Семьи не всегда оказываются такими, как нам хотелось бы. Мы все хотели то, чего не могли получить: идеального ребенка, слепо любящего мужа, мать, которая выпустила бы нас в мир. Мы жили в наших взрослых кукольных домиках, совершенно не подозревая о том, что в любой момент чья-то неведомая рука может изменить все, к чему мы привыкли. Здравствуйте! Я переписывала это письмо, наверное, тысячу раз в своей голове, переделывала его, чтобы оно звучало правильно. Я ждала тридцать один год, чтобы начать свои поиски, хотя меня всегда интересовало, откуда я родом. Возможно, сперва мне нужно было понять, зачем я ищу Вас. И наконец я знаю ответ. Я обязана своим биологическим родителям жизнью. Мне кажется также, Вы обязаны знать, что я жива, счастлива и в добром здравии. Я работаю в юридической фирме в Нашуа. Я училась в колледже УНХ, а потом поступила в юридическую школу при Университете Мейна. Ежемесячно я выступаю волонтером и даю юридические консультации тем, кто не может себе этого позволить. Я не замужем, но надеюсь, что однажды это изменится. Мне нравится плавать на байдарках, читать и поглощать шоколад. Я много лет оттягивала Ваши поиски, потому что не хотела вмешиваться и разрушать чью-то жизнь. Потом у меня возникла проблема со здоровьем, и я с ужасом поняла, что ничего не знаю о том, откуда я. Поэтому я хотела бы встретиться с Вами и сказать спасибо, что дали мне возможность стать тем, кто я сейчас, но также я уважаю Ваше решение, если Вы не готовы встретиться со мной. Я несколько раз переписывала и перечитывала это письмо. Оно неидеальное, как и я сама. Но наконец я набралась смелости, и мне хотелось бы думать, что я унаследовала это от Вас. Искренне Ваша, Марин Гейтс. Шон Парни, которые ремонтировали этот отрезок шоссе 4, провели последние сорок минут, споря, кто горячее, Джессика Альба или Памела Андерсон. — У Джессики все на сто процентов натуральное, — сказал один из парней в мотоциклетных перчатках и с прорехами в зубах. — Никаких имплантов. — Ты откуда знаешь? — поинтересовался старшина дорожной бригады. Рядом с полосой движения другой рабочий держал знак уменьшения скорости, который предупреждал машины о ведущихся работах. — У Пэм грудь в три раза больше самой большой, а формы — тридцать шесть, на двадцать два, на тридцать четыре, — сказал он. — Вы знаете кого-нибудь с такими же размерами? Чертова кукла Барби! Я прислонился к капоту внедорожника, упакованный в свою зимнюю полицейскую куртку, и сделал вид, что оглох. Дежурство на стройке я любил в своей профессии меньше всего, но приходилось терпеть. Без мигания сирены повышался риск, что какой-нибудь болван заденет рабочего. Подошел другой парень, пронзая воздух белыми облачками пара от дыхания. — Я бы ни одну из них не выкинул из постели, — сказал он. — А еще лучше, чтобы там оказались обе. Вот что забавно: спросите любого из этих парней, и он ответит, что я несгибаемый человек. Полицейского значка и «глока» было достаточно, чтобы повысить мой статус. Они сделали бы то, что я им скажу, и ждали, что и водители поступят так же. Но они не знали, что я худший из трусов. На работе я мог выкрикивать приказы, ловить за шкирку преступников или демонстрировать свою силу. Дома же я сбегал, прежде чем кто-то проснется. Я удалился из иска Шарлотты, даже не набравшись мужества сказать ей об этом. По ночам я не спал, пытаясь убедить себя, что это проявление храбрости: я пытался создать островок, где ты будешь знать, что любима и желанна, но, по правде говоря, я и сам с этого кое-что получал. Вместо парня, который не мог обеспечить семью, я снова стал героем. — Хочешь проголосовать, Шон? — спросил