблю ее; мама, ну почему ты не можешь понять, что я люблю ее, и мы хотим жить своей жизнью? А потом заговорила и сама эта шведская сука, разглагольствуя, как это свойственно психологам, чему она, вероятно, обучилась, шлепая по волейбольному мячу на каком-нибудь пляже в Калифорнии: любовь Лоренса ко мне не уменьшает его любовь к вам, миссис Шоу. Вы же сами это видите, ведь так? Ведь вы желаете ему счастья? Потом заговорил Стивен. Это моя жизнь, ба, сказал он. Ведь ты живешь не ради меня. Если ты не можешь принять меня таким, какой я есть, я согласен с тобой: хорошо, что я ушел.