Все они говорили, говорили… Ей нужно стереть все из памяти, но чем? Сейчас не говорилось об истинно наболевшем. Сейчас звучали только голоса, несмолкающие и назойливые. Агата почувствовала, что хочет с ними спорить, командовать и помыкать ими, подчинить их своей воле. Но она могла только слушать их и быть в плену их назойливости, их неразумности, их постоянного неумолчного шума. Агата хотела поднести к голове сжатые в кулаки ладони. Она хотела колотить ими себя по голове. Но железный капкан крепко держал ее тело, а все члены были такими тяжелыми, что она не могла даже и пошевелить ими. Внезапно Агата почувствовала, что начинается какое-то просветление. И сразу голоса стали неотчетливыми. Но им на смену зазвучали другие голоса. Она вся напряглась, стараясь разобрать слова. Сперва они говорили все разом. «Не-слишком-отличается-от-предшествующего-инсульта, – говорил кто-то убедительным голосом. – Но-сейчас-это-явное-поражение-в-мозгу». Но-сейчас-это-явное-поражение-в-мозгу? «Что это значит?» – недоумевала Агата. Где она? И почему она лежит совершенно неподвижно? Они, должно быть, решили, что она умерла и сейчас душа покидает тело, но она жива, ее душа пребывает в ее теле, и она понимает, что происходит вокруг. – О-Господи-как-такое-могло-произойти? – Это был голос Тео, и Агата сразу смягчилась. Тео, подумала она. Тео здесь. Он с ней, в комнате, рядом. Все не так уж плохо, как кажется. Слыша его голос, она чувствовала облегчение, однако в последующие несколько минут ее сознание улавливало лишь обрывки слов. Тромбоз, слышала она. Холестериновые отложения. Закупорка артерии. А потом: правосторонний гемипарез. И тут она поняла. А как только поняла, на нее сразу накатилось отчаяние. Это отчаяние, казалось, заполнило ее, словно внутри у нее оказался мгновенно надуваемый сигнальный зонд. Подать сигнал она не могла, а раздувающийся баллон мог ее убить. Будь что будет, прерывисто стучало в голове. О, благословенный Боже, будь что будет. Льюис призвал ее. Лоренс призвал ее. Но она, упрямая тупица, не последовала за ними. У нее оставались еще незавершенные дела, не воплощенные в действительность мечты и вопросы, которые надо решить прежде, чем уходить из жизни. А поэтому, когда удар свалил ее, а тромб оставил на какое-то время ее мозг без кислорода, тело и дух Агаты Шоу яростно сопротивлялись. И она не умерла. Теперь слова слышались яснее. Свет, заполнивший ее поле зрения, стал преобразовываться в какие-то формы и приобретать очертания. Формы, теряя расплывчатость, становились людьми, поначалу неотличимыми друг от друга. – Снова поражена левая средняя церебральная артерия. Незнакомый мужской голос. Ему ответил голос, который она узнала: доктор Фейерклоу, который наблюдал ее после последнего приступа. – А о том, насколько сильно, можно судить по подергиванию лицевых мышц. Сестра, пожалуйста, уколите еще раз. Видите? Никакой реакции. Если мы будем колоть ее руку, то результат будет таким же. – Он наклонился над кроватью. Теперь Агата хорошо видела его. Видела огромный нос в порах размером с булавочную головку. Стекла его очков были захватаны и в пятнах. Как он мог что-то видеть через эти очки? – Агата? – обратился он к ней. – Вы узнали меня, Агата? Вы понимаете, что произошло? Глупый осел, подумала Агата. Ну как она может не знать, что произошло. Она собрала силы и моргнула. Это движение век ее обессилило. – Так. Хорошо, – сказал доктор Фейерклоу. – У вас, моя дорогая, был еще один удар. Но теперь вы в порядке. И Тео здесь. – Ба? – Он произнес это таким голосом, каким обращаются к забившемуся в укрытие бездомному щенку, желая выманить его