– Выведите всех своих людей из здания, – приказным тоном объявила Эмили. Команда детективов рассыпалась по фабрике. Пока работники, покидая свои рабочие места и выходя во двор, собирались на бетонном пятачке перед входной дверью, офицеры, разделившись на группы, направились в офисы администрации, в отдел упаковки и отправки продукции, в производственные цеха и складские помещения. Они искали то, что могло быть отправлено с фабрики под видом готового продукта или спрятано между коробками с банками и бутылками: это могли быть наркотики, видеокассеты с жестким или детским порно, оружие, взрывчатые вещества, фальшивые деньги, ювелирные изделия. Детективы с головой ушли в поиски, и вдруг зазвучал сигнал мобильного телефона Эмили. Они с Барбарой находились на складе готовой продукции и осматривали лежащие на эстакаде коробки, подготовленные к отправке. Барлоу вынула телефон из сумочки, притороченной к брючному ремню, и, приложив его к щеке, резким недовольным голосом – она была уже обеспокоена тем, что на фабрике еще не было найдено ничего интересного, – назвала в микрофон свое имя. С другого конца эстакады Барбара слышала часть телефонного диалога, произносимую Эмили. – Это Барлоу… Да. Да черт с ним, Билли. Здесь все в самом разгаре. И что это, черт возьми?.. Так, это я и приказала сделать. Этот парень только и думает о том, чтобы сделать ноги, и как только ты оставишь его одного, его как ветром сдует… Ты хорошо посмотрел? Везде посмотрел?… Да, я слышу, как он хнычет. И что он там бубнит?… Украли? Еще вчера? Черт знает что. Тащи его снова в камеру. Сейчас же… Пусть ссыт в штаны, мне наплевать. Он мне нужен. – Глядя на Барбару, Эмили отодвинула телефон от щеки и, обращаясь к ней, произнесла: – Кумар. – Проблема? – А что, черт возьми, еще может быть? – Эмили, нахмурившись, смотрела на вскрытые ими коробки, подготовленные к отправке, но мысли ее в этот момент блуждали где-то далеко от фабрики. – Я приказала детективу Хониману, чтобы он, когда привезет Кумара в Клактон, собрал все его бумаги. Паспорт, иммиграционные документы, рабочую визу – все, что найдет. – Чтобы он не сбежал, если нам потребуется поговорить с ним еще. Я помню, – подтвердила Барбара. – И что? – Только что звонил Хониман. Оказывается, у этого азиатского козла нет вообще никаких бумаг в Клактоне. По словам Хонимана, тот утверждает, что их украли прошлой ночью, когда он сидел в камере. – Эмили сунула телефон в висевшую на поясном ремне сумочку. Барбара обдумывала новость на фоне всего того, что они знали, видели и слышали. – Кураши хранил свои иммиграционные документы в банковском сейфе, верно, Эмили? Нет ли на это какой-то причины? И если причина была в том случае, почему бы ей не быть и здесь и сейчас? – Она обвела руками вокруг склада готовой к отправке продукции. – Именно это, – сказала Эмили, – я и хочу выяснить. – Она сошла с эстакады. – Барб, продолжай работать здесь. И если Малик объявится на фабрике, тащи его в камеру за помехи в проведении расследования. – А если он не появится? – Тогда посмотри у него дома. Загони его в нору. Пройми его любым способом. И тащи в камеру. После того, как копы привезли его назад, в промышленную зону, Клифф Хегарти решил на остаток дня устроить себе официальный выходной день. Он набросил кусок полиэтиленовой пленки на составную картинку-загадку, над которой трудился последние дни, – на ней была изображена крупная, с большим бюстом, женщина со слоненком в зажигательной, хотя вряд ли физиологически возможной позе, – затем собрал все инструменты и аккуратно разложил их по коробкам из нержавеющей стали. Смахнул опилки, протер салфеткой полированные шкатулки, вылил из кружек недопитый чай и вымыл их, после чего закрыл дверь. Занимаясь делами, он все время что-то напевал про себя. Клифф исполнил свою миссию по привлечению к справедливому суду убийцы Хайтама. Хотя, если уж быть правдивым до конца, сделал он это не сразу, не ночью в прошлую пятницу, когда увидел, как несчастный Хайтам кубарем катился с