Акрам, чуть склонив голову набок, обдумывал предложение. Он посмотрел на дочь, словно оценивая ее готовность поучаствовать в таком рискованном предприятии. – Вы добрый друг нашей семьи, Тео, – сказал он. – Если Сале не против, то с моей стороны не будет никаких препятствий. Ты как, Сале? Она подняла голову. – Грин-Лодж, – спросила она. – А где это, Тео? В его ответе было столько же скрытого, понятного только им, смысла, сколько в его взгляде. – Это в Клактоне, – пристально глядя ей в глаза, произнес он. Глава 24 Юмн, массируя обеими руками поясницу и пиная ногами небольшую ивовую корзину, приближалась к ненавистным грядкам, которые свекровь выделила ей на придомовом огороде. Недовольно сморщившись, она наблюдала за Вардах, пропалывающей две грядки сразу – свекровь склонилась над стеблями стручкового перца так, как преданная молодая жена склоняется над своим супругом, – и призывала на голову старой женщины все напасти, какие только могла придумать, от солнечного удара до проказы. И откуда у старой карги столько сил, чтобы при жаре в два миллиона градусов корпеть над своими растениями? В дополнение к непереносимой убийственной температуре, которая, как сообщили в утренних новостях Би-би-си, является рекордно высокой, жизнь насекомых в огороде Вардах была намного более активной, чем рост и созревание томатов, перцев, лука, бобов, на которых проклятые насекомые жили и кормились. Москиты и мухи, как диверсионные спутники-убийцы, с гудением кружились вокруг головы Юмн и садились на покрытое испариной лицо. Пауки, пробравшись к ней под дупатту, шныряли по телу, а зеленые гусеницы, срываясь с листьев, падали ей на плечи. Она злобно молотила по воздуху руками, пытаясь направить мушиный рой в сторону свекрови. Эта пытка была очередным наказанием строптивой невестке, придуманным Вардах. Любая другая свекровь, в знак благодарности за то, что невестка одарила ее двумя внуками, да еще за такой короткий промежуток времени, прошедший со дня женитьбы сына, наверняка настояла бы на том, чтобы Юмн отдыхала в тени под раскидистым деревом грецкого ореха на краю сада, где в этот момент ее дети – два мальчика – катали свои машинки по ровному участку между корнями дерева, который считали улицей. Любая другая свекровь сообразила бы, что женщина на начальной стадии очередной беременности даже и расслабляться не должна в таком пекле, не говоря уже о том, чтобы работать. Тяжелый ручной труд противопоказан женщине в репродуктивном возрасте, внушала себе Юмн. Но пытаться вбить это в голову Вардах, Вардах одержимой, которая даже в тот день, когда родила своего сына Муханнада, перемыла все окна в доме, сготовила обед для своего мужа, выскребла до блеска кастрюли, горшки и пол в кухне и только потом уединилась в кладовке, где, сидя на корточках, родила ребенка… Нет. Вряд ли Вардах Малик считает температуру в тридцать пять градусов чем-то вроде мелкого неудобства, как, к примеру, сама Юмн – запрещение поливать грядки из шланга. Каждый разумный человек в этой стране согласился с введенными в нынешнем году ограничениями на использование шлангов для полива растений в своем саду, и следует этим ограничениям. Но Вардах, конечно же, в число таковых не входит. Вардах Малик, как обычно, высадила на многочисленных и бесконечных по протяженности грядках нескончаемые ряды своей гнусной чахлой рассады, и теперь каждый день корпит над своими растениями. Полив из шлангов запрещен ввиду засухи, и она поливает каждое свое жалкое растение вручную, таская ведра с водой от самой стены кухни, на которую выведен наружный кран. Для полива Вардах использует два ведра. После того, как наполняется одно ведро, она относит его к грядкам, и за это время Юмн должна полить растения из другого ведра. Но перед тем, как перейти к этой ежедневной водной процедуре, необходимо разрядить растения, подрезать их, разрыхлить землю и выполоть сорняки. Именно этим они и занимались в тот момент. И Вардах рассчитывала на помощь Юмн, которая призывала на ее голову вечные муки, огонь и пытку раскаленным железом. Юмн знала причину, по которой Вардах