Парк вышел в сад, а миссис Малик отошла на шаг от двери, сойдя с лежащего перед ней коврика для обтирки подошв. Барбара сочла это за молчаливое приглашение и проворно вошла в тамбур, пока женщина не опомнилась и на словах не взяла свое приглашение назад. Миссис Малик жестом руки пригласила ее войти в комнату, расположенную слева от вестибюля, где они стояли. Эта комната, судя по ведущему в нее арочному проему, служила главной гостиной. Барбара, остановившись в центре, повернулась к миссис Малик, стоявшей у двери на краю покрывающего весь пол яркого цветастого ковра. Она слегка удивилась тому, что на стенах комнаты не было картин. Вместо них висели вышивки арабских текстов, вставленные в позолоченные рамы. Над камином висела картина, изображающая здание кубической формы под затянутым облаками небом. Под этой картиной были веером закреплены несколько фотографий, и Барбара сразу же подошла к ним. На одной фотографии был Муханнад со своей находящейся в решающей стадии беременности женой; они обхватили друг друга за талии, а у их ног стояла корзина, подготовленная для пикника. На другой фотографии были Сале и Хайтам Кураши, стоящие на пороге деревянно-кирпичного дома, но не того, в котором сейчас была Барбара, а другого. На остальных снимках были дети: оба мальчика в разных позах, либо только в подгузниках, либо одетые до самых бровей во все одежды, предохраняющие от холода. – Внуки? – спросила Барбара, отходя от камина. Она заметила, что миссис Малик еще не вошла в комнату, но наблюдает за ней из затененного вестибюля. По выражению ее лица и позе, в которой та стояла, можно было предположить, что хозяйка дома желает сохранить что-то в тайне, либо замыслила какую-то хитрость, либо просто не может справиться с волнением. И Барбара поняла, что поговорить сейчас она сможет только с этой женщиной и что Муханнада действительно нет дома. Какая-то неясная тревога все еще не покидала ее. – Миссис Малик, – обратилась она к женщине, – а где же ваш сын? Он все еще дома? – Нет, – ответила миссис Малик. – Я же сказала, что его нет. – И, словно решив, что перемена поведения может подчеркнуть категоричность ответа, она подошла к Барбаре и снова поправила платок на голове и на шее. Когда она сдвинула шарф на горле, Барбаре в более ярком свете гостиной бросилось в глаза, что рука у нее оцарапана и опухла. А когда она перевела взгляд на лицо стоявшей перед ней женщины, то и на нем увидела царапины и припухлости. – Что с вами произошло? – спросила она. – На вас напали и избили? – Нет, ну что вы. Я упала в саду. Зацепилась юбкой обо что-то. – И, словно желая подтвердить правдивость своих слов, она, захватив рукой ткань, показала Барбаре грязное место на юбке, выглядевшее так, будто после падения она еще некоторое время ползала по земле. – Никогда не видела, чтобы на том, кто упал в саду, были видны следы побоев, – недоверчиво покачала головой Барбара. – Увы. Значит, мне не повезло, – ответила женщина. – Я уже сказала, что моего сына нет дома. Но я жду его к вечернему кормлению детей. Он, если позволяют дела, никогда не упускает возможности быть с ними в это время. И если вы соблаговолите навестить нас снова в это время, Муханнад будет счастлив… – Не смейте ничего решать за Муни, – раздался другой женский голос. Повернувшись, Барбара увидела жену Муханнада, спускавшуюся по лестнице. Лицо у нее тоже было не в порядке. Длинные царапины вдоль левой щеки были явными следами недавней потасовки. Потасовки с другой женщиной этой семьи, заключила Барбара, очень хорошо зная, что мужчины, когда дерутся, бьют кулаками. Она снова изучающим взглядом посмотрела на раны на лице миссис Малик, соображая, как в своих интересах использовать отношения, сложившиеся между этими двумя женщинами. – Только жена Муханнада может говорить от имени Муханнада, – объявила вторая женщина. Повезло, обрадовалась Барбара: вражда между ними обернулась удачей для нее. – Он утверждает, – заявил Таймулла Ажар, – что его бумаги были украдены. Еще вчера они находились в ящике комода. Он уверяет, что говорил вам о бумагах, когда вы были в его комнате. А когда сегодня днем детектив велел ему предъявить бумаги, он хотел взять их из ящика комода, но обнаружил, что их там нет. Эмили слушала все это, стоя на ногах в душной, похожей на шкаф камере, считавшейся в управлении одной из двух комнат для проведения допросов. На столе стоял магнитофон, а Эмили, включив его, отошла к двери, откуда могла наблюдать за Кумаром, глядя на него сверху вниз – такую позицию она посчитала удобной, поскольку таким образом могла дать понять, в чьих руках сейчас сила и власть. Таймулла Ажар и Кумар сидели напротив друг друга по разные стороны стола, что, по мнению Эмили, позволяло пакистанцам общаться только по ее разрешению. Допрос начался с очередной длинной бубнежной тирады Кумара, которого они, войдя в камеру, застали сидящим на полу и