Быстро проскользнув между этажами, чтобы не наткнуться на Риордана, я поднялась на второй этаж, резко открыла дверь спальни Ирмы и вдруг, в следующую секунду, почувствовала, как ёкнуло моё сердце. Последнее, что я увидела – огромное оранжевое пятно, буквально мелькнувшее перед моими глазами и затмившее собой лицо Дариана Риордана. Почувствовав, как упала на спину, я услышала испуганный голос Ирмы, но так и не поняла, что именно она имела в виду под своими кричащими словами: “Я не специально её убила!!!”. Глава 20. …До выезда за пределы Лондона на шоссе, ведущего домой, оставался ровно один квартал, который моей матери и братьям так и не суждено было пересечь. Как позже выяснилось, мусоровозом, протаранившим автомобиль, за рулем которого сидела моя мать, управлял сорокалетний рецидивист. За пять минут до рокового столкновения этот мерзавец ограбил ювелирный салон, в процессе ограбления которого он ранил из огнестрельного оружия трёх его сотрудников, после чего угнал мусоровоз, управляя которым он и разбил в дребезги самое дорогое, что у меня когда-либо было – душу. С того дня всё в нашей семье перевернулось с ног на голову и вскоре разбилось на осколки. Отец ушёл в глубокую депрессию, из которой его вытягивало лишь то, что ежедневно, неделя за неделей, год за годом, он приходил в больницу, чтобы проведать так до сих пор и не вышедшего из комы Хьюи. Впервые отключить Хьюи от аппарата предложили спустя три года его беспробудного сна. Тогда на поддержание его жизнедеятельности и нашей надежды на его возвращение к жизни уходила бóльшая часть семейного бюджета, отчего мы едва сводили концы с концами – благо, нам помогал дядя Генри, отдававший все свои деньги на содержание нашей семьи, иначе бы в тот страшный период наших жизней мы просто не свели бы концы с концами. Всё было настолько плохо с финансовым положением нашей семьи ещё и из-за того, что отец, потеряв смысл всей своей жизни в лице нашей матери, забросил семейный бизнес, и фирма, в самый сложный для неё период, осталась на плечах дяди Генри, который так и не смог в одиночку удержать её на плаву. Отец ушёл в скрипичные мастера – дело, которому его обучил его дед, муж прабабушки Амелии. Первые годы особых финансов это занятие практически не приносило, да и позже, не смотря на приобретённую некоторую популярность скрипок Родерика Грэхэма, наше финансовое положение не улучшилось. Отец больше никогда не приносил в дом денег больше, чем на ежедневную покупку свежего хлеба – на остальные продукты для нашей семьи добывал деньги дядя Генри. Если хорошенько подумать, мы тогда не умерли от голода только благодаря нечеловеческим стараниям Генри. Именно поэтому теперь я не могла выставить Элизабет с Хлоей из родительского дома без его на то согласия. Этот человек ещё в детстве заполучил мою безоговорочную любовь, но после той роковой трагедии, вернее после того, с каким достоинством он перенёс её последствия, он приобрёл ещё и моё нерушимое уважение. Так что даже если этот человек вдруг решит привести в дом моего искарёженного детства ещё одну Элизабет – я лишь встряхну плечами и не стану мешать обрести желаемое тому, кто однажды спас то, что осталось от нашей семьи. В то время как отец пребывал в трансе, метаясь между своей мастерской и больницей, остальные осколки нашей семьи начали медленно, но верно создавать собственные жизни, отдельные от разбитого семейного гнезда. Пени тогда повезло больше всех – к тому времени у неё уже был Руперт, который буквально обволок её своим теплом и заботой, предоставив ей максимальную защиту от внешних стрессов, насколько это только было тогда возможно. Вскоре после случившегося она стала жить с Рупертом, а отец, прежде беспокоящийся только из-за того, что его любимица задерживается на свиданиях на пять минут дольше положенного времени, даже не заметил момента, в который Пени перестала жить в его доме. Он и сам перестал в нём жить, фактически переехав в свою мастерскую. Но Пени была единственной из нашей семьи, кто смог хоть как-то справиться с полученной с жестокой неожиданностью травмой. Единственной, с кем рядом оказался человек, способный остановить кровотечение душевной раны. Остальным так не повезло. Остальные не справились. Спустя год Энтони, ещё до аварии отрицательно реагирующий на попытки отца вложить в него зачатки мужественности, окончательно