постоянно донимает ее работой, заставляя делать все от стряпни и уборки до рабского труда в огороде. Вардах не упускает любую возможность унизить ее в отместку за то, что у Юмн получается без всякого труда и что сама Вардах едва сумела осилить. Юмн очень легко подсчитала, что Вардах и Акрам Малик прожили в браке десять лет, прежде чем она смогла произвести на свет Муханнада. А затем прошло еще шесть лет, прежде чем свекровь подарила своему супругу Сале. Шестнадцать лет усилий, а результат – всего двое детей. Юмн была уверена, что за такое время она нарожала бы Муханнаду не меньше дюжины детей, в основном мальчиков. Вот поэтому-то, когда Вардах Малик смотрит на невестку, она сразу замечает, какими превосходными качествами обладает она по сравнению с ней самой. И только обращаясь с Юмн как с рабыней, Вардах могла указать ей ее место в доме. Продолжая проклинать свекровь, до смерти боявшуюся голода и крысиного нашествия, из-за чего она и обрекла невестку на ежедневную бесконечную пытку, Юмн по привычке вообразила, будто вгрызается мотыгой в грунт, который под лучами солнца высох до крепости кирпича, несмотря на обильный ежедневный полив. Нацелившись на лежащий под раскидистым помидорным кустом комок земли, напоминающий очертаниями Гибралтар, она вонзила в него лезвие мотыги, представив себе, что перед нею не земляной комок, а задница Вардах. Хрясть, грохнула по земле мотыга. Старая ведьма, удивившись, выпрямляет спину. Хрясть. Хрясть. Старая ведьма воет от боли. Юмн заулыбалась. Хрясть. Хрясть. Хрясть. Ага, на старой заднице показалась кровь. Хрясть. Хрясть. Хрясть. Вардах падает на землю. ХРЯСТЬ-ХРЯСТЬ-ХРЯСТЬ-ХРЯСТЬ. Она поднимает руки, умоляя Юмн о пощаде. Она молит о милосердии, которое может получить только от Юмн, но ХРЯСТЬ-ХРЯСТЬ-ХРЯСТЬ-ХРЯСТЬ. Юмн торжествует: настал час ее победы над свекровью, превратившуюся в беззащитную, поверженную, рабыню, жизнь и смерть которой целиком и полностью зависят от воли жены ее сына… – Юмн! Прекрати! Сейчас же прекрати! Крики Вардах вторглись неожиданно в ее сознание, нарушив это сновидение наяву, и Юмн стряхнула его с себя так же быстро, как и погрузилась в него. Она почувствовала, как неистово колотится ее сердце и как обильно стекает пот с ее подбородка, заливая перед квамиса. Рукоятка мотыги скользила во влажных ладонях, а обутые в сандалии ступни углубились в грунт, когда она, нанося удары, опиралась ими о землю. Вокруг нее вились облака пыли, оседавшей на влажное лицо и покрывшей будто тонким газовым покрывалом пропитанную потом одежду. – Что ты делаешь? – вне себя от гнева кричала Вардах. – Ты безумная девка! Посмотри, что ты натворила! Сквозь еще не осевший пыльный туман, поднятый ее мотыгой, Юмн увидела срубленные под корень четыре помидорных куста, за которые ее свекровь получила приз на соревновании огородников. Они лежали на грунте, словно деревья, поваленные штормом. А плоды были безжалостно превращены в розоватые лепешки, не пригодные уже ни на что. Юмн окончательно пришла в себя, а Вардах, бросив секатор в стоящую у ее ног корзину, угрожающе надвинулась на невестку. – Ты можешь сделать хоть что-то, не причиняя при этом вреда? – едва сдерживая себя, обратилась она к невестке. – Ведь что ни попросишь тебя сделать, ты все портишь и ломаешь. Юмн смотрела на свекровь, чувствуя, как раздуваются ее ноздри, а губы угрожающе вытягиваются. – Ты безмозглая, ленивая законченная эгоистка, – объявила Вардах. – Поверь мне, Юмн, если бы твой отец щедро не заплатил нам за то, чтобы сбыть тебя, наконец, с рук, ты бы и по сию пору портила жизнь своей матери, но никак не мою. Это была самая длинная речь, произнесенная Вардах в присутствии Юмн, и невестку, привыкшую к повседневной сдержанности свекрови, поначалу испугало такое многословие. Но ее удивление быстро сменилось жгучим желанием ударить эту женщину по лицу. Никому не позволено сказать ей такое. Никто не может говорить с женой Муханнада Малика, не проявляя в голосе почтения, учтивости и раболепия. Юмн собиралась с мыслями, готовясь достойно ответить свекрови, но тут Вардах