Кабинет физиотерапии соседствовал с гимнастическим залом. Внутри учитель расставлял на блестящем полу мячи для кикбола. Сквозь стеклянную стену можно было наблюдать, что происходит в зале. Мне это показалось жестоким. Неужели такое воодушевляло детей вроде тебя работать усерднее? Или убивало жажду к действию на корню? Дважды в неделю ты в школе посещала сеансы ЛФК с Молли. Раз в неделю тебя привозили к ней в кабинет. Она была худенькой рыжеволосой девушкой с поразительно низким голосом. — Как твое бедро? — Все еще болит, — сказала ты. — «Я лучше умру, чем пойду, Молли» — так болит? Или — «Ой, больно»? Ты засмеялась: — Ой, больно. — Хорошо. Тогда давай за дело. Она подняла тебя с кресла и поставила на пол. Я затаила дыхание, ведь я не видела тебя без ходунков. И вот ты маленькими шажочками засеменила вперед. Оторвала правую ногу от пола, левую волочила за собой, пока не остановилась у края красного мата. Он возвышался над полом всего на дюйм, но тебе потребовалось целых десять секунд, чтобы поднять левую ногу и преодолеть препятствие. Молли выкатила в центр мата большой красный шар: — Хочешь, начнем сегодня с этого? — Да, — сказала ты и просияла. — Твое желание для меня закон. — Молли усадила тебя на шар. — Покажи мне, как далеко можешь дотянуться левой рукой. Ты завела руки за спину, пытаясь сомкнуть их на позвоночнике. Даже при всех усилиях ты не могла расправить плечи. Твои глаза оказались на уровне окна, где твои одноклассники шумно играли в «вышибалы». — Жаль, что я так не могу, — сказала ты. — Продолжай растяжку, чудо-женщина, и тогда сможешь, — отозвалась Молли. Но это не было правдой. Стань ты достаточно гибкой и ловкой для «вышибал», твои кости не выдержали бы сильного удара. — Ты ничего не упустишь, — сказала я. — В детстве я ненавидела «вышибалы». Именно меня выбирали последней. — А меня вообще никогда не выбирают, — отозвалась ты. «Вот это удачная фраза», — подумала я. И похоже, не только я. Шарлотта посмотрела в камеру и потом повернулась к физиотерапевту, которая положила тебя животом на мяч и раскачивала взад-вперед. — Молли? Как насчет кольца? — Я думала отложить на неделю или две и пока не делать силовые упражнения… — Может, мы поработаем с мягкими тканями? Улучшим амплитуду? Она опустила тебя на пол. Ты поставила пятки вместе, застыв в позе йоги, о которой я могла только мечтать. Молли дотянулась до стены и отвязала снаряд, похожий на гимнастическое кольцо, которое свисало с потолка. Настроила высоту, устанавливая его прямо над тобой. — На этот раз правую руку, — сказала она. Ты покачала головой: — Не хочу. — Попробуй. Если будет очень больно, мы остановимся. Ты чуть выше вытянула руку, пока пальцы не коснулись резинового кольца. — Можем остановиться? — Давай, Уиллоу! Я знаю, что ты более выносливая, — сказала Молли. — Сожми его в ладони… Чтобы это сделать, следовало поднять руку еще выше. Из твоих глаз брызнули слезы, отчего даже засветились белки. Оператор приблизил объектив, беря твое лицо крупным планом. — Ай! — воскликнула ты и заплакала от боли, когда рука стиснула кольцо. — Молли, пожалуйста, можем мы остановиться? Вдруг Шарлотта покинула место рядом со мной. Она побежала к тебе и освободила твою руку от кольца. Прижав ее к телу, она покачала тебя. — Все хорошо, малыш, — замурлыкала она. — Прости. Прости, что Молли пришлось тебя заставить. Молли резко обернулась, но, увидев камеру, смолчала. Шарлотта закрыла глаза, возможно, она тоже плакала. Мне казалось, что я вторгаюсь в чужую жизнь, во что-то очень личное. Я дотянулась до длинного объектива и аккуратно направила его в пол. Оператор выключил питание. Шарлотта села, скрестив ноги, прижав тебя к себе и покачивая. Ты совершенно выбилась из сил, свернувшись в позу эмбриона. Мать гладила тебя по голове и шептала нежные слова, потом встала, поднимая тебя на руки. Шарлотта повернулась, оказавшись к нам лицом. — Вы это сняли? — спросила она. Как-то я смотрела в новостях историю про две супружеские пары, у которых в роддоме перепутали младенцев. Только много лет спустя они узнали об этом, когда у ребенка нашли ужасное генетическое заболевание, которое не прослеживалось в истории семьи. Разыскали вторую семью, и матерям пришлось обменяться сыновьями. Одна из матерей, которая получала обратно здорового ребенка, была безутешна. — Я не чувствую, что это мой сын! — рыдала