бригадир. — Не буду лишать вас удовольствия, — сдержанно сказал я. — Ясно. Ты же женат. Нельзя смотреть так далеко, даже в Google… Проигнорировав его, я шагнул вперед и тут увидел мчащуюся машину, летящую к перекрестку, вместо того чтобы снизить скорость. Стоило мне махнуть водителю, и он бы убрал ногу с педали газа. Все так просто: обычно страха перед штрафом хватало и заставляло задуматься. Но водитель не снизил скорости, и когда машина с визгом остановилась в центре перекрестка, я понял сразу две вещи: 1) водителем была женщина, 2) машина принадлежала моей жене. Шарлотта выпрыгнула из фургона и хлопнула дверцей. — Ах ты, мерзавец! — сказала она, приближаясь ко мне на достаточное расстояние, чтобы ударить. Я схватил ее за руки, понимая, что жена остановила не только движение, но и стройку. Все смотрели на меня. — Мне жаль, — буркнул я. — Я был вынужден… — Думаешь, смог бы держать все в тайне до суда? — выкрикнула Шарлотта. — Может, тогда все смотрели бы на меня как на дуру, ведь мой муж лжец? — И кто из нас лжец? — не веря ушам, спросил я. — Прости меня, если я не хочу продаваться за деньги. Щеки Шарлотты вспыхнули. — Прости меня, если я не хочу позволить своей дочери страдать, когда мы уже банкроты. В это мгновение я заметил несколько вещей: что задняя левая фара на машине Шарлотты перегорела. Что палец на ее левой руке был перебинтован. Что снова пошел снег. — Где девочки? — спросил я, вглядываясь в темные окна фургона. — У тебя нет никакого права это спрашивать, — сказала она. — Ты лишился его, когда пошел в офис адвоката. — Где девочки, Шарлотта? — требовательно спросил я. — Дома. — Она отступила от меня; ее глаза блестели от слез. — Там, где я тебя больше не желаю видеть. Шарлотта развернулась и направилась к машине. Но не успела она открыть дверцу, как я преградил ей путь. — Разве ты не видишь? — прошептал я. — Пока ты не начала все это, в нашей семье было все в порядке. У нас приличный дом… — С протекающей крышей… — У меня была стабильная работа… — Которая не приносит денег… — И у наших детей была замечательная жизнь, — договорил я. — Что ты об этом знаешь? — сказала Шарлотта. — Разве ты идешь рядом с Уиллоу мимо площадки в детском саду, когда она смотрит, как дети делают все, что нельзя ей? Самые простые вещи — прыгать с качелей, пинать мяч. Она выбросила диск с «Волшебником страны Оз», ты это знал? Он валялся в мусорном ведре на кухне, потому что какие-то ужасные дети в школе назвали ее Жевуном! Мне тут же захотелось дать затрещину этому мелкому гаденышу, не глядя на то, что ему шесть лет. — Она мне не сказала. — Потому что не хотела, чтобы ты проходил этот бой вместо нее, — сказала Шарлотта. — Тогда почему это делаешь ты? Шарлотта замешкалась, и я понял, что задел ее за живое. — Ты можешь обманывать себя, Шон, но не меня. Вперед, делай из меня стерву, злодея. Притворяйся рыцарем в сияющих доспехах, если можешь. Снаружи все кажется красивым, можешь говорить, что ты знаешь ее любимый цвет, имя ее любимой мягкой игрушки и какое варенье она ест с сэндвичами. Но не это делает ее той, кто она есть. Знаешь, о чем она говорит по пути домой из школы? Чем она больше всего гордится? О чем переживает? Знаешь, почему прошлой ночью она плакала и почему неделю назад пряталась под кроватью целый час? Увидь это, Шон. Ты думаешь, что ты ее герой, но ты на самом деле ничего не знаешь о жизни Уиллоу. Я вздрогнул: — Зато я знаю, что она достойна жить. Она оттолкнула меня с дороги и забралась в машину, хлопая дверью и уезжая прочь. Я слышал яростные гудки автомобилей, которые скопились за фургоном Шарлотты, а когда повернулся, бригадир