— И диван жутко неудобный, — добавил он. — Шон, — сказала я с улыбкой. — Возвращайся в постель. Я думала, что в день начала судебного процесса проснусь с тревожными бабочками в животе или с ужасной головной болью, но стоило моим глазам привыкнуть к солнечному свету, и внутри поселилось чувство, что все будет хорошо. Не мешало даже то, что некоторые части тела сладко побаливали. Я перекатилась на бок и потянулась, слушая музыку утреннего душа, где мылся Шон. — Мам? Я накинула халат и побежала в твою спальню. — Уиллс, как ты? — Все зудит, — сказала ты. — И мне нужно в туалет. Я встала удобнее, чтобы поднять тебя. Ты была тяжелой, но без гипсовых штанов все казалось гораздо проще. Я задрала твою ночную сорочку и усадила на унитаз, потом подождала, когда ты позовешь меня, чтобы помочь тебе помыть руки. Я решила, что по пути домой из здания суда я куплю тебе большую бутылку санитайзера «Purell». Вряд ли ты обрадуешься тому, как я организовала твой день. После долгих споров с Марин насчет того, чтобы оставить тебя на время слушания дома, она позволила мне выбрать детскую медсестру, которая присмотрела бы за тобой в ходе судебного процесса. Астрономическую цену мы бы вычли из выигранной суммы. Не идеальный план, но, по крайней мере, мне не пришлось бы волноваться за твою безопасность. — Помнишь Полетту? — сказала я. — Сиделку? — Не хочу, чтобы она приходила… — Знаю, малыш, но у нас нет выбора. Мне нужно сегодня уехать по важным делам, и ты не можешь остаться одна. — А папа? — А я? — сказал Шон, забирая тебя из моих рук и перенося вниз, будто ты ничего не весила. Вместо формы он надел пальто и костюм с галстуком. «Он поедет со мной в суд», — подумала я, внутренне расцветая. — Амелия в душе, — бросил Шон через плечо и посадил тебя на диван. — Я сказал ей, что сегодня придется ехать на автобусе. Уиллоу… — С ней останется сиделка. Он посмотрел на тебя: — Будет здорово. — Ага, — скорчила ты рожицу. — Как насчет блинчиков на завтрак, чтобы загладить нашу вину? — Это все, что ты можешь приготовить? — спросила ты. — Даже я знаю, как сделать лапшу рамен. — Хочешь рамен на завтрак? — Нет… — Тогда не жалуйся на блинчики. — Шон с серьезным видом посмотрел на меня. — Важный день. Я кивнула и крепче затянула пояс халата: — Я буду готова через пятнадцать минут. Шон замер, накрывая тебя одеялом: — Я подумал, что мы поедем на разных машинах. — Он замешкался. — Мне нужно встретиться с Гаем Букером заранее. Если он встречался с Гаем Букером, значит он все же планировал давать показания в пользу Пайпер. Если он встречался с Гаем Букером, значит ничего не поменялось. Я врала себе, это было проще, чем признать правду: секс не то же, что любовь, и одна искрометная ночь не может залечить разрушенный брак. — Шарлотта? — позвал Шон, и я поняла, что он задавал мне вопрос. — Хочешь блинчиков? Он вряд ли знал, что блины являлись самой давнишней выпечкой в Америке, что в восемнадцатом веке, когда не было разрыхлителя или соды, тесто заквашивали, вбивая воздух в яйца. Вряд ли он знал, что блины появились еще в Средние века, когда их подавали в «жирный вторник», перед Великим постом. Если сковорода будет слишком горячей, то блины получатся твердыми и резиновыми, а если слишком холодной, то станут сухими. Он вряд ли помнил, что именно блины я приготовила ему на первый наш завтрак, став его женой, когда мы вернулись из медового месяца. Сделала тесто и положила его в кондитерский мешок, отрезала кончик и вылила на сковороду в форму сердца. Я напекла Шону целую стопку сердец. — Я не голодна. Амелия Позволь рассказать, почему тем утром я не поехала на автобусе: никто не потрудился выглянуть за дверь, и только когда приехала сиделка Полетта и с ужасом пробилась сквозь армию фотографов и журналистов, мы поняли, сколько людей собралось, чтобы запечатлеть желанные кадры — как родители уезжают в суд. — Амелия, — резко сказал папа. — В машину! Скорее! Впервые я просто сделала то, что он велел. Будто этого было мало, некоторые из них следовали за нами до школы. Я смотрела на них сквозь пассажирское окно. — Разве не так умерла принцесса Диана? Отец не произнес ни слова, но так стиснул челюсть, что я думала, он сломает зуб. На красном светофоре он повернулся ко мне: — Будет непросто, но тебе нужно сделать вид, что это обычный день. Знаю, что ты можешь подумать: на этом моменте Амелия делает непристойное дерзкое замечание вроде «Да, так говорили и про одиннадцатое сентября», но у меня внутри ничего не осталось. Мои руки так сильно тряслись, что пришлось сунуть их под колени. — Я уже не знаю, что такое обычный, — услышала я свой тонкий голос. Папа дотянулся до меня и убрал с лица волосы: — Когда все закончится, захочешь ли ты переехать ко мне? От этих слов мое сердце сделало тройное сальто. Я была нужна кому-то, меня выбрали! И в то же время мне хотелось вызвать рвоту. Милая фантазия, но, если думать реалистично, какой суд даст опеку мужчине, который не связан со мной кровными узами? А значит, я застряну с мамой, которая к тому моменту будет знать, что я не выбрала ее. И что с тобой? Если я буду жить с папой, то наконец получу внимание, но в то же время придется оставить тебя. Будешь ли ты ненавидеть меня? Я ничего не ответила, загорелся зеленый свет, и папа поехал дальше. — Подумай об этом, — сказал отец, но я видела, что он обиделся. Спустя пять минут мы были на круглом пятачке перед школой. — Журналисты последуют за мной и сюда? — У них нет разрешения. — Ладно. Я положила на колени рюкзак. Он весил тридцать три фунта, треть моего собственного веса. Я знала это наверняка, потому что на прошлой неделе школьная медсестра установила весы, где можно было взвеситься с рюкзаком и без, поскольку в моем возрасте не следовало носить слишком тяжелые сумки. Если разделить вес рюкзака на вес тела и получить больше пятнадцати процентов, то можно заработать себе сколиоз, рахит, круп и бог знает что еще. Сумки всех ребят оказались слишком тяжелыми, но учителя по-прежнему задавали столько же домашнего задания. — Хорошего дня, — сказала я. — Хочешь, я зайду и поговорю с школьным психологом или директором? Скажу, что сегодня тебе нужна помощь… В этом я совершенно не нуждалась — выделяться, как бельмо на глазу. — Все в порядке, — сказала я и открыла дверь фургона. Машины, следовавшие за внедорожником отца, отстали, и я перевела дух. По крайней мере, я так думала, когда кто-то позвал меня по имени. — Амелия, — сказала женщина, — что ты чувствуешь из-за этого иска? За ней стоял мужчина с телевизионной камерой на плече. Идущие в школу дети обнимали меня, будто я была их другом. — Эй, подруга, — сказал кто-то из них, — можно показывать это по телевизору? — Парень показал средний палец. Из-за кустов с левой стороны материализовалась другая журналистка. — Твоя сестра сказала, что чувствует из-за иска вашей матери о неправомерном рождении?