Если можете, то не ломайте кости в пятницу вечером. А что важнее, не ломайте бедренную кость на выходных, которые приходятся на ежегодный съезд хирургов-ортопедов Америки. Оставив Амелию дома одну, Шарлотта поехала с тобой в машине «скорой помощи», а я последовал за вами на внедорожнике. Хотя серьезные переломы оперировали ортопеды в Омахе, этот оказался слишком тяжелым, чтобы просто обездвижить тебя, пока его смогли оценить. Нас направили в местную больницу, и мы узнали в приемной травмпункта, что на осмотр к нам вызвали хирурга-ортопеда, который проходил стажировку. — Стажер? — спросила Шарлотта. — Послушайте, без обид, но я не позволю стажеру поставить штифт в бедро моей дочери. — Я делал подобные операции и раньше, миссис О’Киф, — сказал врач. — Но не у девочки с НО, — возразила Шарлотта. — И не у Уиллоу. Он предлагал поставить в твое бедро штифт Фассье-Дюваль, увеличивающийся вместе с ростом. Это был новейший доступный нам штифт, который переплетался с эпифизом, что бы это ни значило, защищая его от смещения, как бывало с прежними штифтами. Но главное, тебе не пришлось бы носить «ортопедические штаны», необходимые для восстановления бедренной кости. Вместо этого на три недели тебе бы наложили функциональную шину длиной во всю ногу. Неудобно, особенно летом, но не настолько изнурительно. Я гладил тебя по голове, пока длился спор. Ты пришла в сознание, но ничего не говорила, только смотрела прямо перед собой. Это меня до ужаса напугало, но Шарлотта сказала, что такое часто случалось при тяжелом переломе, что-то связанное с эндорфинами, производимыми телом для самовосстановления. Но вот ты задрожала, будто от шока. Я снял куртку, чтобы набросить на тебя, раз больничное одеяло не помогало. Шарлотта нудно спорила с врачом, бросалась именами и наконец заставила парня позвонить своему куратору, бывшему на съезде в Сан-Диего. Зрелище завораживало, напоминая прекрасно спланированное наступление: продвижение, отступление, поворот к тебе перед следующим ходом. Я понял, что у твоей матери это невероятно хорошо получается. Стажер вернулся через несколько минут. — Доктор Йегер может вылететь ночным рейсом и прибыть к десяти утра на операцию, — сказал он. — Больше мы ничего не можем поделать. — Она не может провести так ночь, — сказал я. — Можем дать морфин в качестве успокоительного. Тебя перенесли в педиатрическое отделение, где нарисованный на стенах шар и цирковые звери совершенно не сочетались с кричащими младенцами и подавленными родителями, которые бродили по коридорам. Шарлотта смотрела, как санитары перекладывают тебя с носилок на кровать. Ты коротко и глухо вскрикнула, когда тронули ногу. Когда устанавливали капельницу с морфином, Шарлотта давала советы медсестре (катетер на правую руку, потому что ты левша). Мне было нестерпимо смотреть на твои страдания. — Ты оказалась права, — сказал я Шарлотте. — Ты хотела поставить ей в ногу штифт, а я не согласился. Шарлотта покачала головой: — Это ты был прав. Ей требовалось время, чтобы встать и ходить, укрепляя мышцы и кости, или такое могло произойти еще раньше. Ты всхлипнула, потом вдруг зачесалась, водя пальцами по рукам и животу. — Что случилось? — спросила Шарлотта. — Жуки, — заявила ты. — Они ползают по мне. — Дорогая, тут нет жуков, — сказал я, глядя, как она расчесывает руки. — Но очень чешется… — Давай поиграем? — предложила Шарлотта. — В «Пуддл»? — Она дотянулась до твоего запястья и опустила, прижимая к бедру. — Хочешь выбрать слово? Она пыталась отвлечь тебя, и это сработало. Ты кивнула. — Можно ли пуддл под водой? — спросила Шарлотта, и ты покачала головой. — Можно ли пуддл во сне? — Нет, — сказала ты. Шарлотта посмотрела на меня и кивнула. — Э-э-э… можно ли пуддл с другом? — спросил я. Ты вымученно улыбнулась. — Совершенно точно нет, — сказала ты, и твои веки прикрылись. — Слава богу! — произнес я. — Может, теперь она поспит. Но я словно сглазил тебя: ты резко вздрогнула, все тело содрогнулось, и ты повалилась с кровати, дернув ногой. В эту же секунду ты закричала. Мы только успокоили тебя, как все повторилось: стоило тебе провалиться в сон, как ты снова вздрогнула, будто падала с обрыва. Шарлотта надавила на кнопку вызова медсестры. — Она то и дело вздрагивает, — объяснила Шарлотта. — Иногда так бывает от морфина, — сказала медсестра. — Попытайтесь удержать ее на месте. — Можно снять ее с кровати? — Тогда она будет еще больше метаться по сторонам, — ответила на это медсестра. Когда она вышла из комнаты, ты снова