Однако за те три месяца, в течение которых Фахд Кумар отрабатывал свой долг, никто так и не стал свободным. По крайней мере, с настоящими бумагами. Никто. Прибыли еще иммигранты, но никто не сумел заработать достаточно денег, чтобы заплатить за свободу. Работы становилось больше по мере того, как созревали фрукты, которые надо было собирать, и поспевали овощи, которые надо было выкапывать, но заработков за эти работы все равно оказывалось недостаточно для того, чтобы рассчитаться с людьми, организовавшими их приезд в эту страну. Это была поистине бандитская программа, заключила Эмили. Нелегалов нанимали фермеры, владельцы мельниц, мастера на заводах. Этим людям платили намного меньше того, что обычно платили нормальным работникам, к тому же платили не самим нелегалам, а тому, кто привозил их. И этот человек брал себе столько денег, сколько хотел, отдавая малую их часть рабочим с видом щедрого дарителя. Нелегалы думали, что такая схема должна была помочь им решить их иммиграционные проблемы, однако в законодательстве для нее существовал специальный термин: рабство. Они оказались в капкане, сказал Кумар. И у них было два варианта: или продолжать работу и надеяться, что в конце концов им все-таки выдадут бумаги, или попытаться сбежать и найти способ добраться до Лондона, где они, возможно, смогли бы влиться в азиатскую общину, избежав изобличения в незаконном проникновении в страну. Об этом Эмили была наслышана. Теперь она поняла, кто и как был замешан в деле: и весь клан Маликов, и Хайтам Кураши. Движущей силой была жадность. Кураши раскрыл схему работы этого механизма ночью в отеле «Замок». Он захотел участвовать в деле, рассматривая это как часть приданного дочери Малика. Ему отказали, раз и навсегда. Несомненно, он использовал Кумара для того, чтобы шантажировать семью, требуя принять его в дело. Иными словами, он требовал выделить ему его кусок этого финансового пирога, угрожая в противном случае передать информацию о том, что происходит с Кумаром, полиции или газетам. Это был хитроумный ход. Он сделал ставку на то, что его угроза перевесит жадность этой семьи, не считаясь с тем, чем они могут ответить на его вызов. Его требования относительно компенсации за его осведомленность были не столь уж нелогичными. Он ведь должен был вскоре войти в семью и заслуживал того, чтобы иметь свою долю того, чем пользовались все. В особенности Муханнад. Кстати, о Муханнаде… Очень скоро ему придется распрощаться со своей шикарной машиной, с «Ролексом», с мокасинами из змеиной кожи, с причудливым алмазным перстнем, с золотыми цепочками. Там, куда ему предстоит отправиться, они ему не потребуются. И все это повлияет на положение Акрама Малика в общине. Разумеется, все азиатское население также отреагирует на случившееся. Ведь значительная часть азиатской общины работает на него. А когда фабрику закроют по результатам расследования всей преступной схемы деятельности этого семейства, они окажутся перед необходимостью заняться поисками работы на стороне. Но только те, кто окажется легальными иммигрантами. Нет, она все-таки была права, проводя обыск на горчичной фабрике. Правда, ей надо было сосредоточить внимание на людях, а не на поисках неодушевленных предметов контрабанды. Работа предстоит большая. Необходимо подключить к ней отдел SO11 для выявления международных связей этой иммиграционной схемы. Надо будет проинформировать иммиграционное ведомство, совместно с которым предстоит заниматься депортацией иммигрантов, ввезенных в страну Муханнадом. Некоторые из них должны будут дать показания против него и его семейства на предстоящем процессе. Возможно, в обмен на легализацию, предположила она. Что ж, такое возможно. Она снова повернулась к Ажару. – Кое-что еще. А как получилось, что мистер Кумар попался на удочку мистера Кураши? Он приехал туда, где они