— Так это вы? — Я не хотела… — Не могу поверить, что какой-то родитель так поступит, — сказала Келли. — Нам всем приходится опустошать свои банковские счета, чтобы жить. Но я никогда не жалела, что мой сын появился на свет. Меня всю трясло. Я хотела быть такой матерью, как Келли, которая смирилась с инвалидностью сына. Я хотела, чтобы ты выросла и стала, как эта женщина, уверенной в себе и прямолинейной. И также хотела, чтобы у тебя были на это средства. — Знаете, на что я потратила последние полгода? — спросила женщина с НО. — Тренировалась для Паралимпийских игр. Я в команде по плаванию. Если ваша дочь вернется домой с золотой медалью, это убедит вас, что ее жизнь значима? — Вы не понимаете… — Это вы не понимаете, — сказала Келли. Она повернулась и вышла из уборной вместе со второй женщиной. Я включила воду на полную и плеснула в пылающее лицо. Сердце мое отчаянно билось, когда я ступила в коридор. На собраниях в девять вечера всегда было много народа. Моя маска слетела, я чувствовала на себе сотни взглядов, которые пронзали как иглы, и в каждом шепоте узнавала свое имя. Я неотрывно смотрела на узор ковровой дорожки, проходя мимо кучи-малы мальчишек и девочки с НО, которая несла малыша немногим больше ее. Сотня ступенек до лифта… пятьдесят… двадцать. Двери лифта разъехались, я скользнула внутрь и нажала на кнопку. Когда двери начали закрываться, их придержал костыль. На пороге стоял мужчина, который нас сегодня регистрировал, но вместо дружелюбной улыбки, которую он демонстрировал двенадцать часов назад, его глаза потемнели, как две бездны. — Чтобы вы знали: моя жизнь — постоянный бой вовсе не из-за инвалидности, — сказал он. — А из-за таких людей, как вы. Заскрежетал металл, и мужчина отступил, позволяя дверям захлопнуться. Я прошла до номера и открыла его карточкой, вспомнив, что Амелия, скорее всего, спит. Но — слава богу! — ее не было; может, она завтракала внизу или просто пошла погулять, и прямо сейчас меня это не волновало. Я легла на кровать и натянула на голову одеяло. Наконец я дала волю слезам. Все это оказалось хуже, чем быть осужденной моими сверстниками. Ведь меня осуждали твои сверстники. Я была неудачницей, все просто. Муж бросил меня, я пожертвовала материнскими чувствами, чтобы угодить правовой системе Америки. Я плакала до тех пор, пока не опухли глаза и не заболели скулы. Пока внутри меня ничего не осталось. Потом я поднялась и прошла до небольшого стола возле окна. Там находился телефон, блокнот и журнал с перечислением услуг, которые предоставлял отель. Внутри лежали две открытки и два пустых бланка для факса. Я достала их и дотянулась до ручки возле телефона. «Шон, — написала я. — Я скучаю по тебе». Мы с Шоном до его отъезда не расставались надолго, если только не считать неделю до нашей свадьбы. Хотя он переехал в дом, где жили мы с Амелией, я хотела создать хотя бы подобие праздника, и ему пришлось спать на диване дома у коллеги за несколько дней до церемонии. Он еле пережил это время. Шон проезжал мимо на своем внедорожнике, когда я работала в ресторане, и мы скрывались в холодном помещении на кухне и страстно целовались. Или же он заезжал, чтобы уложить Амелию, и притворялся, будто уснул на диване перед телевизором. «Я все понимаю, — говорила я. — И это не сработает». На церемонии Шон удивил меня клятвой, которую написал сам: «Я вверяю тебе свое сердце и душу. Я буду защищать тебя и служить тебе. Я дам тебе крышу над головой и не позволю снова выгнать меня из дому». Все засмеялись, включая меня. Только представьте, скромняга Шарлотта оказалась еще той соблазнительницей, способной так крутить мужчиной! Но рядом с Шоном мне казалось, что я могу одним словом или нежным прикосновением