— Я перезвоню, — сказал я. Жена положила ладонь мне на плечо: — Шон… Я перекатился набок. — Помнишь Эда Гатвика? — спросил я. — Эда? — Да. Парня, с которым я вместе выпускался из академии. Он еще работал в Нашуа. На прошлой неделе я ездил по вызову насчет подозрительной деятельности соседа в частной собственности. Он сказал своему партнеру, что у него плохое предчувствие, но зашел внутрь, и в этот момент взорвалась лаборатория метана на кухне. — Какой ужас… — Я лишь о том, — перебил я, — что надо всегда прислушиваться к своему чутью. — Я так и делаю, — сказала Шарлотта. — Делала всегда. Ты слышал, что сказала Марин. Большинство таких исков выигрывают. Это деньги. Деньги, которые мы можем потратить во благо Уиллоу. — Да, а Пайпер становится жертвенным барашком. Шарлотта притихла: — Она застрахована от врачебной ошибки. — Вряд ли страховка защитит от удара в спину, который нанесет лучшая подруга. Шарлотта замоталась в простыню, садясь на кровати. — Она бы точно так поступила, будь это ее дочь. Я внимательно посмотрел на нее: — Не думаю. Большинство людей вряд ли поступят так. — Мне не важно, что считают другие. Меня волнует лишь мнение Уиллоу. Я понял, что именно поэтому не подписал чертовы бумаги. Как и Шарлотта, я думал только о тебе. Думал о том моменте, когда ты поймешь, что я не рыцарь в сверкающих доспехах. Знал, что это рано или поздно произойдет — в этом вся суть взросления. Но мне не хотелось ускорять события. Я лишь желал оставаться твоим героем столько, сколько это было возможно. — Если важно лишь мнение Уиллоу, — сказал я, — как ты объяснишь ей, что делаешь? Ты собираешься врать, давая показания, говорить, что сделала бы аборт, это твоя позиция. Но Уиллоу может воспринять это как ужасающую правду. По лицу Шарлотты заструились слезы. — Она умная девочка и поймет, что не важно, каким это кажется с первого взгляда. Все равно она знает, что я люблю ее. Опять тупиковая ситуация. Мой отказ подписать бумаги не означал, что Шарлотта не пойдет дальше без меня. Если я откажусь, противоречия между нами тоже ранят тебя. Но что, если прогнозы Шарлотты оправдаются и деньги, которые мы получим в качестве компенсации, перекроют наш ужасный поступок, чтобы их получить? Что, если благодаря этому иску ты сможешь получить адаптивные средства помощи, в которых нуждаешься, любую терапию, которую не покрывала страховка? Если я и правда хотел того, что лучше для тебя, как я мог подписать бумаги? Или не подписать? Внезапно мне захотелось показать Шарлотте, что творится у меня внутри. Чтобы она ощутила тот же тошнотворный комок, который сжимался в животе каждый раз, когда я открывал бардачок и видел конверт. Он напоминал ящик Пандоры: Шарлотта открыла его, и оттуда явилось решение проблемы, которая, как мы прежде думали, не могла быть решена. Теперь не получится просто закрыть крышку: мы не сможем забыть то, что уже узнали. Если честно, я хотел наказать ее за то, что она поставила меня в подобное положение, где не было ни черного, ни белого, лишь тысячи оттенков серого. Она удивилась, когда я схватил ее и поцеловал. Сперва жена отпрянула, посмотрев на меня, потом прильнула, доверяя мне провести ее по головокружительному пути, по которому водил тысячи раз до этого. — Я люблю тебя, — сказал я. — Веришь мне? Шарлотта кивнула, и в этот момент я сжал в ладони ее волосы, запрокидывая голову и вдавливая в матрас. — Шон, мне тяжело, — прошептала она. Я накрыл ей рот ладонью, а второй рукой грубо стащил с нее пижамные штаны. Потом протолкнулся внутрь, хотя она сопротивлялась. Я видел, как она выгибает спину от удивления и, возможно, боли; ее глаза наполнились слезами. — Не важно, каким это кажется, — прошептал я, возвращая ей слова, которые