заговорила снова: – Убери все, что ты натворила. Отнеси эти растения в компостную кучу. Приведи в порядок испорченную грядку. И немедленно, пока я не сделала с тобой то, о чем впоследствии пожалею. – Я вам не служанка! – закричала Юмн, отшвыривая мотыгу. – Конечно, не служанка. Служанка с твоим талантом ничегонеделания вылетела бы вон меньше чем через неделю. Подними мотыгу и делай то, что я велела. – Я пойду к детям. Юмн направилась к грецкому ореху, под которым мальчики, забытые на время перебранки между мамой и бабушкой, с гудением таскали свои машинки между вьющимися по земле корнями дерева. – Ты не пойдешь. Делай то, что я велела. Немедленно вернись и работай. – Мальчики соскучились без меня, – огрызнулась Юмн и, не останавливаясь, обратилась к детям: – Ну что, дорогие мои мальчики, ваша амми-ги захотела поиграть с вами. Мальчики, перестав играть, подняли головы. – Анас, Бишр, – строгим голосом произнесла Вардах. – Марш домой. Мальчики растерялись и в недоумении смотрели то на мать, то на бабушку. – Ну вот, амми-ги пришла поиграть со своими мальчиками. Во что мы будем играть? А может, мы пойдем навестить мистера Ховарда и купим у него «твистеры»[128]? Что вам больше нравится, мои крошки? При упоминании о мороженом лица мальчиков оживились. Но тут снова раздался голос Вардах. – Анас, – решительно произнесла она, – ты слышал, что я сказала? Бери братишку за руку и идите в дом. Сейчас же. Старший мальчик схватил младшего брата за руку. Они торопливо вышли из-под дерева и засеменили к двери, ведущей в кухню. Юмн молниеносным движением повернулась к свекрови. – Ведьма! – завизжала она. – Ты жалкая корова! Как ты вообще смеешь приказывать что-то моим детям и… Удар был резким и сильным. И таким неожиданным, что Юмн лишилась дара речи. Она мгновенно забыла, кто она и где она. Этот удар снова отбросил ее в детство, заставил вспомнить крики отца и почувствовать силу его кулаков, когда тот проклинал судьбу за невозможность выдать ее замуж без приданого, на которое надо выложить в десять раз больше того, что сама она в действительности стоила. Это мгновенно нахлынувшее воспоминание воспламенило Юмн, и она ринулась вперед. Вцепившись в дупатту Вардах, она стащила ее с головы и с неистовой силой рванула ее концы на себя. С громкими криками невестка тянула концы дупатты до тех пор, пока пожилая женщина не свалилась на колени. – Никогда, – заходилась в крике Юмн. – Никогда, слышишь, никогда… Я, давшая жизнь двум сыновьям твоего сына… – Вардах все еще не могла подняться с колен, и Юмн, схватив ее за плечи, пригнула к земле. Она начала лягаться, колотя ногами по аккуратно окопанным междугрядьям, по рядам растений, по телу Вардах. А потом – метать в свекровь опавшие с кустов помидоры, сопровождая каждый бросок визгливой репликой: – Да я в десять раз больше женщина, чем ты… я рожаю… я хочу своего мужа… муж хочет меня… А ты… ты … с твоими разговорами о таланте ничегонеделания… ты… Юмн была так поглощена поисками, чем бы пообиднее заключить свою злобную тираду, что сначала не услышала крика. Она не заметила, что, кроме них, в саду появился еще кто-то, пока этот кто-то не заломил ей назад руку и не оттащил ее прочь от матери ее мужа. – Сука! Ах ты сука! Ты что, окончательно рехнулась? Голос был настолько злобным, что она не сразу поняла, что принадлежит он Муханнаду. Он свирепо отшвырнул ее в сторону и подошел к матери. – Амми, – взволнованно спросил он. – Ты в порядке? Она сделала тебе больно? – Это я-то сделала ей больно? – завопила Юмн. Во время потасовки ее дупатта свалилась головы и с плеч. Волосы были взлохмачены. Рукав ее квами был оторван. – Это она била меня. Ни за что. Чертова корова… – Заткнись! – заорал Муханнад. – Сейчас же домой! Там я с тобой разберусь. – Муни! Она била по лицу твою жену. А за что? Да потому, что она ревнует. Она… Муханнад вскочил на ноги. Его глаза пылали таким злобным огнем, какого до этого Юмн не доводилось видеть. Она поспешно бросилась прочь. Отойдя на некоторое расстояние, она снова обратилась к мужу голосом мученицы: – Тебе нравится, что твою жену