потерял с нами связь. Оглядываясь назад, я осознаю, что единственным, что нас всех связывало с Энтони, была материнская любовь. Как только матери не стало, не стало и нашей связи с Энтони. Сейчас же мне хотелось бы, чтобы эта связь не просто затерялась в временном пространстве и боли, а вовсе испепелилась в прах и развеялась по ветру, чтобы никто и никогда даже мимолётом не смог заподозрить о том, что моё прошлое каким-то образом связано с этим человеком. Всё началось с того, что Энтони отчислился из университета из-за банальных прогулов, но это абсолютно не помешало ему в скором времени стать медийной личностью. И хотела бы я сказать, что он стал всего лишь мелкой звёздочкой местного разлива, вот только его популярность гремела на весь Лондон, если не на всю Британию. О том, что Энтони гомосексуалист, я узнала от одноклассников, после уроков продемонстрировавших мне порноролик с его участием. Это произошло спустя месяц после того, как отец выставил его из дома, выбросив в окно его дорогущий новенький макбук. Как оказалось, на этом макбуке отец наткнулся на “недоработанный материал” Энтони, который только начинал вести свой “откровенный” видео-блог. Я помню, как шла домой с трясущимися руками, не в силах поверить в то, что белобрысый парень с пирсингом в носу и тоннелями в ушах – это действительно Энтони. Найти его блог в этот же день у меня не составило особого труда – поисковик определил его третьим в списке. Мне было четырнадцать и у меня к тому времени было слишком много проблем, чтобы сосредоточится на своём половом созревании, отчего с порно в то время я впринципе не была знакома. Наверное поэтому то, что я увидела в видео-блоге Энтони, заставило мои волосы встать дыбом. Уже тогда аудитория его фанатов достигала двухсот тысяч подписчиков, и с каждым годом эта цифра росла в геометрической прогрессии. В тот день я впервые в жизни осознала значение слова “презрение”. Так, как я презирала Энтони, я никого прежде и никогда после не презирала сильнее. Образ жизни Энтони, отрёкшегося от своего реального имени в пользу псевдонима-клички “Фабулус”, незаметно, но уверенно отравлял мой подростковый возраст. Энтони больше был не вхож в нашу разбитую, в буквальном смысле, семью, но он словно присутствовал среди нас своей невидимой тенью. На фоне “чрезмерно откровенного” блога Энтони у меня испортились отношения с одноклассниками и учителями. Я ушла из кружка по рисованию, так и не продержавшись в нём хотя бы месяц, бросила волейбол, отказалась от факультативов и любых других занятий, на которых мне пришлось бы отстаивать свою честь на фоне славы Фабулуса. По факту, я осознанно начала отстраняться от социума и неосознанно оскаливаться на него, видя в глазах говоривших со мной людей их искажённое мнение обо мне. Моё окружение смотрело на меня через призму грязной популярности Энтони. Совершенно незнакомые мне люди преждевременно судили обо мне по моему брату и… По моей сестре. Миша тоже не выдержала той боли, которая обрушилась на неё с потерей матери и братьев. И это было даже страшнее, чем отречение Энтони от семьи и его выложенные на всеобщее обозрение ролики группового гей-порно вместе взятые. Спустя год после аварии, Миша, в свои четырнадцать лет, стала едва ли не самой популярной девчонкой в самой популярной плохой компании подростков в нашем городе. До сих пор помню, как впервые поняла, что она начинает пить спиртные напитки, когда нашла недопитую бутылку пива у неё под кроватью. Я попыталась поговорить с ней об этом, но она так сильно разозлилась, увидев в моих словах не советы, а наставления, что разбила найденной мной бутылкой зеркало в ванной. Это был первый звонок, на который мой отец, всё ещё пребывающий в своём личном мире глубокой депрессии, не обратил никакого внимания. Когда же я стала буквально ворочать отцовской головой, указывая ему на выходки Миши, он всего лишь ограничивал мою сестру в карманных деньгах, а я, и так едва находящая общий язык со своей близняшкой, в итоге и вовсе потеряла с ней всяческое понимание. Когда нам было по пятнадцать лет, на летних каникулах Миша впервые не пришла ночевать домой, что впоследствии стало повторяться регулярно и вскоре, совершенно незаметно, её ночёвки вне дома стали считаться в нашей семье само собой разумеющимся фактом. Отец опомнился лишь после того, как впервые увидел её