она. — От него не пахнет моим мальчиком. Интересно, сколько требуется времени, чтобы привыкнуть к ребенку, чтобы между вами установилась особая связь. Может, столько же требовалось новой машине, чтобы исчез фабричный запах, или новому дому, чтобы обрасти пылью. Может, именно это называют узами: когда ты узнаешь своего ребенка, как самого себя. Но что, если ребенок не знал своего родителя? Как в случае с моей биологической матерью. Или тобой. Задумывалась ли ты, зачем твоя мать наняла меня? Почему за тобой следовала съемочная бригада? Понимала ли, когда мы возвращались в класс, что твоя мать намеренно довела тебя до слез, чтобы вызвать сочувствие жюри присяжных? Слова Шарлотты эхом отдавали в моей голове: «Прости, что пришлось тебя заставить». Но Молли не заставляла. Именно Шарлотта настояла на этом. Действительно ли она переживала за подвижность твоей правой руки после прошлого перелома? Или знала, что ты расплачешься перед камерой? Я не была матерью. Может, никогда и не буду. Но некоторые мои друзья терпеть не могли своих матерей — те либо отсутствовали все время, либо душили своей опекой, либо жаловались, либо же не замечали их. Взросление означало дистанцирование от матери. У меня все складывалось иначе. Пока я взрослела, оставалось крохотное пространство между мной и приемной матерью. Однажды на уроке химии я узнала, что предметы никогда на самом деле не соприкасались из-за отталкивающихся друг от друга ионов, всегда остается ничтожно малое пространство, и хотя кажется, что вы держитесь за руки или касаетесь поверхности, на атомном уровне это не так. Такие ощущения были у меня сейчас к приемным родителям: со стороны могло показаться, что мы счастливы и нет никаких проблем. Но я знала, что, как бы сильно ни старалась, этого микроскопического разрыва не сократить. Может, это и нормально. Может, матери — сознательно или бессознательно — всячески отталкивали своих дочерей. Некоторые понимали, что делают, как моя биологическая мать, которая передала меня в другую семью. Другие, вроде Шарлотты, — нет. То, как она использовала тебя для съемок ради высшего блага, вызвало во мне отвращение к ней и ко всему этому делу. Я хотела свернуть съемки, уехать от нее подальше, пока не переступила черту в своей работе — сказала бы клиенту о своих истинных чувствах. Пока пыталась придумать, как закончить съемки пораньше, я получила желаемое — кризис. Нет, ты не упала, нас подвело оборудование: Шарлотта складывала после школы все твои вещи и увидела, что у инвалидного кресла спустило шину. — Уиллоу! — ахнула она. — Разве ты сама не заметила? — У вас есть запасное? — спросила я, гадая, хранятся ли в доме О’Кифов запасные детали для инвалидного кресла и ортезы, как там был шкаф для медицинских шин, эластичных бинтов и гипса. — Нет, — ответила Шарлотта. — Их можно найти в магазине велосипедов. — Она достала мобильник и позвонила Амелии. — Я немного задержусь… Нет, перелом не у нее, а у инвалидного кресла. В магазине велосипедов не оказалось нужного двадцать второго размера шин, но они предложили заказать необходимое к концу недели. — А это значит, — объяснила Шарлотта, — что мне придется платить вдвое больше в магазине медицинского оборудования в Бостоне или Уиллоу останется без кресла до конца недели. Через час мы подъехали к средней школе. Амелия сидела на рюкзаке и свирепо смотрела в нашу сторону. — Чтобы ты знала, — сказала она, — у меня завтра три теста. — А почему ты не подготовилась, пока ждала нас? — спросила ты. — Разве я спрашивала тебя о чем-то? К четырем вечера я ужасно устала. Шарлотта сидела за компьютером, пытаясь найти скидки на детали к инвалидным креслам по Интернету. Амелия делала карточки со словами по французскому. Ты была наверху, в своей спальне, сидела на полу с розовым керамическим поросенком на коленях. — Мне жаль твое кресло, — сказала я. Ты пожала плечами: — Такое постоянно случается. В прошлый раз в магазине вынимали волосы из передних колес, когда они перестали вращаться. — Какая гадость! — произнесла я. — Да… так и есть. Я села с тобой рядом, а видеооператор незаметно удалился в угол комнаты. — Похоже, у тебя в школе много друзей. — Не так уж и много. Большинство детей говорят глупости: как же мне повезло, что я катаюсь повсюду в инвалидном кресле, а им приходится идти пешком до спортзала, или по площадке, или еще где.