бьют? Бьет кто попало? Он посмотрел на нее с такой злобой и таким отвращением, что Юмн, мгновенно замолкнув, поспешила к дому. Муханнад снова повернулся к матери, помог ей встать на ноги и, мурлыча утешительные слова, легкими движениями ладоней стал счищать грязь с ее одежды. Анас и Бишр спрятались на кухне, забившись под стол, стоявший в дальнем углу. Но Юмн даже не остановилась, чтобы успокоить детей, а пошла наверх в ванную комнату. Ее руки дрожали, как у паралитика, а в ногах ощущалась такая слабость, словно им не под силу было удерживать ее вес. Мокрая от пота одежда прилипла к телу, во все складки набилась земля, а сок спелых томатов, растекшийся по ткани, походил на пятна крови. Глянув на себя в зеркало, она ужаснулась при виде своего лица, а волосы, в которых запутались плети паутины, гусеницы и листья, выглядели хуже, чем немытые волосяные копны на головах цыганок. Это ее не трогало. Правда на ее стороне. Что бы она ни делала, правда всегда была на ее стороне. И один взгляд на след от удара, нанесенного Вардах по ее лицу, служил этому подтверждением. Юмн смыла грязь со лба и щек, вымыла ладони и руки. Вытерев полотенцем лицо, снова посмотрелась в зеркало. След от удара Вардах заметно поблек. Она несколько раз ударила себя по этому месту, а потом с силой сжала кожу между ладоней, пока щека снова не стала густо-розовой. После этого Юмн пошла в их с Муханнадом спальню. Проходя по коридору, она слушала доносившиеся снизу голоса мужа и свекрови. В голосе Вардах снова слышались те же самые фальшивые нотки рабски преданной женщины: таким голосом она обычно говорила с сыном и с мужем. Голос же Муханнада… Юмн напряженно вслушивалась. Лицо ее нахмурилось. Он звучал так, как никогда не звучал прежде, даже в самые интимные минуты, когда они, например, в первый раз смотрели на своих новорожденных сыновей. Ей удалось расслышать несколько слов: амми-джан… никогда не повторится… ненамеренно… жара… извинится и отслужит тебе. Извинится? Отслужит? Юмн, негодуя, прошла по коридору в ванную. Она так яростно хлопнула дверью, что оконные стекла зазвенели в рамах. Пусть попробуют заставить извиниться. Она снова стала бить себя по лицу. Стала скоблить ногтями щеки до тех пор, пока на ногтях не показалась кровь. Он увидит, как его любимая мамаша обращается с его женой. Когда Муханнад вошел в комнату, она уже причесалась и заплела волосы в привычную косу. Больше она ничего с собой не сделала и сидела за своим туалетным столиком, где освещение могло наилучшим образом показать, что сотворила с ней его мамочка. – А что, по-твоему, я должна делать, когда твоя мать набрасывается на меня? Ждать, пока она меня убьет? – Заткнись, – приказал он, подошел к комоду и сделал то, чего никогда не делал в отцовском доме, – закурил сигарету. И стоял, глядя на комод, а не на нее. Одной рукой он держался за деревянную столешницу комода, прижимая пальцы другой руки к виску. Муханнад неожиданно в первой половине дня вернулся с фабрики домой, но вместо того, чтобы пообедать вместе с женщинами и сыновьями, провел несколько часов на телефоне, звоня сам и отвечая на звонки взволнованным и намеренно приглушенным голосом. Судя по всему, он был весь в делах. Но не настолько, чтобы не заметить, как страдает его жена. Когда он повернулся спиной к Юмн, она так яростно вцепилась в свою щеку, что на глазах у нее выступили слезы. Пусть видит, как с ней обращаются. – Посмотри на меня, Муни, – потребовала она. – Посмотри, что твоя мать сделала со мной, и скажи, нужно ли мне было защищаться. – Я сказал, заткнись. Поняла? Заткнись! – Я не заткнусь, пока ты не посмотришь на меня. – Юмн заговорила более решительным и громким тоном. – Меня не уважают, но что я, по-твоему, должна делать, когда она хочет бить меня? Я, что, не должна защищаться? Защищать ребенка, который… а ведь в этот момент… А вдруг я беременна? Напоминание о наиболее ценной из ее способностей заставило Муханнада сделать именно то, что ей было надо. Он повернулся и посмотрел на нее. Беглый взгляд в зеркало успокоил ее: щека была достаточно опухшей и окровавленной.