забившимся в угол, словно мышонок, понявшим, что ему не избежать кошачьих когтей. Затравленным взглядом Кумар смотрел куда-то за спины Эмили и Ажара, будто ожидая, что в камере появится еще кто-то. Когда он понял, что допрашивать его будут только они, то снова начал бубнить. Эмили потребовала перевести ей, что он говорит. Ажар молча и не перебивая слушал его примерно полминуты, после чего сказал: – Он пересказывает пассажи Корана. Говорит, что среди жителей Медины есть лицемеры, неведомые Мухаммеду. Говорит, что они будут изобличены и жестоко наказаны. – Попросите его прекратить проповеди, – поморщилась Эмили. Ажар вкрадчивым голосом сказал что-то Кумару, но тот, пропустив мимо ушей его слова, продолжал бубнить: – Другие признали свою вину. И хотя они действовали заодно с благочестивыми, это было плохо. Но Аллах примет их покаяние. Воистину Аллах[132]… – Мы все это уже слышали вчера, – перебила его Эмили. – Сегодня я не собираюсь играть с ним в ту же самую игру. Скажите мистеру Кумару: я хочу знать, что он делает в этой стране без документов. И знал ли Кураши о том, что он находится здесь нелегально? Кумар сказал ей – через Ажара, – что его бумаги были украдены в то время, пока он не находился в Клактоне, а обнаружил это сразу по возвращении в пансион. – Да это чушь собачья, – взбеленилась Эмили. – Не далее как пять минут назад детектив Хониман доложил мне, что другие постояльцы пансиона миссис Кирси – англичане, которым эти бумаги не нужны и не интересны. Входная дверь пансиона постоянно на замке, и днем, и ночью; окно комнаты мистера Кумара на высоте двенадцати футов над землей, и выходит на задний двор; стало быть, проникнуть в его комнату через окно нет никакой возможности. Учитывая все сказанное, попросите его объяснить, каким образом могли быть украдены его бумаги, не касаясь пока вопроса, кому и зачем они понадобились. – Он не может объяснить, как это произошло, – объявил Ажар после того, как выслушал долгий ответ своего соотечественника. – Но он утверждает, что документы – это очень ценные вещи, потому что их можно продать на черном рынке тем отчаявшимся бедолагам, что ищут работу и возможность хоть как-то зацепиться в этой стране. – Так, – подчеркнуто медленно протянула Эмили и, сузив глаза, пристально посмотрела на пакистанца. Она видела, как его руки, когда он нервно водил ими по столу, оставляли на нем влажные следы. – Скажите ему, – обратилась она к переводчику, – что у него нет никаких причин волноваться по поводу своих бумаг. В Лондоне будут счастливы сделать ему дубликаты. Разумеется, еще год назад с этим была бы целая проблема, но сейчас, с появлением компьютерных технологий, правительственное ведомство сможет для начала выяснить, въехал ли он в страну, имея на руках соответствующую визу. Он может ускорить дело, если сообщит, через какой аэропорт прибыл сюда. Так через какой же? Через Хитроу? Через Гатуик? Кумар облизал губы и сглотнул слюну. Пока Ажар переводил, он время от времени издавал негромкие звуки, похожие на мяуканье. А Эмили гнула свое. – Естественно, мы должны знать, какая именно виза была украдена из комнаты мистера Кумара. Иначе мы не сможем оформить ему дубликат, вам понятно? Итак, спросите его, в качестве кого ему был разрешен въезд в страну. Приходится ли он кому-то родственником? Или он приехал, чтобы поработать во время своего отпуска? Может быть, он приехал, чтобы устроиться в качестве работника по дому? Может, он врач? Может, он священнослужитель в каком-либо сане? Допускаю, он может быть студентом или чьим-то супругом. Хотя, поскольку у него есть жена и дети в Пакистане, то последнее, как мне кажется, маловероятно. Может быть, он прибыл в страну для лечения? Хотя он, похоже, не обладает необходимыми для этого средствами, вы согласны? Кумар, слушая перевод Ажара, извивался на стуле. В его ответе не было никаких прямых указаний на что-либо, никакой конкретики. – Аллах сулит адское пламя лицемерам и неверующим, – переводил Ажар. – Аллах проклинает их и обрекает на муки вечные[133]. Опять эта молитвенная бодяга, чертыхнулась про себя Эмили. Если этот мелкий придурок и вправду думает, что только молитвы могут спасти его в нынешней ситуации, он еще более глуп, чем кажется с виду. – Мистер Ажар, – со вздохом произнесла она, – скажите этому человеку, что… – Я могу попытаться воздействовать на него, – вдруг перебил ее Ажар. Пока Эмили говорила, он молча и, казалось, безучастно наблюдал за Кумаром. А теперь смотрел на нее спокойным и бесхитростным взглядом. – И чем же? – подозрительно глядя на него, спросила Эмили резким голосом. – Моей собственной… молитвой, если можно так сказать. – Если скажете мне перевод. – Разумеется. – Он снова повернулся к Кумару, заговорил с ним, а потом перевел сказанное Эмили. – Обрадуй верующих, которые каются и поклоняются Аллаху, те, кто служат ему, те, кто восхваляют его… те, кто поддерживает