ударили словно хлыст. — Глубоко внутри ты знаешь, что я люблю тебя. Я хотел задеть Шарлотту, а в итоге сам почувствовал себя полным мерзавцем. Тогда я слез с нее, натягивая на себя трусы. Шарлотта отвернулась, поджав ноги. — Ты придурок, — всхлипнула она. — Ты чертов придурок! Она была права. Я действительно вел себя низко. Иначе я не смог бы сделать того, что сделал потом: я дошел до машины и принес из бардачка документы. Просидел всю ночь в темноте кухни, глядя на них, будто слова могли превратиться в более подходящие. За каждую строку, отмеченную Марин Гейтс желтой стрелкой стикера для подписи, я выпивал по бокалу виски. Я уснул за кухонным столом и проснулся до восхода солнца. Когда я прокрался в спальню, Шарлотта еще спала — свернулась на боку, как улитка. Скомканные простыни и одеяло лежали в ногах. Я нежно накрыл ее, как обычно делал с тобой, когда ты скидывала одеяло. Подписанные документы я оставил на подушке рядом с Шарлоттой. Сверху скрепкой прикрепил записку. «Прости, — написал я. — Прости меня». Затем я поехал на работу, все это время думая, кому было адресовано сообщение — Шарлотте, тебе или мне. Амелия Конец августа 2007 года Давайте скажем прямо, мы жили в глубинке, и хотя мои родители считали, что дают мне огромный шанс в жизни (Почему? Потому что я знала, как пахнет трава? Потому что нам не нужно запирать дверь?), я мечтала о праве голоса, если зайдет речь о жилье. Ты представляешь, что значит не иметь кабельного модема, когда он есть даже у эскимосов? Или ездить за школьной одеждой в «Уолмарт», потому что ближайший торговый центр в полутора часах езды? В прошлом году на уроке обществознания мы проходили тему жестоких и необычных наказаний, и я написала целое сочинение на тему проживания там, где почти не было магазинов, и хотя все в классе полностью согласились со мной, я получила лишь четверку, потому что учитель причислял себя к зеленым хиппи, считавшим Бэнктон, Нью-Гэмпшир, лучшим местом на земле. Но сегодня все планеты, наверное, сошлись в одной линии, потому что мама согласилась поехать в «Таргет» с тобой, Пайпер и Эммой. Идея принадлежала Пайпер. До начала учебного года она время от времени устраивала шопинг «мама-дочка». Маму обычно приходилось уговаривать поехать с ними, так как у нас всегда не хватало денег. В итоге Пайпер покупала вещи для меня, а мама чувствовала себя виноватой и клялась, что больше никогда не поедет за покупками с Пайпер. «Подумаешь! Что в этом такого? — говорила Пайпер. — Мне нравится, когда девочки радуются». И правда, что в этом такого? Если Пайпер хотела пополнить мой гардероб, то я не стану лишать ее такого счастья. Когда утром позвонила Пайпер, я сразу подумала, что мама ухватится за эту возможность. Ты опять выросла из пары туфель, хотя практически их не носила. Или носила по одной — левая в обуви, а правая в гипсе на несколько месяцев; но с «ортопедическими штанами», в которых ты ходила весной, обе твои ноги подросли на размер, а подошвы прежних туфель еще не стерлись. Шесть месяцев спустя, когда ты заново училась ходить, мама целую неделю не могла понять, почему ты морщилась каждый раз, когда пользовалась ходунками, чтобы дойти до ванной комнаты: болели не ноги, а просто давили кроссовки. К моему удивлению, мама не захотела ехать. Она пребывала в странном настроении и чуть не подпрыгнула до потолка, когда я подошла к ней со спины, когда она пила кофе и читала юридические документы, которые казались неимоверно скучными, со словами вроде «фактически» или «кто бы то ни было». А когда позвонила Пайпер и я передала ей трубку, мама дважды уронила ее. — Я не могу, — услышала я ее ответ Пайпер, — у меня есть кое-какие важные дела. — Мам, ну пожалуйста, — заплясала