лестницы на Неце. Но Хегарти был твердо уверен, что, будь их отношения и связанные с ними обстоятельства иными, он наверняка сам пришел бы в полицию. К тому же он ведь думал не только о себе, когда не мог решиться прийти в полицию и сделать заявление. Ведь он думал еще и о Хайтаме. Должен ли был Клифф предавать гласности тот факт, что убитый пришел на Нец позабавиться анальным сексом, как это отразилось бы на репутации этого бедняги? Нет, рассуждал Клифф, нельзя мазать беднягу грязью, раз его нет на свете. К тому же надо было еще считаться и с Джерри. А зачем волновать Джерри – ведь это все равно, что ворошить осиное гнездо, – тем более что в этом не было ни малейшей необходимости? Джерри все время твердит о верности, словно всем сердцем верит в то, что верность своему любовнику – это основной принцип его существования. А ведь суть-то заключается в том, что Джерри до смерти боится СПИДа. После того, как его поразил это испуг, он по три раза в году сдает анализы и слепо верит в то, что единственный способ выжить – это не менять партнера до конца жизни. Да прознай он, что Клифф имеет дела с Хайтамом Кураши, он довел бы себя до неврастенического состояния и у него наверняка появились бы симптомы какой-нибудь страшной болезни, которой в действительности у него никогда и не было. А Хайтам, надо сказать, всегда пользовался предохранительными средствами. А ведь, черт возьми, нередко при близком, вернее, при анальном общении Хайтам проявлял такие надоедливые предосторожности, что у Клиффа невольно возникала шальная мысль, а не завести ли в качестве третьего партнера какого-либо молодого начинающего гомика, и тем самым оживить ставшее пресным варево? Нет, до этого он, конечно же, не дошел. Но нередко… вернее, временами, когда Хайт боролся с этими проклятыми презервативами, на что у него нередко уходило десять секунд… слишком долго, чтобы Клиффу это нравилось… Однако эти дни прошли безвозвратно, и Клифф осознал это в полной мере сейчас, идя к своей машине. По другую сторону разбитой дороги он увидел шесть полицейских автомобилей, припаркованных по фасаду горчичной фабрики, и возблагодарил судьбу за то, что свою долю в расследование он уже внес. Клифф твердо верил, что, когда приедет домой, обо всем позабудет. Ведь он, что называется, висел на волоске и был бы законченным тупицей, если бы не осознал, что происшествия последних пяти дней – это четкий и ясный призыв перевернуть страницу и начать жизнь с чистого листа. Двигаясь по Балфорду в южном направлении, петляя вдоль береговой линии, а затем выехав на Хай-стрит, он вдруг поймал себя на том, что свистит. Жизнь его определенно становится лучше. Все дела с Хайтамом остались в прошлом, его голова наконец-то поднялась и теперь он четко нацелен на то, что намерен делать до конца жизни. Клифф осознал, что готов посвятить себя Джерри. Они уже прошли опасную тропу – он вместе с Джерри, – и теперь все стало ясным и простым. Он должен использовать все известные ему способы разжигания страсти, чтобы убедить Джерри в том, что подозрения были беспочвенными. Раньше он начинал процесс умиротворения с того, что злил любовника. Когда у Джерри впервые возникла идея сделать анализ на СПИД, Клифф отреагировал вспышкой гнева и возмущения, после чего объяснил, какой мучительный удар был нанесен ему. – Ты снова собираешься сделать это, Джер? – спросил он в то утро на кухне. – Я ведь ни с кем, кроме тебя, не имею дела, тебе ясно? Господи! Ты хоть понимаешь, что я чувствую… – Ты думаешь, ВИЧ-инфекция обойдет тебя стороной. – Голос Джерри звучал, как всегда, раздражающе. – Напрасно, Клифф, ты так уверен. Ты видел человека, умирающего от СПИДа? А может быть, ты выходил из кинозала, когда на экране показывали эти сцены? – Похоже, друг, у тебя проблемы со слухом, а? Я же сказал, что не изменяю тебе. А если ты мне не веришь, то объясни почему? – Я, по-твоему, совсем дурак, а? Днями я работаю на пирсе. Ночами я ремонтирую дом. Может, скажешь, чем ты занимаешься, пока я парюсь на этих