оттуда. Он стоял от нее далеко, и она не могла хорошо его рассмотреть, но, видя даже его очертания, чувствовала успокоение и надежду на то, что все может быть опять хорошо. – Ну скажи, что за нелегкая понесла тебя на теннисный корт? Господи, ба, если бы Мэри не было рядом… Ведь она даже не позвонила в «Скорую помощь». Она подхватила тебя на руки и притащила сюда. Доктор Фейерклоу уверен, что это спасло твою жизнь. Кто мог подумать о том, что в голове этой глупой коровы может быть столько ума, подивилась Агата. В ее представлении Мэри Эллис, окажись она в кризисной ситуации, могла бы только панически кричать, тупо моргать глазами и ронять с кончика носа капли на верхнюю губу. – Она не отвечает, – встревожился Тео, и Агата видела, как он повернулся к доктору: – А она меня слышит? – Агата? – обратился к ней доктор. – Покажите Тео, что вы его слышите. И снова с громадными усилиями Агата моргнула. Это движение, казалось, потребовало всю ее энергию до последней капли, а напряжение от усилий отдалось даже в горле. – Вот что мы видим, – произнес доктор своим чертовским, бесстрастно-информативным тоном, который всегда бесил Агату, – и название этому – экспрессивная афазия[105]. Тромб не пропускает кровь – а следовательно, и кислород – в левую половину мозга. Поскольку эта область управляет словесно-мыслительной функцией, то поражена речь. – Но сейчас ее состояние хуже, чем было в прошлый раз. В прошлый раз она могла произнести несколько слов. А почему она не может произнести их сейчас? Ба, ты можешь произнести мое имя? А свое имя? Агата попыталась открыть рот. Но смогла произнести лишь звук, похожий на «Ахх». Она попыталась открыть рот еще раз, затем еще раз. И тут почувствовала, что проклятый сигнальный зонд снова пытается силой вырваться из ее легких. – На этот раз удар более серьезный, – произнес доктор Фейерклоу и положил руку на левое плечо Агаты. Это дружеское прикосновение она ощутила. – Агата, не напрягайтесь. Отдохните. Вы в надежных руках. И Тео здесь, с вами. Они отошли от кровати и вышли из ее поля зрения, но некоторые их слова, правда не совсем разборчивые, она могла слышать. – …надеяться на чудо мы, к несчастью… – говорил доктор. – …необходима экстенсивная реабилитация. – …терапевтическая? – Это спросил Тео. – …физическая и речевая. – …больнице? Агата напрягла слух. Инстинктивно она поняла, о чем спрашивает внук, потому что она и сама отчаянно хотела узнать это: какой прогноз сулил доктор в ее нынешнем состоянии. И ждет ли ее пребывание в больнице, в неподвижности, на кровати с перилами-поручнями, где она, словно поломанная кукла, пролежит до дня своей смерти? – Все не так уж безнадежно, – изрек доктор Фейерклоу и подошел к кровати, чтобы поделиться этой информацией и с ней. Он потрепал ее по плечу, затем жестом, которым священник обычно благословляет прихожанина, коснулся кончиками пальцев ее лба. Доктора, подумала она. Им кажется, что в обычных ситуациях они действуют, как первосвященники, а в таких, как сейчас, – не иначе, как сам Господь Бог. – Агата, паралич, который вы сейчас ощущаете, пройдет через некоторое время под воздействием физиотерапии. Афазия… как будет идти восстановление речи, предсказать труднее. Но забота, соответствующий уход, а главное, желание выздороветь дадут вам возможность прожить еще много лет. – Доктор повернулся к Тео: – Она должна хотеть жить, несмотря ни на что. И у нее должно быть желание жить. Это у меня есть, подумала Агата. Есть, черт возьми, есть, твердила себе она. Она обязательно переделает этот город и сделает его таким, каким он видится ей и каким должен быть, – морским курортом. Она