Как-то на выходных по пути домой из Бостона мама перевоплотилась в новую Марту Стюарт[11]. Мы поехали кружным путем до Норвича, штат Вермонт, в «Кинг Артур флауэр», чтобы купить вагон и маленькую тележку сковородок и муки. Ты и так капризничала из-за того, что пришлось провести утро в детской больнице, примеряя новые ортезы — слишком жесткие, от которых на коже оставались синяки и ссадины. Их пытались приладить с помощью термофена, но ничего путевого не вышло. Ты хотела приехать домой и поскорее их снять, но мама подкупила нас поездкой в ресторан — награда, от которой никто из нас не мог отказаться. Возможно, в этом не было ничего особенного, но для нас казалось праздником. Мы нечасто обедали вне дома. Мама всегда говорила, что готовит лучше любого повара, но дело не только в этом: мы просто не могли себе этого позволить. По той же причине я не рассказала родителям, что мне уже малы джинсы, почему я никогда не покупаю ланч в столовой, хотя картошка фри выглядела невероятно аппетитной. Именно поэтому поездка в «Дисней уорлд» оказалась таким разочарованием. Мне было неловко, когда родители говорили, что у них нет денег, что они не могут позволить себе то, что мне нужно или хочется. Если я ничего не буду просить, то и не услышу отказа. Отчасти я злилась на маму за то, что она использовала деньги с выпечки на все эти сковородки, а не купила мне кашемировый худи «Джуси Кутюр» — тогда девчонки в школе смотрели бы на меня с завистью, а не как на что-то прилипшее к подошвам их туфель. Но нет, важнее было купить экстракт мексиканской ванили или сушеную черешню из Мичигана. Нам требовались силиконовые формы для маффинов, форма для бисквита, противень для выпечки. Ты понятия не имела, что каждый пенс, который мы тратили на сахар турбинадо или муку для выпечки, вычитали из тех денег, что могли потратить на нас, но чего я ждала: ты до сих пор верила в Санта-Клауса. Признаюсь, я немного удивилась, когда ты предоставила выбор ресторана мне. — Амелия никогда не выбирает, — сказала ты, и, хотя я ненавидела себя за это, мне хотелось расплакаться. Все ожидали, что я стану вести себя как псих. Зачем всех разочаровывать. — «Макдоналдс», — сказала я. — Фу! — ответила ты. — Они зарабатывают четыреста фунтов на одной корове. — Вернемся к этому разговору, когда станешь вегетарианкой, лицемерка, — ответила я. — Амелия, прекрати! Мы не поедем в «Макдоналдс». Вместо того чтобы выбрать уютный итальянский ресторанчик, в котором нам всем бы понравилось, я вынудила ее остановиться в кошмарной забегаловке. Казалось, что здесь на кухне водятся тараканы. — Что ж… — произнесла мама, осматриваясь по сторонам. — Интересный выбор. — Ностальгия, — сказала я и сердито посмотрела на нее. — А что не так? — Ничего, если только ботулизм не входит в твои воспоминания. Увидев знак «Занимайте места сами», она прошла к свободному столику. — Я хочу сесть за стойку, — заявила ты. Мы с мамой посмотрели на шаткие стулья, с которых было высоко падать. — Нет, — одновременно сказали мы. Я притащила высокий стульчик к столу, чтобы ты могла дотянуться до него. Торопливая официантка бросила нам меню, а тебе пачку карандашей: — Вернусь через пару минут за вашим заказом. Мама усадила тебя на стульчик, продевая ноги, что было еще тем испытанием, поскольку с ортезами твои ноги еле двигались. Ты сразу же перевернула сервировочную салфетку и стала рисовать на пустой стороне. — Итак, — сказала мама. — Что испечем, когда вернемся домой? — Пончики, — предложила ты. Тебя пугала новая сковорода, которая выглядела как шестнадцатиглазый пришелец. — Амелия, а ты что скажешь? Я зарылась лицом в ладони: — Брауни с коноплей. К нам вернулась официантка, чтобы принять заказ: — Кто тут такой милый! Наверное, уже можешь сама намазать шоколадную пасту на крекер и съесть, — сказала она и улыбнулась тебе. — И к тому же прекрасный художник! Я поймала твой взгляд и закатила глаза. Ты сунула два карандаша в нос и высунула язык. — Мне кофе, пожалуйста, — сказала мама. — И сэндвич с индейкой. — В чашке кофе содержится более сотни химикатов, — заявила ты, и официантка чуть не упала. Мы нечасто