работах? Клифф почувствовал, что внутри у него все заледенело; никогда еще Джерри не был так близок к истине. Однако тогда он вывернулся. – Ты не хочешь сказать мне прямо, что имеешь в виду? О чем ты вообще говоришь? Ну говори же, Джерри. – Сказать такое означало пойти на заранее обдуманный риск. Но по своему опыту Клифф блефовал тогда, когда не имел никакого представления о том, какие карты на руках у противника. Однако в этом случае он знал, в чем именно может подозревать его Джерри, а убедить любовника в необоснованности его подозрений можно было лишь одним способом: сперва выявить их, а затем обрушить на него бутафорский водопад праведного гнева. – Ну давай же, Джерри, говори. – Хорошо, скажу. Ты куда-то уходишь по ночам, когда я работаю. И мы уже занимаемся этим не так, как раньше. Я же вижу, Клифф, теперь что-то не так. – Чушь, и ты хочешь, чтобы я этому поверил? Ты хочешь, чтобы я сидел сиднем и ждал тебя, так? Но я не могу сидеть и ничего не делать. Я уже начал лезть на стены от безделья. Поэтому я стал выходить. Я гуляю. Бывает, пропускаю стаканчик в пабе «Никогда не говори «смерть». Или тружусь над специальными заказами в мастерской. Тебе нужны какие-либо доказательства? Может, приносить тебе письменные подтверждения бармена о том, что я действительно был там? Может быть, установить часы с отбиванием времени прихода и ухода в «Развлекательном центре», чтобы я мог предъявлять тебе карточку? Этот взрыв негодования сработал отлично. Голос Джерри изменился, в нем появились едва уловимые на слух нотки ласкового умиротворения, которые подтвердили, что путь, выбранный Клиффом, правильный и что он снова берет верх. – Я ведь говорю, что, если необходимо пройти тест, так давай пройдем его. Лучше знать правду, чем жить под угрозой смертного приговора, даже и не зная о том, что ты приговорен. Тон Джерри явно изменился, и это подвигло Клиффа на то, чтобы еще активнее наехать на любовника. – Отлично. Если хочешь, делай анализ, но меня от этого уволь. Мне анализ не нужен, потому что я, запомни это, тебе не изменяю. А если ты решил начать копаться в моих делах, то я ведь тоже могу начать копаться в твоих. Запросто смогу, поверь мне. – Он сделал секундную паузу и продолжил с еще большим апломбом: – Ты весь день пыхтишь на пирсе, так, а полночи корячишься на ремонте дома какого-то типа – если, конечно, ты и вправду так усердно трудишься. – Постой, – изумился Джерри. – Что ты хочешь этим сказать? Нам нужны деньги, а насколько мне известно, есть только один легальный способ их иметь. – Хорошо. Отлично. Работай на всю катушку, если тебе это нравится. Но не рассчитывай, что я буду делать то же самое. Мне бывает необходимо передохнуть, и если каждый раз, когда мне это потребуется, ты будешь подозревать меня в том, что я трахаюсь с кем-либо в общественном сортире… – Клифф, ты ведь ходишь в базарные дни на рыночную площадь. – Господи, боже мой! Попал пальцем в небо. Интересно. А где мне купить все необходимое, как не на рыночной площади в базарные дни? – А искушения, которые там в изобилии? Ведь мы оба знаем, что ты падок на искушения. – Конечно, мы знаем, и давай разберемся, почему мы это знаем. – Лицо Джерри побагровело. Клифф понял, что вот-вот он забьет решающий гол в их словесном футбольном поединке. – Помнишь меня? – язвительно спросил он. – А ведь я тот самый педик, которого ты встретил на рыночной площади в те времена, когда встретить партнера, желающего поиметь тебя, было более важным, чем «принимать меры предосторожности». – Это все в прошлом, – оправдываясь, произнес Джерри. – Согласен. Давай обратимся к прошлому. Тебе, как и мне, доставляло удовольствие ловить партнеров в общественных туалетах. Подавать знаки глазами, незаметно проскальзывать в туалет, трахаться там, даже не спросив имени нового партнера. Но ведь я не попрекаю тебя тем временем, когда ты делал то, что мне не нравится. И я не учиняю тебе допроса, если ты остановишься на площади, чтобы купить пучок салата. Если, конечно, ты оказался там