работали, ответил Кумар. Однажды, когда они расположились на краю поля клубники, чтобы поесть, мистер Кураши вдруг появился среди них и объяснил, что хочет найти кого-нибудь и с его помощью положить конец их рабству. Он обещал им безопасность и начало новой жизни в этой стране. Кумар оказался единственным человеком из восьми, работавших на этом поле, кто согласился. Мистер Кураши тоже согласился иметь с ним дело, и в тот самый день они уехали вдвоем. Он привез Кумара в Клактон и поселил в доме миссис Кертис, а также дал ему чек, чтобы тот послал деньги своей семье в Пакистан в знак того, что мистер Кураши расположен по-доброму ко всем своим соплеменникам. Так, подумала Эмили, презрительно фыркая про себя. Еще одна форма рабства, по которой Кумар превращался в своего рода дамоклов меч, занесенный над головами Муханнада и всей его семьи. Кумар был слишком туп, чтобы понять свою новую роль. Надо подняться наверх, в свой офис, и узнать, удалось ли Барбаре найти Муханнада. В то же время нельзя выпускать Ажара из управления, ведь тот может предупредить своих родственничков о том, что она собирается предъявить им. Эмили, конечно, может задержать его как соучастника, но стоит хоть одному неосторожному слову сорваться с ее губ, он в мгновение ока затребует по телефону адвоката. Нет, лучше оставить его с Кумаром, заставив поверить в то, что он оказывает ему добрую услугу. – Мне надо получить письменные показания мистера Кумара, – обратилась Эмили к Ажару. – Могу я попросить вас побыть с ним, пока он их пишет, а затем приложить к ним свой перевод? – На это потребуется минимум два часа, прикинула она. Кумар торопливо заговорил; руки его тряслись, когда он закуривал очередную сигарету. – Ну, что теперь? – поморщившись, спросила Эмили. – Он хочет узнать, получит ли бумаги. Ведь он же рассказал вам всю правду. Во взгляде Ажара был не только вопрос, но и явный вызов. Он уже достал ее своими взглядами, смысл которых так ясно читается на его темном лице. – Скажите ему, что получит. Но в свое время, – ответила Эмили и вышла на поиски сержанта Хейверс. Юмн подметила интерес, с каким Барбара рассматривала то, что лежало на рабочем столе в комнате Сале. – Ее бижутерия, или как там она это называет… А лично я считаю, что это просто ширма, спрятавшись за которую можно не исполнять свои обязанности, когда ее просят об этом. Юмн подошла к столу, перед которым стояла Барбара, и выдвинула все четыре ящика маленького комода. Высыпав на столешницу монеты и бусины, она посадила Анаса на стул, стоящий перед столом, и ребенок моментально стал играть с предметами, которые его тетя использовала для своих ювелирных украшений. Он выдвинул еще один ящик и смешал его содержимое с монетами и бусинами, которые его мать только что высыпала на стол. Мальчик весело смеялся при виде разноцветных ярких штучек, катившихся и скользивших по столешнице. А ведь минуту назад все они были разложены по размерам, по цвету, по назначению. А Анас, высыпав на стол содержимое еще двух ящиков, смешал все подряд, и теперь его тете придется целый вечер, не разгибаясь, разбирать и сортировать свои запасы. Юмн и пальцем не пошевелила, чтобы отвлечь ребенка от опустошения других ящиков. Она, словно поощряя его шалости, улыбалась ему и ерошила его волосы. – Тебе нравятся эти цветные штучки, мое золото? – щебетала она над ним. – Скажи своей мамочке, какого они цвета? Они красные. Анас, покажи, какие красные. Барбара не могла дольше выносить это. – Миссис Малик, – сказала Барбара. – Скажите все-таки, где я могу найти вашего супруга? Мне необходимо поговорить с ним. – А зачем вы хотите говорить с моим Муни? Я ведь уже сказала вам… – Каждое слово, произнесенное вами в течение последних сорока минут, запечатлелось в моей памяти, словно надписи на скрижалях. Но мне надо выяснить у него некоторые обстоятельства, связанные