дернулась, из горла вырвался протяжный стон. — Помоги мне, — попросила Шарлотта и забралась на больничную койку, удерживая на месте верхнюю часть твоего туловища. — Мам, ты меня раздавишь… — Я всего лишь хочу помочь тебе, — спокойно сказала Шарлотта. Я повторил за ней и прилег на твою нижнюю часть тела. Ты всхлипнула, когда я коснулся твоей левой ноги, где был перелом. Мы с Шарлоттой ждали, считая секунды, пока твое тело снова не напряглось, мускулы сократились. Однажды я был свидетелем взрыва на строительной площадке — заряд сдерживала паутина из старых проводов и резины, чтобы контролировать его: на этот раз, когда твое тело вздрогнуло под нами, ты не вскрикнула. Как Шарлотта догадалась так сделать? Может, потому, что она была рядом с тобой, когда случались все те многочисленные переломы? Или потому, что она научилась действовать самостоятельно, а не бежать в больницу? Или знала тебя лучше, чем мог когда-либо узнать я? — Амелия, — сказал я, вспомнив, что мы оставили ее дома несколько часов назад. — Нужно позвонить ей. — Может, я поеду за ней… Шарлотта повернула голову, прислонившись щекой к твоему животу: — Скажи ей позвать миссис Монро по соседству, если что-то случится. Тебе нужно остаться. Мы оба должны постараться, чтобы Уиллоу поспала. — Мы оба, — повторил я и, не успев осознать этого, коснулся волос Шарлотты. Она замерла. — Мне жаль, — буркнул я и отодвинулся. Ты снова дернулась подо мной, как крохотное землетрясение, а я пытался стать одеялом, покрывалом, спасением. Мы с Шарлоттой переживали с тобой каждую судорогу, впитывая твою боль. Она сцепила наши пальцы в замок, так что наши руки лежали между нами, словно бьющееся сердце. — А мне нет, — сказала она. Амелия Жила-была девочка, которая хотела просунуть кулак сквозь зеркало. Она говорила всем, что так сможет посмотреть, что по другую сторону. Но на самом деле таким образом ей бы не пришлось смотреть на себя. А еще, когда никто не смотрел на нее, она бы украла осколок зеркала и вырезала бы свое сердце из груди. И вот, когда никто наконец не смотрел на нее, она подошла к зеркалу и осмелилась распахнуть глаза хотя бы в этот, последний раз. Но, к своему удивлению, не увидела отражения. Ничего не увидела. Она в растерянности коснулась зеркальной поверхности и поняла, что зеркала нет, что она может провалиться по ту сторону. Что и произошло. Все стало еще более странным: она прошла в другой мир и обнаружила, что на нее пялятся другие люди, но не потому, что она была отвратительной, а потому, что все они хотели походить на нее. В школе все ребята с других столиков боролись за место рядом с ней. Она всегда отвечала правильно, когда на уроке ее спрашивал учитель. Почту атаковали любовные письма от мальчиков, которые не могли жить без нее. Сперва все это казалось невероятным, будто под ее кожей стартовала ракета каждый раз, когда девочка выходила на люди. Но потом и это наскучило. Ей вовсе не хотелось давать автограф каждый раз, когда она покупала пачку жевательной резинки на заправке. Она надевала розовую футболку, и к ланчу все в школе носили розовые футболки. Она устала улыбаться на публику. Девочка поняла, что по эту сторону зеркала жизнь ничем не отличается. Никому и тут не было дела до нее. Люди копировали ее и льстили не из-за того, какой она была, а из-за того, какой они хотели видеть ее, чтобы закрыть дыру в собственной жизни. Она решила вернуться на свою сторону. Но сделать это следовало, когда никто на нее не смотрел, иначе толпы людей последовали бы за ней. Только вот беда, не было и секунды, чтобы на нее не смотрели. В ночных кошмарах люди гонялись за ней, калечились об осколки, заползая за ней в зеркало, они лежали, истекая кровью, на полу. Их глаза распахивались от потрясения, когда они видели ее по эту сторону, непопулярную и совершенно обычную. Когда она больше не могла терпеть ни минуты, то побежала прочь. Девочка знала, что за ней следуют по пятам, но не могла остановиться. Она собиралась пролететь сквозь стекло, что бы это ни означало для нее. Но когда добралась до места, то лишь ударилась головой о зеркало: его починили. Оно стало целым, толстым, непробиваемым. Девочка положила ладони на гладкую поверхность. «Куда ты идешь? — спрашивали все. — А нам можно?» Она не отвечала. Просто стояла и смотрела на прежнюю жизнь, которая шла дальше без нее. Я очень осторожно присела на твою кровать. — Привет, — прошептала я, потому что ты лежала неподвижно и, возможно, еще спала. Твои веки приоткрылись. — Привет.