будет делать это, лежа в кровати; она будет делать это, лежа в гробу; она будет делать это, лежа в могиле. Имя Агаты Шоу будет связано с чем-то большим, а не только с последствиями ее неудавшегося брака и горестного материнства – дети либо бродят где-то по свету, либо лежат в преждевременных могилах – да и самой жизнью, вехами которой служат люди, которых она потеряла. Вот поэтому у нее есть воля жить и бороться. Есть, даже больше, чем надо. – Ей несказанно повезло, – продолжал доктор, – в двух аспектах, на которые мы и сделаем упор в программе выздоровления. Если говорить в общем, она в превосходном физическом состоянии: сердце, легкие, костная масса, мышцы. У нее тело женщины не старше пятидесяти лет, и, поверьте мне, это ей очень поможет. – Она всегда была активной, – сказал Тео. – Теннис, гребля, верховая езда. До первого инсульта она занималась всем этим. – Хм-м. Да. Это ей на пользу. Это как раз то, что поддерживает жизнь и форму тела. Это поддерживает и сердце, и душу. Она ведь занималась этим ради вас. Она ведь не одинока в этом мире. У нее семья. А семья – это как раз причина для того, чтобы продолжать жить. – Перед тем, как задать последний вопрос, доктор усмехнулся, вероятно потому, что знал ответ наперед. – Тео, вы не думаете о том, чтобы поехать куда-либо? Не планируете экспедицию в Африку? Полет на Марс? Ответом было молчание, во время которого Агата слышала ритмичное попискивание сигнальных устройств аппаратов, управляющих ее жизнедеятельностью. Сами аппараты были не видны, так как стояли за изголовьем, но их бормотание и шипение она тоже слышала. Агата хотела сказать Тео, чтобы он встал перед ее глазами. Она хотела сказать ему, как сильно его любит. Любовь – это чушь и бессмыслица, и она это знала. Это глупость и иллюзия, которые нацелены только на то, чтобы одному причинить боль, а другого довести до полного изнеможения. Фактически, она никогда в течение всей своей жизни открыто не произносила этого слова. А вот теперь, наверное, произнесла бы. Агату тянуло к нему, она хотела дотронуться до него, подержаться за него. Словно чувствовала его руками и кончиками пальцев. Она всегда думала, что прикосновение предназначено для того, чтобы дисциплинировать. Как же она не заметила, что оно предназначено для того, чтобы крепить узы? Доктор снова усмехнулся, на этот раз делано, через силу. – Боже милостивый, Тео, да не хмурьтесь, не надо. Ведь вы же не спец в подобных делах, и вам не придется собственноручно заниматься реабилитацией своей бабушки. Ваше присутствие в ее жизни – вот что важно. Для нее вы и она – одно целое. И это вы можете ей дать. Тео приблизился к ней настолько, что бабушка его видела. Он посмотрел ей в глаза своими затуманенными глазами. Его глаза были сейчас такими же, какими она увидела их тогда, когда приехала в пропахший мочой детский приют, куда его и Стивена отвезли сразу после гибели родителей. «Ну, вперед, а я за вами», – сказала она тогда, но ни одному из них не протянула руки. Стивен пошел впереди нее, а Тео вытянул вверх руку и ухватился за пояс ее юбки. – Я буду здесь, с нею, – ответил Тео. – Я никуда не собираюсь. Глава 19 Как сотрудник, отвечающий за связи с общественностью, Барбара согласовала с представителями общины компромиссные условия, следовать которым должны были обе стороны. Эмили встретила всю процессию в коридоре возле комнаты для допросов и объявила мужчинам о том, что их контакт с Фахдом Кумаром будет только визуальным. Они смогут осмотреть его физическое состояние, но ничего при этом не спрашивать. Это главное условие мгновенно вызвало спор между пакистанцами и