пьяной в компании пяти не более трезвых парней-старшеклассников. В тот вечер он буквально за руку довёл Мишу до дома, после чего впервые в жизни применил грубую силу, отходив её по пятой точке своим ремнём. Мишу это сильно задело, но не больше, чем на один месяц, так как она, пребывая на момент порки в сильном алкогольном опьянении, практически ничего не запомнила. С тех пор отец начал делать регулярные попытки приструнить Мишу, но два года без контроля со стороны взрослых не прошли для моей сестры даром. Под крышей нашего дома буквально разразились военные действия между отцом, пытающимся приструнить трудного подростка, и Мишей, пытающейся доказать всему миру, что она уже слишком взрослая, чтобы позволять отцу собой руководить. Миша не собиралась отказываться от алкоголя и тем более обрывать общение с плохой компанией, буквально тянущей её ко дну, и всё же выпивать после отцовского ремня она стала заметно реже. …Накануне нашего шестнадцатилетия Миша всю ночь проревела в подушку, а вечером первого февраля, после праздничного торта, испеченного для нас бабушкой Амелией, она заперлась в туалете наверху. Её не было около получаса, а когда она вернулась в нашу общую спальню, я уже лежала на своей постели и, закинув ноги на стену, читала какой-то глянцевый журнал. Она обратилась ко мне глухим, обесцвеченным голосом, что заставило меня настороженно посмотреть на сестру из-под журнала. Бледная словно мел, Миша просила у меня мои карманные деньги, которые мне ежемесячно выдавал отец – ей карманных денег уже больше полугода никто не давал, из-за боязни того, что она потратит их на выпивку. Оценив состояние сестры, я задала лишь один вопрос – деньги ей нужны на алкоголь или на сигареты? Миша сказала, что не потратит их ни на первое, ни на второе, и я, видя, в каком состоянии она находится, впервые за последние два года решила её не расспрашивать, а просто молча помочь ей разобраться с тем, во что она вляпалась. Я тогда думала, что она задолжала денег кому-то из плохих парней, в компании которых она прогуливала школу, но всё оказалось намного хуже. Даже не попытавшись узнать в чём дело, я просто дала ей просимые ею у меня деньги. Я до сих пор считаю этот момент одним из самых необдуманных и ужасных поступков в своей жизни. Если бы Миша тогда смогла воплотить в жизнь свои планы, из-за неё я бы всю оставшуюся жизнь корила себя в пособничестве убийства. …Утром второго февраля за окном падал густой снег. В тот день я проснулась в девять часов и обнаружила, что Миши уже и след простыл из спальни. Впрочем, как и всегда в выходные дни – её словно магнитом вытягивало за пределы нашего дома в места, где скапливались подростки с заплывшими от пива глазами и опустошёнными от дыма головами. Отец однажды пытался удержать её от очередной подобной вылазки, заперев её в ванной, но тогда Миша сбежала через окно, однако отец словно и этого не заметил… Выйдя на коридор, я направилась в ванную. Прекрасно помню как в то утро снизу, из кухни, доносился манящий запах панкейков. Отец наверняка уже включил радиатор в своей мастерской, из чего следовало, что в доме вновь остались только я, бабушка и Рикки – бигль, которого мама подарила отцу за год до аварии. В ванную я входила ещё глубоко сонной, из-за чего в то утро и уронила на пол колпачок из-под зубной пасты. Стараясь мысленно не ругаться нецензурной бранью, чтобы не подражать сестре, я нагнулась за треклятым колпачком, который до сих пор считаю своей большой удачей. Как только я коснулась его кончиками пальцев, мой взгляд упал в мусорное ведро, из которого торчала странная белая коробочка с эмблемой розовой орхидеи, которую я прежде никогда у нас дома не видела. Когда я вытаскивала эту коробку из мусорного ведра, из неё к моим ногам выпала странная пластмассовая полоска. Не успев прочитать текст на вкладыше, я поняла, что это тест на беременность. Он был повёрнут ко мне слепой стороной, отчего результат я не могла увидеть до тех пор, пока не перевернула бы его к себе лицевой стороной. Осознав, что я окончательно проснулась, я взяла в руки тест и замерла. Мне не нужно было читать инструкцию, чтобы понять, что две полоски – это не самое лучшее, что может случится с девчонкой в шестнадцать лет. Спустя минуту я буквально слетела вниз по лестнице, а спустя ещё пять минут мы с отцом мчались в сторону больницы – единственного места, где Миша могла потратить мои карманные деньги на оплату услуги аборта. Естественно отца бы предупредили о намерениях его несовершеннолетней дочери, и всё же… Мы с отцом застали Мишу стоящей на остановке напротив больницы. Я стояла перед ней в своём огромном пуховике, наброшенном поверх пижамы. Из-за бега моё дыхание срывалось на хрип, перед моими округлившимися от страха глазами мерцали чёрные точки, а стук взбесившегося сердца наковальней отбивал у меня в ушах. Я смотрела на Мишу во все глаза, дышала через рот и старательно пыталась восстановить дыхание, отчего до сих пор так и не могу вспомнить, что именно тогда сказал моей сестре отец из того, что в итоге заставило её родить Жасмин. После этой пробежки я месяц провалялась в постели с бронхитом, а Миша вернула мне мои карманные деньги и на летних каникулах, в начале августа, родила вполне здоровую девочку. И всё же этот период беременности Миши нельзя назвать для меня спокойным. Мне снова приходилось сталкиваться с социумом, который, глядя на мою беременную в шестнадцать лет сестру-близняшку, делал выводы о моих наклонностях и даже способностях, и плюсом ко всему популярность Энтони в тот момент резко возросла… …Мне тогда было откровенно хреново. Но речь не обо мне. Миша так и не смогла назвать даже кандидата на отцовство, что передёрнуло не только меня, но и совершенно сбило с толку отца с бабушкой. Миша же, не смотря на полный отказ от алкоголя, не прекратила своего общения с плохой компанией, на седьмом месяце едва не угодив под судебный процесс, связанный с ограблением ночного киоска. Иногда казалось, будто Миша мгновениями старалась вернуться к себе прежней, но даже я уже тогда осознавала, что это будет сложно… А позже это стало и вовсе невозможным. Беременность Миши оказалась затишьем перед настоящей бурей. Миша прокормила Жасмин грудью не более трёх месяцев, после чего резко отказалась от кормления малышки, что было связано с её возвращением к употреблению спиртного. Спустя полгода после родов, не выдержав отцовского контроля и вечных криков регулярно испражняющегося и вечно голодного младенца, Миша, которой ещё и восемнадцати не исполнилось, ушла из дома. Так она стала кочевать по Лондону из квартиры одного мужчины в квартиру к другому и, в итоге, где-то между этими квартирами подхватила серьёзную наркотическую зависимость. В тот момент она нигде не училась и не работала, целиком существуя за счёт тех мужчин, которым она позволяла собой пользоваться… Ничего не менялось вплоть до нашего девятнадцатого дня рождения. Миша вновь появилась на пороге родительского дома, когда Жасмин уже было полтора года от роду. Сестра была измученная, тощая, с залегшими тенями под глазами и от неё ужасно плохо пахло. Передо мной стояло отражение той меня, которая всё-таки сломалась после аварии и, к своим девятнадцати годам, износилась до изнеможения. В тот день нашего рождения мы с отцом узнали не только о том, что Миша перешла с порошка на иглу, но и что она снова ждёт ребенка. Отец ребёнка вновь был неизвестен. Нам крупно повезло, что в тот момент Миша добровольно согласилась на лечение в одной из Лондонских наркологических лечебницах, благодаря чему она тогда и соскочила с иглы. В тот период мы концы с концами едва сводили, разрываясь между оплатой лечения Миши и оплатой поддержания жизни в Хьюи, отчего у меня до сих пор мороз по коже пробегает, когда я вспоминаю о том голодном для нашей семьи годе. Как и во время первой беременности Миши, мы боялись того, что ребёнок, с учётом нездоровой жизнедеятельности его матери, может родиться больным, вот только в отличие от первого раза, наши опасения насчёт здоровья младенца, к всеобщему ужасу, оправдались. Мия родилась семимесячной крохой весом в два кило, и у неё сразу же выявили проблему с правым лёгким. И всё же первое время в операции не виделось надобности, пока время не показало, что нам этого не избежать. Из-за медикаментов, которые Миша принимала для лечения наркотической зависимости во время беременности, грудное вскармливание новорождённой было невозможно. Первые пару месяцев после рождения Мия провела под колпаком в инкубаторе, но со временем она начала постепенно набирать силы. Мы смогли забрать её домой только на третий месяц после её рождения, в то время как Миша пролежала в лечебнице вплоть до начала