— Как я с тобой обращался? — повторил Роб. — Я только и делал, что поддерживал тебя. Я и слова тебе не сказал, хотя ты забросила свою клинику и превратилась в женскую версию Тая Пеннингтона. Мы получаем счет на строительные материалы на две тысячи долларов? Без проблем. Ты забыла про репетицию в хоре Эммы, потому что болтаешь про сантехнику в «Обушон хардвер»? Забыли. С каких пор ты стала королевой ремонта? Тебе не нужна наша помощь. Тебе нужно, чтобы тебя пожалели. — Это не жалость. Мои щеки горели. Слышат ли нашу ссору сидящие в приемной Спифилды? А ассистент стоматолога? — Пайпер, я знаю, что тебе нужно от меня. Я просто не уверен, что могу это дать. — Роб прошел к окну и посмотрел на парковку. — Я много думал о Стивене, — спустя секунду сказал он. Когда Робу было двенадцать, его старший брат покончил с собой. Именно Роб нашел его, висящего на штанге в гардеробной. Я знала все об этом, знала до того, как мы поженились. Не сразу я убедила Роба завести детей. Он переживал, что умственное заболевание брата сидит у них в генах. Однако я не знала, что эти несколько месяцев, проведенных со мной, отбросили Роба в детство. — Тогда никто не знал, что такое биполярное расстройство и как его лечить. Семнадцать лет мои родители провели как в аду. Все мое детство зависело от настроения Стивена: хороший для него день или плохой. И поэтому у меня так хорошо получается заботиться о тех, кто погружен в себя. Мое сердце треснуло от угрызений совести. Шарлотта навредила мне, а я в ответ навредила Робу. Может, так мы поступаем с теми, кого любим: стреляем в темноту и слишком поздно понимаем, что ранили тех, кого пытались защитить. — Как только на тебя подали иск, я стал думать об этом. А что, если бы мои родители знали обо всем заранее? — сказал Роб. — Что, если бы им еще до рождения Стивена сказали, что он покончит с собой до своего восемнадцатилетия? — (Я застыла на месте.) — Согласились бы они на эти семнадцать лет? На все хорошее, что случалось бы в перерыве между кризисами? Или избавили бы себя — и меня — от этих эмоциональных качелей? Я представила, как Роб заходит в спальню, чтобы позвать Стивена на обед, и находит старшего брата на двери в гардероб. За время нашего знакомства с моей свекровью я ни разу не видела, чтобы радость касалась ее глаз. Может, причина как раз в этом? — Это несправедливое сравнение, — напряженно сказала я. — Почему? — Биполярное расстройство нельзя диагностировать в утробе. Минус балл. Боб посмотрел на меня: — Разве? Марин Февраль 2008 года — Просто будьте самими собой, — наставляла я. — Мы не хотим от вас ничего особенного перед камерой. Представьте, что ее нет. Я хихикнула и посмотрела на двадцать два круглых лица, которые уставились на меня в ответ: класс мисс Уоткинс. — У вас есть вопросы? Маленький мальчик поднял руку: — Вы знаете Саймона Коуэлла? — Нет, — с улыбкой сказала я. — А кто-то знает? — Уиллоу — кинозвезда? Я посмотрела на Шарлотту. Она стояла позади, с видеооператором, которого я наняла сделать фильм «День из жизни Уиллоу» для жюри присяжных. — Нет, — ответила я. — Она просто ваш друг. — Я здесь! Я здесь! Невероятно симпатичная девочка, которой суждено стать чирлидером, подняла руку, и я указала на нее. — Если я сегодня притворюсь, что дружу с Уиллоу, меня покажут в «Развлечениях сегодня вечером»? Вперед шагнула учительница: — Нет, Сапфира. И не надо притворяться, что ты с кем-то дружишь. Мы здесь все друзья, верно? — Да, мисс Уоткинс, — отозвался класс. Сапфира? Девочку и правда звали Сапфира? Когда мы впервые пришли сюда, я обратила внимание на липкую ленту над деревянным домиком для игр — там были такие имена, как Флинт, Фриско и Кэссиди. Неужели никто больше не называл детей Томми или Элизабет? Уже не в первый раз я задумалась, выбирала ли моя биологическая мать имя для меня. Называла она меня Сара или Абигейл, тайна только для нас двоих. Но потом пришли мои приемные родители и начали мою жизнь с нуля. Сегодня ты была в инвалидном кресле, и дети уходили с дороги, чтобы пропустить тебя, когда ты направлялась к столу для творчества или за счетными палочками Кюизенера. — Это так странно, — тихо сказала Шарлотта. — Я ни разу не видела ее на уроках. Меня будто впустили в святилище. Я наняла целую съемочную бригаду, чтобы целый день снимать фильм о тебе. Хотя ты была достаточно многословной, чтобы выступить в качестве свидетеля в суде, но сажать тебя на скамью не казалось человечным. Я не могла допустить, чтобы ты находилась в зале суда, когда твоя мать будет давать показания о желании прервать беременность. Мы появились на пороге вашего дома в шесть утра, как раз в тот момент, когда Шарлотта вошла в вашу спальню, чтобы