со смертью мистера Кураши. Юмн повернулась к Барбаре, продолжая перебирать пальцами волосы Анаса. – А я уже сказала вам, что он не имеет никакого отношения к смерти Хайтама. Вам надо говорить об этом с Сале, а не с ее братом. – Но тем не менее… – Никаких тем не менее. – На этот раз голос Юмн был более громким и резким. На щеках вспыхнули красные пятна. Она в момент сбросила с себя елейную маску примерной жены и матери. Вместо нее на лице появился стальной оскал. – Я же сказала вам, что Сале и Хайтам говорили друг с другом. Я же сказала, что она делала по ночам. Я думаю, что поскольку вы служите в полиции, то сможете без моей помощи прибавить к единице единицу. Мой Муни, – объявила она, как бы желая поставить все точки над «i», – мужчина среди мужчин. И вам не обязательно говорить с ним. – Хорошо, – сказала Барбара. – Благодарю вас за то, что уделили мне время. Я сама найду выход. Ее собеседница почувствовала, что Барбара вложила в свои слова еще и другой, не явный смысл, но с тем же упорством повторила: – Вам не обязательно говорить с ним. Обойдя ее, Барбара вышла в коридор. Позади нее вновь раздался голос Юмн: – Вы ведь обманываетесь насчет нее, разве нет? Как и все остальные. Вы обменялись не более чем пятью словами с этой маленькой сучкой и, как все остальные, вообразили, что видите перед собой грациозную лань. Такую тихую. Такую нежную. Она ведь и мухи не обидит. Вы любуетесь ею. А она дурит вас. Барбара начала спускаться по ступенькам. – Эта шлюха дурит вас во всем. Шлюха. Дурит вас, приводя его в свою комнату, улегшись с ним в постель, притворяясь тем, кем она никогда и не была. Чистой. Преданной. Благочестивой. Доброй. Барбара подошла к двери. Взялась за ручку. Юмн, стоя на верхней ступеньке, прокричала ей: – Он был со мной. Рука Барбары замерла на ручке, замерла на тот момент, пока до нее доходил смысл того, что только что сказала Юмн. Она обернулась. – Что? Держа на руках младшего сына, Юмн спустилась по лестнице. Цвет ее лица не отличался сейчас от цвета двух пятен, горевших до этого на ее скулах. Ее блуждающие глаза пылали каким-то диким блеском, который усиливался с каждым произносимым ею словом. – Я говорю вам сейчас то, что вы услышите от Муханнада. Я спасаю вас от хлопот, связанных с его поиском. Ведь это в ваших интересах, разве нет? – Так что вы хотите сказать? – Если вы думаете, что Муханнад причастен к тому, что произошло с Хайтамом Кураши, то это не так. Он был со мной в ту ночь в пятницу. Он был в нашей спальне. Мы были там вместе. Мы были в кровати. Он был со мной. Вот это я и хочу сказать. – В пятницу ночью, – переспросила Барбара. – И вы в этом уверены? И он никуда не выходил? Ни на какое время? Нет? А может, он говорил, что пойдет повидаться с кем-то из друзей? Может быть, даже поужинать со старым другом? – Я знаю, что мой муж был со мной. Как вы думаете, могу я, жена, знать такое? – требовательным тоном спросила Юмн. – Он был здесь. Со мной. В этом самом доме. В пятницу ночью. Блеск, подумала Барбара. Более четкого свидетельства виновности этого азиата она не могла бы пожелать. Глава 26 Голоса все время звучали в его голове, и с этим ничего нельзя было поделать. Они, казалось, проникали в голову отовсюду, из каких-то непонятных источников. Сначала он размышлял о том, что делать после того, как эти голоса смолкнут – если, конечно, ему удастся их заглушить, – а когда понял, что не сможет изгнать источник этого рева из своего черепа (если только не убьет себя, чего он, разумеется не планировал), то решил, что ему лучше всего отложить исполнение своих планов хотя бы на то время, пока эти голоса не оставят попыток вконец разрушить его нервную систему. Рохлайн позвонил на горчичную фабрику меньше чем через две минуты после того, как эта сучка из Скотленд-Ярда вышла из ворот склада в Паркестоне. – Аbort[136], Малик, – произнес