декабря, из-за чего она вновь увидела своих дочерей лишь когда первой было два года и четыре месяца, а второй уже шёл пятый месяц. Следующие полгода после возвращения Миши из лечебницы прошли более-менее тихо, пока отец не стал замечать, что из нашего дома начали пропадать вещи. Сначала лампы, молоток и шуруповёрт, затем тостер и, наконец, его дешёвые наручные часы. Миша не вернулась к наркотикам, но именно так выяснилось, что она вновь начала прикладываться к бутылке и, пытаясь заглушить желание вновь попробовать дозу, она стала нюхать клей. С этим мы так ничего и не смогли поделать, так как Миша на корню отказалась с нами сотрудничать и, в итоге, отцу пришлось выгнать её жить в гараж, обустроив его спальным местом в виде старого дивана, сломанным журнальным столом и небольшим платяным шкафом, в котором уместились все её уцелевшие за эти годы пожитки. Так, в свои двадцать три года, моя сестра-близняшка стала едва ли не законченной алкоголичкой-токсикоманкой, а я – не справившейся со своими ролями сестрой и дочерью. И всё же я старалась быть хотя бы хорошей тётей для своих племянниц, хотя это и давалось мне с большим трудом. Мне повезло, что в этом плане мне сильно помогала Амелия. В первые годы жизни Жас я была тем самым человеком, который нянчился с ней дни и ночи напролёт – я кормила её смесями, меняла подгузники, бегала у её кроватки по ночам, параллельно готовясь к вступительным экзаменам в университет. Однако в экстренных случаях меня страховала Амелия. Именно ей с отцом в итоге выпали основные хлопоты, связанные с рождением Мии, так как я к тому времени уже училась и жила в Лондоне. И всё равно в студенческие годы я старалась по-максимуму проводить своё свободное время дома, чтобы облегчить нагрузку отца и бабушки, которой недавно перевалило за девятый десяток. Так продолжалось до тех пор, пока я официально не устроилась на работу, чтобы помогать им ещё и материально… Жасмин, от которой Миша сначала хотела избавиться посредством аборта, а позже при помощи передачи её на усыновление в органы опеки – отец и Амелия всё же настояли на том, чтобы Миша оставила их внучку им – впоследствии проявила себя как одарённый ребёнок. В свои пять лет Жасмин могла свободно умножать и делить в уме трехзначные числа, и она наверняка знала, что северное сияние – это не просто раскрашенное небо, а свечение верхних слоёв атмосфер планет, обладающих магнитосферой, вследствие их взаимодействия с заряженными частицами солнечного ветра. Да и то, что такое атмосфера, магнитосфера и заряженные частицы, она тоже прекрасно понимала. У Жасмин была едва ли не идеальная память, особенно на цифры, отчего смотря на неё, я часто задумывалась над тем, кто именно мог быть её отцом. Миша же, с которой на данный период наших жизней мы свели общение к минимуму, по поводу этого вопроса всегда таинственно отмалчивалась, из-за чего я была склонна предполагать, что она всё-таки знает имя отца её первого ребенка. Я даже не исключала вероятности того, что им является какой-нибудь прокаченный учёный. Хотя, откуда в нашем городе взяться подобному персонажу? Мия же, в отличие от Жасмин, росла очень тихим и спокойным ребёнком, что легко объяснялось тем дискомфортом в её легких, который с взрослением девочки всё чаще давал о себе знать. Она также, как и её сестра, была остра на ум, но на этом её сходство с Жас заканчивалось. У подвижной Жасмин были серо-зелёные глаза и тёмно-русые волосы длинной до лопаток, у тихони же Мии были голубые глаза и короткие волосы цвета молока. От матери им достались только курносые носы и милые щёчки с ямочками во время улыбки, но даже невооруженным взглядом можно было понять, что у девочек разные отцы. Когда месяц назад я узнала о том, что у меня есть всего лишь год на то, чтобы собрать сто пятьдесят семь тысяч долларов на спасение жизни Мии, меня словно поразило током. Говорят, что человек умирает столько раз, сколько раз он теряет близких ему людей. В этой жизни я умирала трижды. Под третьим разом я имею ввиду не лежащего уже десять лет в коме Хьюи – для него я буду висеть на волоске от смерти столько, сколько от меня это потребуется. Я имею ввиду Энтони. В третий раз мне было не больно – даже отлегло при осознании того, что он для меня больше не существует. Сейчас же, глядя на Мишу, свою близняшку, я вновь предчувствую свой скорый конец, и надеюсь