свалить гиганта. В этом была сила, я даже не могла представить, что могу быть такой. Где-то в темных закоулках подсознания, где теряются надежды, я верила, что между нами с Шоном еще все можно наладить. Как иначе, ведь, если кого-то любишь, если заводишь с ним ребенка, подобная связь не может быть просто так утрачена. Как и другой вид энергии, ее невозможно разрушить, просто направить в другое русло. Да, сейчас я нацелила все свое внимание на тебя. Но это нормально, в семье любовь всегда переходит с одного уровня на другой. На следующей неделе в центре внимания могла оказаться Амелия, в следующем месяце — Шон. Как только судебный процесс закончится, он вернется домой. Мы станем жить как прежде. Мы будем вынуждены, иначе я не переживу, что мне придется выбирать между твоим будущим и моим. Второе письмо, которое я написала, было сложнее. Дорогая Уиллоу! Не знаю, когда ты это прочтешь и что к этому времени произойдет. Но мне нужно написать, потому что я обязана объяснить тебе все как никому другому. Ты самое прекрасное, что было в моей жизни, и самое мучительное. Не из-за твоей болезни, а из-за того, что я не могу ничего исправить и мне нестерпимо смотреть, как ты видишь других детей и понимаешь, что никогда не сможешь делать то же, что и они. Я люблю тебя и всегда буду любить. Может, больше, чем следовало бы. Это единственное оправдание всему. Я думала, что своей любовью смогу сдвинуть горы, что ты научишься летать. Мне было не важно, как именно это произойдет, — главное, чтобы произошло. Я не думала о тех, кого я обижу, только о той, кого спасу. Когда у тебя случился перелом на моих руках, я разрыдалась. Все эти годы я словно пыталась извиниться за тот момент. Поэтому я не могу остановиться сейчас, хотя иногда мне хочется. Я не могу остановиться, но не перестаю думать, что ты вспомнишь об этом через некоторое время. Ссоры с твоим отцом? То, как твоя сестра превратилась в незнакомку? Или ты вспомнишь, что мы однажды целый час наблюдали за тем, как по нашему крыльцу ползла улитка. Или как я вырезала твои инициалы из сэндвичей. Вспомнишь ли ты, как я задерживала тебя в объятиях подольше, вынимая из ванны, прежде чем вытереть насухо? Мне постоянно снится, как ты живешь сама по себе. Я вижу тебя врачом. Возможно, это из-за того, скольких врачей мы с тобой перевидали. Представляю мужчину, который безумно полюбит тебя, может, даже ребенка. Могу поспорить, ты будешь биться за нее с тем же остервенением, с каким я бьюсь за тебя. Вот только я не могу разгадать, как ты попадешь из нынешней точки в будущую, пока у меня не будет материала для строительства моста. Слишком поздно я узнала, что мост этот сделан из шипов и что он недостаточно прочный, чтобы удержать нас всех. Когда дело доходит до воспоминаний, плохие и хорошие никогда не пребывают в гармонии. Не знаю, когда я стала измерять твою жизнь моментами, когда все разваливается, — операции, переломы, травмпункты, — а не промежуточными мгновениями. Может, я пессимист. Или же реалист. Или просто мать. Ты услышишь обо мне всякое. Что-то будет ложью, что-то правдой. Важно лишь одно: я не хочу, чтобы ты мучилась хотя бы из-за одной новой трещины. Особенно между мной и тобой, потому что она может так и не зарасти. Шон Я стремительно терял деньги. Мало того что я оплачивал с зарплаты ипотеку, кредит на машину и долг по кредитной карте, теперь утекали и наличные, которые я откладывал, — сорок девять долларов за ночь, в мотеле «Слип инн», где я жил с того момента, как Шарлотта набросилась на меня посреди шоссе, на котором шли ремонтные работы. Поэтому, когда Шарлотта сказала, что в пятницу уезжает с девочками на съезд НО на выходные, я выселился из «Слип инн» и