куда-то выходили, и я уже забыла, как на тебя реагировали люди. Ты была ростом с трехлетнего ребенка, но говорила, читала и рисовала как более взрослый ребенок — и даже не шестилетний. Выглядело жутковато, пока люди не узнавали тебя получше. — Какая разговорчивая малышка, — сказала официантка, чуть оправившись. — Мне поджаренный сыр, — ответила ты. — И колу. — Звучит неплохо, добавьте еще порцию, — сказала я, правда мне хотелось взять по каждому блюду в меню. Официантка смотрела, как ты рисуешь — вполне нормально для шестилетнего ребенка, но на уровне с Ренуаром для малыша, которым она тебя считала. Казалось, она хочет что-то тебе сказать, и в этот момент я повернулась к маме: — Уверена, что хочешь индейку? Не за горами пищевое отравление… — Амелия! Мама злилась, но это помогло отвлечь официантку от тебя. — Она глупая, — сказала я, как только женщина ушла. — Но она не знает, что… — Мама резко замолчала. — Что? — настойчиво спросила ты. — Что со мной что-то не так? — Я бы этого никогда не сказала. — Ну да, — пробормотала я. — Если только при жюри присяжных. — Тогда, Амелия, расскажи мне… Теперь официантка спасла меня. Она вернулась с напитками, пластиковые стаканы, возможно, когда-то были прозрачными, но сейчас выглядели мутными. Колу тебе принесли в кружке-непроливайке. Мама сразу же потянулась к ней и принялась откручивать крышку. Ты взяла напиток, потом подняла карандаши и стала подписывать свою картину: «Я, Амелия, Мама, Папа». — Боже! — произнесла официантка. — У меня дома трехлетка, и, хочу вам сказать, я не могу приучить ее даже к туалету. А ваша дочь уже пишет! И пьет из нормальной чашки. Дорогая, не знаю, что вы делаете, но не могли бы вы поделиться секретом? — Мне не три года, — ответила ты. — Ах… — заморгала официантка. — Три с половиной? Месяцы тоже имеют значение, когда они малыши… — Я не малыш! — Уиллоу… Мама положила ладонь на твою руку, но ты отбросила ее, перевернув колу и разлив ее по столу: — Не малыш! Мама схватила стопку салфеток и стала вытирать колу. — Простите, — сказала она. — А вот это… — кивнула официантка, — очень напоминает три года. Прозвенел звонок, и женщина ушла на кухню. — Уиллоу, ты же знаешь, — сказала мама. — Нельзя злиться на тех, кто не знает о НО. — Почему? — спросила я. — Ты же злишься. Мама открыла рот от удивления. Придя в себя, она взяла сумочку, пиджак и встала. — Мы уходим, — заявила она и подняла тебя со стульчика. В последнюю минуту мама вспомнила про напитки и положила на стол десятидолларовую купюру. Затем понесла тебя в машину, а я плелась следом. Все же по пути домой мы заехали в «Макдоналдс», но вместо чувства удовлетворения мне хотелось исчезнуть — под колесами, под асфальтом, провалиться под землю. У меня тоже были ортезы, но не те, которые удерживали ноги от искривления. А обычные, которые меняли форму челюсти при переходе от нёбного расширителя к назубному кольцу и скобам. В этом мы были похожи: как только мне поставили брекеты, я начала отсчитывать дни, когда их снимут. Если кто-то не проходил через этот ад, то ощущения такие: представьте себе фальшивую вампирскую челюсть, которую вставляют на Хэллоуин. А теперь — что ходите с ней следующие три года, пускаете слюни и натираете десны неровными пластиковыми краями. Вот что значат ортезы. В понедельник, в конце января, на моем лице сверкала самая огромная и слюнявая улыбка. Меня не волновало, что Эмма и ее приспешники написали на доске за моей спиной слово «ШЛЮХА» на уроке математики, со стрелкой, которая указывала на мою голову. Меня не волновало, что ты съела все шоколадные облака, поэтому мне пришлось после школы довольствоваться замороженными мини-оладьями. Я ждала половины пятого вечера. После тридцати четырех месяцев, двух недель и шести дней мне снимали брекеты. Мама держалась хладнокровно. Очевидно, она не понимала, что это для меня значит. Я проверила: запись была в ее календаре уже пять месяцев. Когда часы подошли к четырем, я запаниковала, а она поставила в духовку чизкейк. Как она могла отвезти меня в город к ортодонту и не переживать за то, что через час придется проверять ножом тесто?