Мы отправились в долгий путь домой. Ты спала: все еще действовало обезболивающее, которое тебе давали в больнице. Амелия разгадывала головоломки, то и дело интересуясь, когда мы уже приедем. Мы останавливались перекусить в автомобильных кафе, потому что ты не могла прямо сидеть за столом. Через семь часов поездки на заднем сиденье заерзала Амелия. — Знаете, что миссис Грей заставляет нас писать, как мы классно провели каникулы? Пожалуй, я расскажу, как вы пытались усадить Уиллоу на горшок, чтобы она сходила по-маленькому. — Даже не смей, — сказала я. — Что ж, тогда мое сочинение будет ну очень коротким. — Мы можем немного повеселиться на обратном пути, — предложила я. — Заехать в поместье Грейсленд, которое в Мемфисе… или в Вашингтон Ди-Си… — Или просто доехать до дома и покончить уже с этим, — сказал Шон. Я посмотрела на мужа. Зеленый свет от приборной панели маской ложился ему на глаза. — А можем мы поехать в Белый дом? — спросила Амелия, вытягивая шею. Я представила себе, какая духота сейчас в Вашингтоне, а мы тащим тебя на руках, поднимаясь по ступенькам до Национального музея воздухоплавания и астронавтики. За окном бежала черная лента дороги, но мы никак не могли поймать ее за хвост. — Твой отец прав, — наконец сказала я. Когда мы добрались до дома, слухи уже разнеслись по округе. На кухонной столешнице лежала записка от Пайпер, где перечислялись все, кто приносил противни с едой, которые подруга прятала в холодильник, и оценочная шкала: пять звезд (съесть в первую очередь), три звезды (лучше, чем «Шеф Боярди»), одна звезда (осторожно, возможен ботулизм). Благодаря тебе я узнала, что люди желают проявить участие, но скорее принесут магазинный пирог с макаронами и сыром, чем приготовят что-то сами. Ты отдаешь готовое блюдо, и долг выполнен, не обязательно участвовать лично, да и совесть чиста. Еда — средство первой помощи. Люди то и дело спрашивают, как у меня дела, но правда заключается в том, что им это неинтересно. Они смотрят на твой гипс камуфляжного цвета, ярко-розового или неоново-оранжевого. Они видят, как я разгружаю машину, достаю ходунки с прорезиненными ножками, чтобы мы могли тихо идти по тротуару, пока за нашими спинами их дети катались на качелях, играли в вышибалы и занимались другими повседневными делами, которые могли лишь травмировать тебя. Соседи улыбаются мне, потому что хотят проявить вежливость или политкорректность, но в то же время думают: «Слава богу, слава богу, что это случилось у нее, а не у меня!» Твой отец считает, что несправедливо так говорить. Что некоторые люди и правда хотят помочь. А я отвечаю, что если бы они действительно хотели помочь, то не приносили бы противни с макаронами, а взяли бы Амелию собирать яблоки или покататься на коньках, чтобы она могла прогуляться, когда нет тебя, или прочистили бы канаву перед домом, которая всегда забивается после урагана. Если бы они действительно хотели стать спасителями, то позвонили бы в страховую компанию и провисели четыре часа на телефоне, споря о счетах, чтобы мне не пришлось этого делать самой. Шон не понимает, что в большинстве своем люди, предлагающие помощь, делают это ради себя, а не ради нас. Если честно, я их не виню. Есть всякие суеверия: если помогаешь нуждающейся семье… если бросаешь соль через плечо… если не переступаешь через трещины, тогда ты в безопасности. Так можно убедить себя, что ничего страшного не произойдет. Не поймите меня неправильно: я не жалуюсь. Люди смотрят на меня и думают: «Бедная женщина, ее ребенок — инвалид». Но когда я смотрю на тебя, то вижу девочку, которая к трем годам выучила все слова «Богемной рапсодии» группы «Квин», которая забирается ко мне в постель в грозу — и не потому, что боится, а потому, что боюсь я, девочку, смех которой всегда отзывается в моем сердце, как камертон. Я бы не променяла тебя на ребенка с совершенным телом, потому что он — это не ты. Утром я провисела пять часов на телефоне, разговаривая со страховой компанией. Наша страховка не покрывала выезды «скорой помощи», однако в больнице Флориды не могли выписать пациента в «ортопедических штанах» без транспортировки «скорой помощью». Вот такой парадокс, и только я его замечала. Наш разговор граничил с абсурдом. — Давайте проясним, — сказала я четвертому диспетчеру, с которым разговаривала за тот день. — Вы хотите сказать, что мне не нужно было брать «скорую помощь», поэтому вы не можете покрыть расходы. — Все верно, мэм. Ты лежала на диване, обложившись со всех сторон подушками, и маркером рисовала полоски на гипсе. — Не могли бы вы напомнить мне второй вариант? — спросила я. — Очевидно, что вы могли оставить пациента в больнице. — Вы ведь понимаете, что такой гипс не будут снимать месяцами. Предлагаете держать там мою дочь так долго? — Нет, мэм. Только до тех пор, пока не решится вопрос с транспортировкой. — Но единственный транспорт, на котором нам разрешили увезти ее из больницы, была «скорая»! — воскликнула я. Твоя разукрашенная нога напоминала карамельную трость. — Ваша страховка смогла бы