перебрался в собственный дом. Странно возвращаться домой как незнакомец. Когда заходишь в чужой дом, то и пахнет там иначе, может постиранным бельем или сосновыми иголками. Этого не замечаешь, пока живешь дома. В первую ночь я ходил по комнатам, разглядывая знакомые вещи: перила на лестнице все так же выпирали, ведь я так и не добрался до их ремонта; целая армия мягких игрушек занимала твою кровать; бейсбольный мяч, который я поймал в поездке с коллегами в Фенуэе еще в девяностые, хоум-ран Тома Брунански к центру поля в игре, которая на целый сезон поставила «Сокс» на первое место, опередив «Торонто». Я зашел в спальню и сел на кровать со стороны Шарлотты. Той ночью я спал на ее подушке. Утром я упаковал свои туалетные принадлежности, думая, почует ли Шарлотта мой запах на полотенце, когда придет умыться. Заметит ли, что я доел буханку хлеба и ростбиф. Не будет ли ей все равно. Сегодня у меня выдался выходной, и я знал, что мне предстоит сделать. В этот утренний субботний час в церкви царила тишина. Я сел на скамью, глядя на витражное окно, от которого по полу в проходе тянулись синие блики, похожие на пальцы. Прости меня, Шарлотта, ибо я согрешил. Стоявший возле алтаря преподобный Грейди заметил меня: — Шон… Как там Уиллоу? Возможно, он думал, что я пришел помолиться за здоровье дочери. — С ней все хорошо, преподобный. На самом деле я хотел с вами переговорить. — Конечно. Он опустился на скамью передо мной и повернулся боком. — Дело в Шарлотте, — медленно начал я. — Нам сложно встречаться. — Я буду рад пообщаться с вами обоими, — сказал священник. — Прошло уже несколько месяцев. Думаю, мы пересекли черту. — Шон, надеюсь, ты говоришь не о разводе. В католической церкви нет места разводу. Это смертельный грех. Ваш брак был заключен на небесах, а не на клочке бумаги. — Он улыбнулся мне. — То, что казалось невозможным, вдруг улучшается, стоит только обратиться к Господу. — Иногда Господу приходится делать исключения. — Ни в коем случае. Иначе люди бы вступали в брак, зная, что есть путь обратно, когда им станет тяжело. — Моя жена, — спокойным голосом сказал я, — собирается поклясться на Библии в суде и заявить, что жалеет о рождении Уиллоу. Думаете, Бог обрадовался бы, что я женат на таком человеке? — Да, — тут же ответил священник. — Самая главная цель брака, после рождения детей, — это помогать и поддерживать супруга. Может, именно вам удастся открыть Шарлотте глаза на то, что она поступает неправильно. — Я пытался. Не вышло. — Таинство брака означает прожить лучшую жизнь, чем подсказывают инстинкты, по образу и подобию Господа нашего. А Господь никогда не сдается. «И это, — подумал я, — полная правда». В Библии было множество примеров того, как Господь загонял себя в угол и, вместо того чтобы выбраться, просто начинал заново. Вспомнить хотя бы Потоп, Содом и Гоморру. — Иисус не бросил свой крест, — сказал преподобный Грейди. — Он нес его всю дорогу вверх по холму. В чем-то священник был прав. Если я останусь в браке, распятым окажусь либо я, либо Шарлотта. — Может, вам с Шарлоттой навестить меня на следующей неделе? — спросил преподобный Грейди. — Мы решим этот вопрос. Я кивнул, он похлопал меня по руке и вернулся к алтарю. Врать священнику — тоже грех, но сейчас это занимало меня меньше всего. Офис Адины Неттл сильно отличался от фирмы Гая Букера, хотя, очевидно, они учились в одной юридической школе. Гай сказал, что при разводе никого лучше Адины не найти. Он уже дважды обращался к ней лично. В ее офисе были огромные мягкие диваны с кружевными накидками, будто оставшимися со Дня всех влюбленных. Она предложила мне чай, а не кофе, а внешне выглядела как обычная бабушка. Может, поэтому она выигрывала дела.