по этой причине. – Прекрати, Клифф. – Нет, это ты прекрати. Прикрываешься двумя работами и больше ночей, чем я, проводишь вне дома. – Я же сказал. Я работаю. – Отлично. Работай. – Ты же знаешь, что для меня значат верность и постоянство. – Я знаю, что ты говоришь о верности и постоянстве. А ведь то, что люди говорят и что они чувствуют, – это совсем не одно и то же. Думаю, Джерри, ты это понимаешь. Жаль, если это так. Вот так они пикировались. Джерри сдавал позиции, когда его аргументы оборачивались против него самого, и от этого сам как бы уменьшался в размерах. Некоторое время он дулся, но, не будучи человеком злопамятным, вскоре просил прощения за свою подозрительность. Поначалу Клифф не принимал его извинений. – Не знаю, Джерри, – мрачным тоном говорил он, – как мы можем жить в мире друг с другом – в согласии, о котором ты постоянно толкуешь, – когда мы постоянно ругаемся? – Забудь об этом, – обычно возражал Джерри. – Это все из-за жары. Она действует на меня, и у меня путаются мысли. Все дело, оказывается, в путанице в мыслях. Клифф, в конце концов, и сам пришел к этому выводу. Сейчас, петляя по сельской дороге между Грейт-Холланд и Клактоном – по сторонам которой яровая пшеница в течение четырех томительных недель изнывала под жарким небом, не пролившим на землю ни капли дождя, – он понял, что от него сейчас требовалось сменить преданность одному человеку на преданность другому. Каждому в жизни дано получить такой сигнал. Главное – распознать, к чему призывает этот сигнал, и знать, как на него ответить. Его ответом будет непоколебимая верность, причем с этой самой минуты. Джерри де Витт был, в общем-то, неплохим парнем. У него отличная работа. У него дом на Сыпучих песках в пяти шагах от пляжа. У него лодка и мотоцикл в придачу. Если бы не Джерри, жизнь Клиффа была бы намного хуже. Для того чтобы убедиться в этом, Клиффу достаточно было вспомнить свое прошлое. И если Джерри и был иногда нудным; если временами его одержимое стремление к аккуратности и поспешность в работе действовали кому-либо на нервы; если он привязывался настолько сильно, что появлялось желание отправить его надолго и куда-нибудь от себя подальше… что значили все эти мелочи в сравнении с тем, что Джерри мог предложить взамен? Ничего. Так, по крайней мере, казалось. Клифф свернул на набережную и, двигаясь в сторону Клактона, пролетел на полной скорости мимо Королевского бульвара. Он не любил этот участок пути, по которому ездил домой: ряд старых обветшалых зданий, протянувшихся вдоль берега; давно отжившие свой век отели и похожие на трущобы богадельни. Клифф испытывал отвращение при виде немощных, ковыляющих с ходунками пенсионеров, у которых ни сейчас, ни в будущем уже не было ничего, а было лишь прошлое, о котором они только и могли говорить. Всякий раз, видя их и среду их обитания, он давал себе обет, что никогда не будет жить среди них. Он постоянно убеждал себя, что умрет раньше, чем его жизнь докатиться до такого рубежа. И всегда, как только из-за поворота появлялось здание первой богадельни, его нога непроизвольно давила на газ, а глаза машинально поворачивались в направлении Северного моря и долго смотрели на его волнистую серо-зеленую поверхность. Сегодня все было так же. Даже, наверное, хуже, чем всегда. Жара выгнала пенсионеров из их клетушек и объединила в группы, похожие на стада. Они брели, качаясь на непослушных, оплетенных синими варикозными венами ногах, шатаясь и кренясь из стороны в сторону, с трудом неся трясущиеся головы, заросшие бело-голубыми волосами, и блестящие на солнце голые черепа. Где-то впереди была дорожная пробка, поэтому Клифф вынужден был надолго задержать свой взгляд на этой иллюстрации к счастливым золотым годам старости, уготованной тем, кому не повезет. Наблюдая за ними, он, волнуясь, выстукивал кончиками пальцев дробь по баранке. Впереди мелькнули проблесковые маячки машины «Скорой помощи». Одна, вторая… А может быть, их три? Отлично. Грузовик, похоже, врезался в толпу пенсионеров. И