разбудить тебя и Амелию. — О боже, какая гадость! — простонала Амелия, когда открыла глаза и увидела оператора. — Весь мир увидит, как я выгляжу с утра. Она подскочила и побежала в ванную, но с тобой утренний подъем занял больше времени. Каждое передвижение проходило с осторожностью — от кровати до ходунков, от ходунков до ванной комнаты, от ванной комнаты обратно до спальни, чтобы одеться. Поскольку утро было для тебя самым мучительным временем — приходилось спать с заживающим переломом, — Шарлотта дала тебе обезболивающее за тридцать минут до нашего прибытия, затем подождала, когда оно подействует, чтобы облегчить боль в руке, и ты немного поспала перед тем, как она помогла тебе встать с постели. Шарлотта достала толстовку с молнией спереди, чтобы тебе не приходилось поднимать руки и натягивать ее через голову, — твой гипс сняли всего неделю назад, а предплечье все еще было закостенелым. — Кроме руки, что сегодня болит? — спросила Шарлотта. Ты словно делала умственную инвентаризацию. — Бедро, — ответила ты. — Как вчера или хуже? — Так же. — Хочешь прогуляться? — спросила Шарлотта, но ты покачала головой. — От ходунков у меня болит рука, — сказала ты. — Тогда я схожу за инвалидным креслом. — Нет! Я не хочу в кресло… — Уиллоу, выбора нет. Я не могу носить тебя на руках целый день. — Но я ненавижу кресло… — Тогда тебе придется еще больше стараться, чтобы выбраться из него, верно? Шарлотта объяснила на камеру, что ты оказалась между молотом и наковальней — травма руки являлась старой раной, которая все еще заживала, а боль в бедре новой. Адаптационное оборудование — ходунки, которые помогали тебе стоять с опорой, — приводило к давлению на руки, которое ты могла терпеть не очень долго, а в качестве альтернативы оставалось лишь ненавистное складываемое вручную инвалидное кресло. Тебе не меняли его с двухлетнего возраста. В свои шесть ты переросла его вдвое и жаловалась на боль в спине и мышцах после целого дня использования — страховая компания могла поменять кресло только по достижении тобой семи лет. Я ожидала суетливой утренней рутины, еще более оживленной из-за твоих нужд, но Шарлотта двигалась по дому методично — пропускала Амелию, которая бегала кругами в поисках школьной тетради, пока она расчесывала твои волосы и заплетала в две косы, готовила яйца пашот и тосты на завтрак, потом относила в машину вместе с ходунками, тридцатифунтовым инвалидным креслом, столиком и ортезами для использования во время физиотерапии. Вы не ездили на автобусе: из-за кочек могли образоваться микротрещины, и Шарлотта отвозила тебя сама, по пути подбрасывая Амелию. Я последовала за вами в собственном фургоне. — Из-за чего весь сыр-бор? — спросил оператор, когда мы остались в машине одни. — Она просто маленькая и с ограниченными возможностями, и что с того? — А еще у нее может случиться перелом, если резко затормозить, — сказала я. Но в глубине души я знала, что оператор прав. Когда жюри присяжных будет смотреть, как Шарлотта завязывает шнурки своей дочери и пристегивает ее в автомобильном кресле, будто та еще малышка, то решат, что твоя жизнь не хуже любого другого ребенка. Нам требовалось что-то более драматичное — падение, а еще лучше — перелом. Боже, что я за человек, раз желала такое шестилетней девочке?! В школе Шарлотта выгрузила оборудование из фургона и поставила в углу класса. Дальше была короткая встреча с твоей учительницей и сопровождающей. Шарлотта объяснила, что тебя сегодня беспокоит. А ты тем временем села на стул рядом с деревянным домиком; дети обходили тебя, чтобы повесить куртки и снять ботинки. У тебя развязались шнурки, и хотя ты пыталась нагнуться и завязать их, тебе не позволяли короткие конечности. Рядом склонилась маленькая девочка, чтобы помочь тебе. — Я только что научилась их завязывать, — непринужденно сказала она, потом сделала петлю и завязала. Когда она убежала, ты посмотрела ей вслед. — Я знаю, как завязать себе шнурки, — сказала ты, но твой голос был на грани срыва. Когда пришло время перекусить, сопровождающая приподняла тебя, чтобы помыть руки, потому что раковина находилась слишком высоко для инвалидного кресла. Пятеро детей вызвались сесть рядом с тобой. Но на еду ты могла потратить всего три минуты, потому что была записана на физиотерапию. Я узнала, что нам предстояло снимать тебя во время ЛФК, у ортопеда, логопеда и протезиста. Тогда я впрямь задумалась, была ли ты обычным дошкольником. — Что думаете, как все проходит? — спросила Шарлотта, когда мы шли по коридору в кабинет физиотерапии, следом за тобой, твоим креслом и сопровождающей. — Будет ли этого достаточно для жюри присяжных? — Не волнуйтесь, — сказала я. — Дальше уже моя работа.