руководителем следственной группы, по ходу которого Муханнад взял инициативу на себя, превратив своего кузена в зрителя. Выслушав его угрозы о «неизбежной реакции общины на незаконные действия», Барбара предположила, что Таймулла Ажар, как человек посторонний и вне всяких подозрений, может послужить переводчиком. Фахду Кумару зачитают его права по-английски, Ажар переведет ему то, что будет ему непонятно, а Эмили запишет их общение на пленку для последующей проверки их беседы лондонским профессором Сиддики. Это предложение решило все вопросы, только что вызвавшие столь бурные споры в этой комнате. Все согласились с тем, что это приемлемая альтернатива нескончаемым пререканиям, начатым в коридоре. Как это обычно бывает, компромисс был достигнут, все были согласны, но никто не был доволен. Эмили толкнула плечом старинную дубовую дверь и жестом пригласила их войти в небольшую комнату. В одном углу комнаты сидел Фахд Кумар, а в противоположном углу по диагонали сидел приставленный к нему полицейский, облаченный все в тот же странный наряд – прогулочные шорты и цветастую гавайку[106]. Кумар весь вжался в стул, словно заяц, настигнутый гончими, а когда понял, что за люди вошли в комнату, его бегающий взгляд сначала заметался между Эмили и Барбарой, а потом перекинулся на стоящих позади Ажара и Муханнада. Казалось, его тело остается совершенно безучастным к тому, что делают глаза. Его ступни упирались в пол, словно он старался задвинуть стул еще глубже в угол. Испуг это или медитация? – размышляла Барбара. Она по запаху чувствовала нарастающую в нем панику. Острый тошнотворный запах мужского пота затруднял дыхание. Интересно, как азиаты оценивают моральное состояние этого человека, подумала она. Однако у нее не было времени на долгие раздумья. Ажар пересек комнату и присел на корточки перед стулом, на котором сидел Кумар. Как только Эмили включила магнитофон, он произнес: – Я хочу представиться и представить моего кузена. – Он говорил на урду. По взгляду Кумара, перескочившему с Ажара на Муханнада, можно было заключить, что представление состоялось. Когда Кумар захныкал, Ажар взял его за руку, которой тот прикрывал грудь. – Я сказал ему, что приехал из Лондона для того, чтобы ему помочь, – сказал Ажар, а затем продолжил спокойно говорить на родном языке, повторяя по-английски свои вопросы и ответы Кумара. – Они применяли к вам насилие? – спросил он. – Полиция грубо обращалась с вами, мистер Кумар? Эмили вмешалась немедленно. – Об этом, как вам известно, мистер Ажар, мы не договаривались. Муханнад смерил ее высокомерным взглядом. – Мы не можем сообщить ему о его правах, пока не узнаем, сколько из них уже было нарушено, – объявил он. – Посмотри на него, Ажар. Он же как кисель. Ты видишь на нем синяки? Посмотри на его запястья и шею. Полицейский, дежуривший в комнате, заволновался. – До того, как вы все пришли сюда, он был в полном порядке. – Вы совершенно правильно подметили, детектив, сказав «вы все», – мгновенно среагировал Муханнад. – Мы ведь пришли сюда вместе с инспектором Барлоу, верно? Услышав это, Кумар вдруг издал какой-то странный, похожий на мяуканье, звук, а потом стал быстро говорить о чем-то, не обращаясь, похоже, ни к кому из присутствующих. – Что это такое? – протестующе спросила Эмили. Ажар осторожным движением отвел руки Кумара от груди. Он расстегнул пуговицы на манжетах его хлопковой рубашки и тщательно осмотрел оба запястья. – Он сказал: «Защите меня. Я не хочу умирать». – Скажи ему, что я послежу за этим, – не выдержал Муханнад. – Скажи ему… – Хватит! – резко прервала его Барбара. – Мы же договорились, мистер Малик.