правых и препятствует неправым[134]. – Отлично, – кивнула головой Эмили. – Пожалуй, на этом закончим соревнование в богословии. Но Ажар неожиданно возразил: – Могу я сказать ему еще кое-что: «Какой смысл прятаться в лжи, ведь легко можно сбиться с пути»? – Скажите ему это, – разрешила Эмили, – и добавьте, что игра закончена. Если он не скажет правду, то первым же рейсом будет отправлен назад в Карачи. Так что пусть решает. Ажар перевел слова Эмили Кумару. Его глаза сразу наполнились слезами. Нижние зубы закусили верхнюю губу. Через мгновение из его рта хлынул словесный поток. – Что он говорит? – заволновалась Эмили, не слыша перевода. Ажар, казалось, с трудом отвернулся от Кумара, а потом, помедлив секунду, медленно произнес: – Он говорит, что не хочет терять свою жизнь. Он просит защиты. В общем, он говорит то же самое, что говорил вчера. «Я никто. Я ничто. Пожалуйста, защитите меня. У меня нет друзей в этой стране. И я не хочу умирать, как другие». Наконец-то, обрадовалась Эмили, чувствуя сладостный вкус победы. – Значит, ему все-таки что-то известно о смерти Кураши. – Похоже, что так, – согласился Ажар. Барбара решила, что сейчас самое время применить принцип «разделяй и властвуй». Миссис Малик либо и в самом деле не знала, где находится ее сын, либо не хотела сообщать полиции его местонахождение. С другой стороны, жена Муханнада, стараясь изо всех сил показать, что они с мужем не только мыслят одинаково, но и представляют как бы одно целое, готова была поделиться с ней любыми, даже самыми пикантными новостями ради того, чтобы подчеркнуть собственную важность в жизни и делах мужчины, связанного с ней узами брака. Барбара понимала, что для этого потребуется разлучить молодую женщину со старой, и это произошло как бы само собой, без всяких усилий с ее стороны: жена Муханнада сама предложила поговорить наедине. – Между мужем и женой, – с самодовольным видом сообщила она Барбаре, – существует многое такое, о чем не обязательно знать свекрови. А поскольку я жена Муханнада и мать его сыновей… – Понятно. Вы совершенно правы. – Меньше всего сейчас Барбара была расположена снова слушать излияния этой женщины, которые та уже обрушила на нее в первый день ее пребывания в Балфорде. У нее уже тогда сложилось впечатление, что несмотря на свою религиозную принадлежность, Юмн с библейской точностью могла объяснить все, что связано с делами семьи и тем, кто кого родил[135]. Они могут поговорить наверху, предложила Юмн. Ей надо до чая искупать сыновей Муханнада, и сержант может говорить с ней, пока она будет этим заниматься. Сержант не имела ничего против того, чтобы посмотреть на купание малышей. Вид голеньких сыновей Муханнада наверняка доставит сердцу несказанную радость. Хорошо, решила про себя Барбара. Ей не терпелось поскорее начать разговор. – Юмн, – обратилась к невестке миссис Малик, – а почему ты не хочешь, чтобы сегодня мальчиков искупала Сале? – Она говорила очень спокойно, и ее тон придал вопросу несравненно больше целенаправленности и смысла, чем их было в словоизлияниях Юмн, которые человек, не привыкший к намекам и двусмысленностям, мог бы попросту не заметить. Барбара не удивилась ответу Юмн, из которого явствовало, что она уже приняла решение и от него не отступится. Она была похожа на пациента, которому воткнули скальпель между ребер и забыли его вытащить. – Сус-ян, – ответила она, – может быть, Сале почитает им вечером, если, конечно, они не очень устанут. И если она выберет то чтение, от чего моему Анасу не приснится опять страшный сон. – И, обратясь к Барбаре, предложила: – Пойдемте со мной. Барбара поднималась по лестнице, видя перед собой широкую спину Юмн, не умолкавшей ни на секунду. – Как людям нравится обманывать самих себя, – откровенничала та. – Моя свекровь уверена, что она и есть тот самый ларец, в котором покоится сердце моего мужа. И в этом, согласитесь, ее несчастье. Он ее единственный сын – она могла родить всего двух детей, моего Муни и его сестру, – поэтому она так сильно к ним привязана. – Что вы говорите? – изумилась Барбара. – А мне казалось, что она должна быть сильнее привязана к Сале. Ведь они обе женщины, так что это более естественно. – К Сале? – притворно захихикала Юмн. – Ну кто, скажите, может испытывать привязанность к такой ничтожной малявке? Вот комната моих сыновей. Она провела Барбару в спальню, в которой на ковре, расстеленном на полу, играли два маленьких мальчика. На младшем были только памперсы – которые, судя по потекам, надо было спешно менять, – а старший был совершенно голый. Его одежда – памперсы, футболка и сандалии – лежала на ковре в куче, служившей препятствием на пути грузовиков, которые он и его брат с гудением катали по ковру. – Анас, Бишр, – нараспев позвала их Юмн, – идите же скорее к своей амми-ги. Пора купаться. Мальчики продолжали игру. – А после этого, мои сладкие, вас ждет мороженое.