покрыть дополнительное пребывание в больнице? — Нет, мэм. Максимальное количество дней пребывания для подобных травм… — Да, мы это уже обсуждали, — вздохнула я. — Мне кажется, — язвительно сказал диспетчер, — вам не на что жаловаться, раз нужно выбрать между тем, чтобы заплатить за дополнительные сутки в больнице, или несанкционированно вызвать «скорую помощь». Мои щеки вспыхнули. — А мне кажется, это идиотизм! — прокричала я и бросила трубку. Когда я повернулась, то увидела, как маркер вываливается из твоей руки, находясь в опасной близости к диванным подушкам. Ты согнулась, как крендель. Нижняя часть туловища в гипсе все еще была приподнята, голова откинута, чтобы ты могла смотреть в окно. — Банка ругательств, — пробормотала ты. Ты завела себе консервную банку, которую обернула переливающейся подарочной бумагой, и каждый раз, когда Шон ругался при тебе, ты брала с него четвертак. Только в этом месяце ты получила сорок два доллара — весь путь до дома из Флориды ты вела подсчеты. Я вынула из кармана четвертак и положила в банку на столике, но ты даже не посмотрела: твое внимание все еще было приковано к улице, где на замерзшем пруду в конце лужайки каталась на коньках Амелия. Твоя сестра встала на коньки, когда ей было столько же, сколько и тебе. С Эммой, дочерью Пайпер, они дважды в неделю ходили на тренировки, а тебе ничего так не хотелось, как быть похожей на сестру. Однако катание на коньках — тот спорт, в котором тебе никогда не суждено попробовать себя. Однажды ты сломала руку, когда скользила на одной ноге по кухонному линолеуму в носках, представляя, что ты на льду. — Из-за нашей с папой несдержанной речи ты скоро накопишь деньжат, купишь билет на самолет и упорхнешь отсюда, — пошутила я, стараясь отвлечь тебя. — Куда отправишься? В Вегас? Ты перевела взгляд с окна на меня: — Ерунда! До двадцати одного года я не могу играть в блэк-джек. Шон научил тебя играть в карты. В «Черви», «Техасский Холдем» и пятикарточный стад. Сначала я пришла в ужас, а позже поняла, что игру в «лови рыбку» часами напролет можно официально признать пыткой. — Значит, на Карибы? Можно подумать, ты могла бы самостоятельно передвигаться, можно подумать, ты могла бы поехать на каникулы, не думая обо всем этом. — Может, я купила бы кое-какие книги. Например, доктора Сьюза. Ты умела читать на уровне шестого класса, хотя твои сверстники еще учили алфавит. Одна из особенностей НО: из-за постоянной неподвижности ты сидела над книгами или в Интернете. Когда Амелия вредничала, то называла тебя Википедией. — Доктор Сьюз? — переспросила я. — Правда? — Это не для меня. Вдруг мы сможем отправить книги в ту больницу во Флориде. Там читают только «Где Спот?», а после пятого или шестого раза становится скучно. Я лишилась дара речи. Мне хотелось забыть о той кошмарной больнице и проклинать последовавшие ужасы общения со страховой компанией. Ты на четыре месяца застряла в «ортопедических штанах», как в аду, но ты уже преодолела этап жалости к себе. У тебя имелись все причины сетовать на судьбу, однако ты этого никогда не делала. Иногда мне казалось, что люди пялятся на тебя не из-за костылей и кресла-каталки, что дело не в инвалидности, а, наоборот, в тех способностях, о которых они даже не мечтали. Снова зазвонил телефон: на долю секунды я представила, что это глава страховой компании и он лично приносит извинения. Но это была Пайпер. — У вас все хорошо? — Вовсе нет. Почему бы тебе не перезвонить через несколько месяцев? — Ей очень больно? Ты звонила Розенбладу? Где Шон? — Да, нет, и надеюсь, что удастся заработать достаточно денег, чтобы покрыть кредитные счета за отпуск, который мы так и не получили. — Слушай, я завтра повезу Эмму на каток и заберу Амелию. Минус одна проблема. Проблема? Я даже не знала о тренировке Амелии. Этого дела не значилось в конце списка, как и в самом списке. — Что еще нужно? — спросила Пайпер. — Купить продуктов? Оплатить газ? Прислать Джонни Деппа? — Я хотела попросить ксанакс, но теперь думаю над третьим вариантом. — По рукам. Ты замужем за парнем, который похож на Брэда Питта, а тело у Шона даже получше, вот ты и стремишься к длинноволосому типу художественного склада. — Трава всегда зеленее. — Боковым зрением я отметила, как ты дотянулась до старенького ноутбука и попыталась примостить его у себя на коленях. На неровной гипсовой поверхности он то и дело переворачивался, поэтому я взяла диванную подушку и подложила под него наподобие столика. — К сожалению, прямо сейчас на моей стороне лужайки довольно мрачно. — Ой, мне пора бежать. Похоже, у моей пациентки показалась головка… — Я готова отдавать доллар за каждый раз, когда это слышу… Пайпер засмеялась: — Шарлотта, попытайся убрать забор на своей лужайке. Я повесила трубку. Ты что-то лихорадочно печатала двумя пальцами. — Что делаешь? — Создаю профиль Gmail для золотой рыбки Амелии, — ответила ты. — Сомневаюсь, что рыбка в этом нуждается. — Поэтому попросили меня, а не тебя… Убери забор. — Уиллоу, закрой ноутбук. Мы с тобой идем на каток. — Ты шутишь.