он. Эти два слова означали, что новую партию товара – прибывающую именно сегодня и обеспечивающую не менее двадцати тысяч фунтов дохода, если, конечно, подсуетиться и организовать дело так, чтобы вновь прибывающие работали как можно дольше, а не драпали при первой же возможности, – не удастся встретить в порту, не удастся перевезти людей в склад, не удастся сформировать новые группы, послать их кентским фермерам, которые уже сделали согласованную ранее половинную предоплату. Вместо этого товар предстоит реализовать сразу по прибытии, то есть отпустить на все четыре стороны, и пусть самостоятельно добираются до Лондона, или Бирмингема, или до любого другого города, в котором удастся спрятаться и затеряться. И если их по пути не сцапает полиция, то они растворятся среди населения и будут помалкивать в тряпочку о том, какими путями им удалось проникнуть в эту страну. Да и зачем болтать об этом, если болтовня приведет только к депортации? А что касается тех, кто уже вывезен куда-то на работы, пусть заботятся о себе сами. Когда никто не приедет за ними, чтобы отвезти обратно на склад, они сами поймут, что к чему. Abort означало, что Рохлайн уже едет к себе в Гамбург. Это означало еще и то, что все документы, связанные с иммиграционными делами компании «Поездки по всему свету», загрузили в шредер[137]. Это означало, что он сам должен действовать быстро, не дожидаясь, пока весь мир – как это уже случалось за те двадцать шесть лет, что он живет на свете – не обрушился на него со всей силой. Муханнад уехал с фабрики. Поехал домой. Начал приводить свой план в действие. Хайтам был мертв – хвала тому божественному существу, которое заботится сейчас о его душе, – и он знал, что никакая сила на свете не заставит Кумара заговорить. Раскроешь рот – и тут же тебя депортируют, а уж этого Кумар никак не желал, особенно теперь, когда его главный защитник был убит. И вот теперь Юмн – эта безобразная корова, которую он должен называть женой — завела скандал с его матерью. А ведь это, пожалуй, было не зря – ведь если бы не скандал, он не узнал бы правду о Сале. Он проклинал ее, свою подлую сестру. Это она его довела. А чего еще она ожидала, когда повела себя с этим европейцем, как шлюха? Прощения? Понимания? Вседозволенности?.. Чего? Она позволила этим рукам – грязным, развратным, порочным, отвратительным – касаться своего тела. Она позволила его рту прикасаться к своему рту. Она лежала под деревом на голой земле с этим Шоу, с этим куском дерьма, и ожидала, что он – ее брат, ее старший брат, ее господин – закроет на это глаза? Заткнет уши, слыша, как они часто дышат и стонут, прильнув друг к другу? Будет спокойно вдыхать запах их пота? Будет спокойно смотреть, как его рука приподнимает ее ночную рубашку и крадется все выше и выше по ее бедру? Не владея собой, Муханнад сгреб ее. Да, именно сгреб и притащил в дом. Да… и он овладел ею, потому что она заслужила это, заслужила того, чтобы именно так с ней и поступить, потому что она была шлюхой, а главное, потому что она должна была заплатить за это так, как платят все шлюхи. А раз так, то одной ночи было недостаточно, чтобы внушить ей, кто является истинным хозяином ее судьбы. Одно мое слово, и ты мертва, говорил он ей. И ему даже не пришлось заглушать ее крики, закрывать ей рот своей ладонью, к чему он изначально приготовился. Она знала, что должна платить за свой грех. Как только Юмн сообщила ему эту новость, он поехал на поиски сестры. Ему до смерти не хотелось делать этого, но найти ее было необходимо. Глаза резало, словно под веки был насыпан песок, сердце колотилось, а голове неумолчно звучали голоса. Abort, Малик. Чем я заслужила то, что ко мне относятся, как к собаке? Сын мой, у нее совершенно необузданный нрав. У нее нет чувства… Приезжала полиция, чтобы произвести обыск на фабрике. Они интересовались вами.