сейчас он обречен на долгое сидение в застрявшей машине, пока фельдшеры будут отсортировывать живых от мертвых. Как будто все они и без того не были полумертвыми. Зачем люди продолжают жить, когда совершенно ясно, что их жизни абсолютно бесполезны? Черт возьми. Все движение замерло. Клифф умирал от жажды. Если заехать двумя колесами на тротуар, он мог бы перемахнуть на Куинсуэй и по ней добраться до города. Он решился. Чтобы проложить себе путь, надо было беспрерывно давить на сигнал, за что ему несколько раз показали угрожающе сжатые кулаки, метнули в машину яблоко и послали вдогонку несколько протестующих криков. А он состроил презрительную мину какому-то прохожему, попытавшемуся преградить ему путь, и, когда тот отскочил, Клифф вырулил на Куинсуэй и помчался прочь от берега. Так-то оно лучше, подумал Клифф. Он дважды пересек город и снова выехал на берег за Клактонским пирсом, откуда было рукой подать до Сыпучих песков. Приближаясь к дому, он задумался над тем, как они с Джерри могли бы отметить его возврат к моногамии[129] и принятие решение хранить пожизненную верность. Разумеется, Джерри не может знать, что именно они отмечают, поскольку Клифф постоянно сотрясал воздух – если можно так выразиться, – когда в течение многих лет с жаром уверял своего партнера в верности. Однако отметить такое событие, пусть скромно, все-таки следовало. К тому же немного вина, отличная отбивная, салат из зелени, хорошо приготовленные овощи и печеная в мундире картошка с растопленным маслом… Решено. Клифф знал, как он сможет заставить Джерри Де Витта позабыть обо всех подозрениях, а заодно и позабавиться, наблюдая за блуждающим взглядом своего любовника. Естественно, Клифф должен будет придумать какие-нибудь причины для этого празднества, но на это у него будет достаточно времени до того, как Джерри придет домой. Клифф влился в поток машин, движущийся по Холланд-роуд и поворачивающий на запад к железной дороге. Он обошел несколько грузовиков и повернул на Оксфорд-роуд, которая вела к морю. Окружающий пейзаж был ужасен – перед глазами только запыленные промышленные корпуса, между которыми виднелись две площадки для отдыха и игр с травой, уже давно обретшей цвет соломы под нескончаемо палящей летней жарой, – однако смотреть на грязные кирпичные стены и мертвые газоны был намного приятнее, чем наблюдать за компанией старых пердунов, ковыляющих вдоль морского берега. Ну что ж, вроде все в порядке, размышлял он, сидя в машине, высунув локоть одной руки в окно и держась второй рукой за баранку. Так что же сказать Джерри насчет праздника? «Развлекательный центр» получил неожиданно большой заказ? А может, наследство от старой тетушки Мейбл? А может, какой-нибудь юбилей? Пожалуй, это самое подходящее. Юбилей… А что может быть связано с сегодняшней датой? Клифф задумался. Когда они с Джерри встретились? Он и год-то не может припомнить, не то что месяц и тем более день. А поскольку они приступили к делу в тот же день, когда встретились, то и это событие он не может предложить в качестве причины для празднования. Они съехались – вернее, Клифф перебрался к Джерри, – скорее всего, в марте, потому что в тот день ветер дул по-сумасшедшему; значит, встретились они, должно быть, в феврале. Хотя и это казалось не вполне достоверным, потому что в феврале собачьи холода и трудно себе представить, чтобы кто-то в это время года решился предаваться сексуальным забавам в туалете на рыночной площади. Но ведь раз на раз не приходится, и тогда никто из них не побоялся отморозить свое хозяйство ради совокупления с симпатичным гомиком, подавшим призывный знак глазами. А поскольку они с Джерри действительно встретились на рыночной площади и сразу же приступили к делу, и почти сразу после этого стали жить вместе… Нет, подумал он, не похоже, чтобы они могли съехаться в марте месяце. Черт возьми! Да что у него с памятью, горестно подумал Клифф. Вот у Джерри память, будто стальной капкан, и всегда была такой… Клифф вздохнул. Ведь из-за этого