я перед ней. — Обещаю, я даже жвачки не приму от Пайпер. Не как в последний раз. Возможно, я задела какую-то струну, поскольку она посмотрела на эти бумаги и затем на меня. — В последний раз, — растерянно повторила мама, а в следующий миг уже мчалась на «конкорде» к магазинам. Мама все еще вела себя странно, но я тогда этого не замечала. В фургоне Пайпер была система DVD, и мы с тобой и Эммой сидели с беспроводными наушниками, слушая «Из 13 в 30», самый лучший фильм на свете. В прошлый раз я смотрела его дома, а Пайпер станцевала «Триллер» целиком, вместе с Дженнифер Гарнер, отчего Эмма заявила, что хочет прямо на месте умереть со стыда, хотя втайне я восхищалась тем, что Пайпер помнит все движения. Спустя два часа мы с Эммой атаковали отдел для подростков. Большинство моделей будто были созданы Предприятием Страшных Распродаж, с V-образным вырезами до самого пупка и брюками с такой заниженной талией, что они скорее походили на гольфы. И все же было здорово оказаться вдалеке от детских отделов. Пайпер толкала твое инвалидное кресло по проходам, не приспособленным для людей с ограниченными возможностями. Тем временем мама, чье настроение заметно ухудшилось, время от времени наклонялась, чтобы померить тебе обувь. — Ты знаешь, что эти пластиковые штучки на кончиках шнурков называются эглеты? — спросила ты. — Вообще-то, знаю, — раздраженно ответила я, — ты говорила это в прошлый раз. Я проследила за тем, как Эмма на цыпочках подкралась к прозрачной блузке. Мама бы сказала, что в ней «видны все твои сокровища». — Эмма! — позвала я. — Ты, должно быть, шутишь! — Ее носят с бюстгальтером, — сказала она, а я сделала вид, что знаю. По правде говоря, Эмма могла надеть нечто подобное и выглядеть шестнадцатилетней девушкой, потому что была ростом пять футов пять дюймов, высокой и стройной, как ее мать. Я не носила бюстгальтер. Меня угнетало, что живот мой выпирал сильнее груди. Я сунула руку в карман толстовки. Внутри лежал пластиковый пакет «зиплок». Всю прошлую неделю я носила мешки с собой. Уже дважды я спровоцировала рвоту в местах, где не было туалетов, — раз за спортивным залом в школе, другой на кухне Эммы, когда она была наверху и искала диск. В эти моменты я думала лишь об одном: «Застанут ли меня? Остановит ли это боль в моем желудке?» Единственный способ избавиться от этих вопросов — поддаться искушению, хотя после я ненавидела себя за то, что не сдержалась. — Тебе это очень подойдет, — сказала Эмма, поднимая пару огромных спортивных брюк. — Мне не нравится желтый цвет, — сказала я и пошла между рядами. Пайпер и мама о чем-то разговаривали. Точнее, Пайпер разговаривала с мамой, а та присутствовала на месте лишь физически. Она явно отключилась от беседы, кивая в нужных местах, но не прислушиваясь. Мама думала, что может обвести людей вокруг пальца, но была не такой уж хорошей актрисой. Взять тебя, к примеру. Сколько раз она ссорилась с папой о том, нанимать или нет юриста, когда ты сидела в соседней комнате? А когда ты спрашивала, почему они спорят, мама настаивала, что все нормально. Неужели правда думала, что ты так увлечена сериями «Дрейк и Джош», что не ловила каждого их слова? Хотелось бы мне, чтобы она послушала. Чтобы услышала то, о чем ты спрашивала меня, когда мы ночью лежали в кроватях: Амелия, мы всегда будем здесь жить все вместе? Амелия, поможешь мне почистить зубы, чтобы не пришлось просить маму? Амелия, а могут родители отправить тебя туда, откуда ты явился? Разве удивительно, что теперь я смотрела в зеркало и видела свое отвратительное лицо и не менее отвратительное тело? Мама собиралась идти к юристу, чтобы подать иск из-за ребенка, который оказался вовсе не совершенным. — Где Эмма? — спросила Пайпер.