лишь на то, что успею выжить в случае с Мией. Глава 21. Сидя на диване, Нат смеялась так громко, как не смеялась с того момента, когда пару месяцев назад её брат по видеозвонку сообщил ей о том, что хочет сняться в рекламе женского шампуня. – Может быть эти двое садисты и наняли тебя лишь для того, чтобы периодически наносить тебе тяжкие телесные повреждения? – держась за живот, не могла сдержать свой смех рыжая. На самом деле Ирма не убила меня – она всего лишь прицелилась в Дариана и изо всех своих подростковых сил бросила в брата баскетбольный мяч, который пролетел под его рукой как раз в момент, когда я вошла в комнату. Мяч попал мне в голову, но я этого не успела понять – слишком стремительно моё тело полетело назад. Мне ещё повезло упасть на относительно мягкий ковёр, и всё же ещё далеко не факт, что на моём затылке теперь не нарисуется шишка. При падении у меня в глазах внезапно потемнело, но как только моё тело коснулось пола, я резко распахнула глаза. Около пяти секунд я была дезориентирована кричащими словами Ирмы: “Я не специально её убила!”, – после чего постепенно начала приходить в себя, ощущая неприятно нарастающую боль в носу. – Ты как? – пощёлкав пальцами перед моими глазами, обеспокоенно поинтересовался Риордан, всё же не сдержав намёка на улыбку. – Вы идиоты, – сквозь зубы выдавила я, неожиданно почувствовав онемение в области носа. – Жить будешь, – усмехнулся сидящий на корточках Дариан, заставив меня разочароваться ещё больше. Я не из склонных к суициду людей, но неужели нельзя было чуть-чуть побольше приложить сил к мячу и по более прямой траектории запустить мяч в мою голову?.. Нет-нет-нет… Это всего лишь бред разочаровавшегося в жизни реалиста. Мне ещё Мию нужно вытащить из всего этого дерьма, так что умирать мне пока что нельзя. – Давай я перенесу тебя на диван, – попытался подсунуть под меня свою твёрдую руку Риордан. – Попробуй только дотронуться до меня, – буквально прорычала свою угрозу я. Голова всё ещё болела, отчего я не торопилась подниматься. Тем более Ирма скрылась с места преступления со скоростью молнии (спустя несколько минут она притащила мне лёд), что позволяло мне надеяться на то, что она ретировалась за ножом… Нет-нет-нет… Мне ещё жить, жить и жить… – Мяч прилетел в твою голову сверху, – встав на одно колено напротив моего виска, констатировал Риордан. – Но, по-видимому, немного задело нос… – Пф-ф-ф… – тяжело выдохнув, я операсть на правое предплечье, таким образом слегка приподняв своё тело. Дотронувшись кончиками резко охладевших пальцев до носа, я поняла, что у меня, хотя и не сильно, действительно идёт кровь носом. Я нахмурилась, отведя взгляд от оставшейся на пальцах крови прежде, чем могла бы успеть сомлеть от её вида. – Жаль, – поджал губы Дариан, заставив меня посмотреть на него снизу вверх. – Такой красивый нос. – “Такой красивый нос”? – надрывалась в смехе Нат. – Да он над тобой издевается! Меня стошнило всего один раз – на дороге по пути домой. Я отказалась от варианта, в котором Кристофер подвёз бы меня до дома и забрал бы завтра на работу, так как в таком случае моя машина ночевала бы при особняке Риорданов, и плюс ко всему я не желала показывать ни Крису, ни Риорданам дорогу к тому милому сарайчику, в котором помещалась вся моя напряжённая жизнь. В итоге мне пришлось добираться до дома не превышая шестидесяти километров в час, чтобы непрерывно контролировать своё “прибитое” состояние. Повезло ещё, что мой нос не был сломан и кровь остановилась так же быстро, как и началась, иначе бы и вправду было бы жаль его, но не как декоративное украшение моей недурной внешности, а как аппарат для естественного дыхательного процесса. И всё же, не смотря на все ухищрения Риорданов, я дожила до пятницы. К сожалению или к радости, но я была из живучих. Из очень живучих… – Как твой нос? – с порога встретил меня вопросом Дариан, подталкивая меня не на самые приятные воспоминания. – Каким был, таким и остался, – незаинтересовано отозвалась я. – Ты действительно всегда будешь приходить в брюках и блузке? – У меня комплект из одинаковых – меняю ежедневно, если ты о запахе. – Брось, от тебя всегда пахнет яблоками… – И когда это ты успел меня обнюхать? – При первой нашей встрече, когда обрабатывал твою руку, и вчера, пока ты лежала на ковре. От тебя так и несёт яблоками. Что это за духи такие?