у них с Джерри постоянно возникали проблемы, разве нет? Он никогда не забывал ни одной самой плевой мелочи. Если у него и случался когда-нибудь случайный провал в памяти – к примеру, кто был там и в какой час ночи это произошло, – Клифф не начинал в тот же миг рыться в памяти, а пытался увязать запамятованные события и людей с какими-либо торжествами или памятными событиями. И действительно, ведь сама идея представить себе жизнь в виде последовательных торжеств, а не в виде рутинной тягомотины, значительно способствует повышению жизненного тонуса. В конце-то концов, если Джерри верит ему хотя бы на один миллиграмм, Клиффу не придется прилагать больших усилий для его умиротворения. Ему не придется пускаться на ухищрения ради того, чтобы завоевать благосклонность Джерри, хотя бы потому, что он никогда и не терял благосклонности своего любовника. В отношениях с Джерри была другая проблема. С этим парнем надо постоянно держать ухо востро. Одно неверное слово, одна ночь, утро или день, когда по каким-то причинам не чувствуешь желания заняться с ним делами… и все – он ни с того, ни с сего начинал дотошно копаться в их отношениях, словно рассматривая их под микроскопом. Поворачивая налево, на Оксфорд-роуд, Клифф уже чувствовал более осознанное раздражение к своему любовнику. Дорога шла параллельно железнодорожным путям, пролегающим за другой линией промышленных зданий. Клифф, глядя на грязные, закопченные кирпичные стены, вдруг в точности осознал, что он чувствует, ощущая на своих плечах бремя вины перед Джерри: он представлялся себе грязным, нечистым и отвратительным, в то время как Джерри выглядел чистым, словно дождевая вода, набранная в Швейцарии. Как будто это что-либо значит, усмехнулся про себя Клифф. Слабости есть у каждого, есть они и у Джерри. Клифф знал почти наверняка, что его любовник не упустит случая потрахаться на стороне, но не делал из этого трагедии. В конце Оксфорд-роуд в нее под углом вливались Карнарвон-роуд и Уэллсли-роуд. Обе они вели к морю, но первая – через Морской бульвар, вторая – через Пирс-авеню. Клифф притормозил, держа руку на рычаге переключения скоростей; притормозил не потому, что выбирал, по какой дороге ехать, а скорее потому, что все еще раздумывал над тем, как в последние несколько дней протекала его жизнь. Что ж, Джерри был с ним немного груб. Но ведь он заслужил это. А с другой стороны, Джерри всегда становился слегка грубоватым, когда со всей энергией брался за какое-то дело. Он и сам не замечал этого. А когда у Джерри не было дела, за которое надо было браться – его поведение в такие периоды будоражило Клиффа, но он понимал, что к этому необходимо притерпеться, и причем НЕМЕДЛЕННО – он, как иголка за ниткой, неотступно следовал за Клиффом, настойчиво ища подтверждения тому, что его любят, им дорожат, его хотят и… и еще черт знает чему. Живя с Джерри, Клифф нередко ловил себя на мысли, что чувствует себя так, будто живет с надоедливой приставучей бабой. Джерри погружался в долгое, многозначительное молчание, нарушаемое лишь эмоциональными вздохами, а что значили эти вздохи, было известно лишь одному богу; или он терся носом о шею Клиффа, что могло означать приглашение к любовной игре; или – самое худшее, и это буквально бесило его – толкал его по утрам своим напряженным твердым членом, сообщая Клиффу о своих ожиданиях. Как сильно он ненавидел такие ожидания. Он ненавидел само осознание сути этих ожиданий; они были словно невысказанные вопросы, на которые он должен отвечать без промедлений. Часто, когда Джерри тыкал в него своим твердокаменным пенисом, Клифф с трудом сдерживал себя, чтобы не дать ему по роже, не закричать во весь голос. Ты чего-то хочешь, Джер? Так, черт возьми, скажи же об этом прямо. Но Джерри так никогда и не высказался прямо. Напрямую он высказывался только тогда, когда обвинял в чем-то Клиффа. Но это – больше, чем что-либо – бесило Клиффа, побуждало его набрасываться на Джерри, противоречить ему, делать назло, ломать вещи, причинять боль.