рабочих все еще смотрел на меня: — Вот что я тебе скажу: ты можешь выбрать и Джессику, и Пэм. Тем вечером я поехал в Массачусетс. У меня не было в голове определенного пункта назначения, но я заезжал на разные улочки, пересекал районы, которые уже были закрыты на ночь. Я выключил фары и рыскал по улицам, как акула на океанской глубине. Можно многое сказать о семье по тому месту, где они живут: пластмассовые игрушки рассказывали о возрасте детей, рождественские фонарики говорили о религиозной принадлежности, марки машин на подъездах выдавали маму футболиста, водителя-подростка или фаната гонок НАСКАР. Но даже в обыденных домах я с легкостью представлял жителей. Закрывал глаза и видел отца за обеденным столом, который смешил дочерей. Мать, которая мыла тарелки, но сперва проходила мимо мужа, коснувшись рукой его плеча. Видел полку с книгами, которые читали перед сном, каменное пресс-папье в виде божьей коровки, державшее почту, новую стопку постельного белья. Слышал игру «Патриотс» воскресным днем, музыку Амелии, которая доносилась из колонки в форме пончика, и твои босые ноги, шаркающие в коридоре. Должно быть, я проехал пятьдесят таких домов. Иногда видел включенный свет — обычно на втором этаже, — в большинстве случаев вырисовывались головы подростков на фоне синего компьютерного экрана. Или супружеская пара, уснувшая при включенном телевизоре. В ванной оставляли свет, чтобы отпугивать монстров от детей. Не важно, заезжал я в квартал белых или темнокожих, был район благополучным или нищенским, дома представляли собой ячейки, которые хранили проблемы, чтобы те не утекали прочь. В последний район, куда я заехал той ночью, мой внедорожник тянуло словно магнитом, здесь был северный полюс моего сердца. Я припарковался на подъезде к дому и выключил фары, чтобы не выдать своего присутствия. На самом деле Шарлотта была права. Чем больше смен я брал, чтобы оплатить твои несчастные случаи, тем меньше времени проводил с тобой. Как-то раз я обнимал тебя, пока ты спала, и видел, как на твоем лице мелькали сны, но я любил тебя скорее в теории, а не на практике. Я был слишком занят, защищая и оберегая Бэнктон, а все остальное легло на плечи Шарлотты. Иск выбил меня из привычной колеи, и я понял, что все это время ты взрослела. Я поклялся все изменить. Совершив этот шаг, обратившись к «Букер, Худ и Коутс», я решил проводить с тобой больше времени. Я снова полюблю тебя. Именно в этот момент ветер задул в открытое окно внедорожника, скомкав упаковочную бумагу от выпечки и напомнив мне, почему я вернулся сегодня вечером. В тачке лежали печенья, пирожные и булочки, которые вы пекли вместе с Амелией и Шарлоттой несколько дней. Я выгрузил в багажник все тридцать упакованных пакетов, каждый с зеленой бечевкой и бумажным сердечком. Ты вырезала их сама, я это знал. «Сладости от Силлабаб», — говорилось там. Я представил руки твоей матери, которые замешивали тесто для выпечки, выражение твоего лица, когда ты осторожно разбивала яйцо. Амелия сердито развязывала узел на фартуке. Я приходил сюда пару раз в неделю. Ел первые три или четыре упаковки, остальное привозил к приюту для бездомных. Я дотянулся до бумажника и вытащил оттуда все наличные деньги, заработанные за дополнительные смены: я брал их, чтобы не ехать домой. Все это, купюра за купюрой, я складывал в обувную коробку для Шарлотты. Не сумев сдержаться, я оторвал от пакета с печеньями сердечко. Карандашом написал отклик покупателя на пустой стороне: «Обожаю». Завтра ты это прочитаешь. Вы втроем будете вне себя от счастья, предполагая, что анонимный автор говорил о выпечке, а не о пекарях. Амелия