— Ну и че там у тебя за идея? — понуро спросил он. — Взгляните на свое дело со стороны судьи. У вас уже было две судимости за разбой. Это преступление и так относится к категории особо тяжких, но по крайней мере раньше обходилось без смертей. И вот теперь сразу два убийства в придачу к этому же разбою! В глазах судьи вы выглядите безнадежным человеком, который после каждой судимости становится еще более опасным. Какой смысл ждать вашего исправления? — объяснял я. — Доказательства железные, никаких смягчающих обстоятельств нет и не будет. Получить пожизненное в таких условиях проще простого. — Да ни хрена! — взорвался Спесивцев. — Всю жизнь я чалиться не собираюсь! Ты видел колонии для пожизненников? Да по сравнению с ними моя старая зона была как Мальдивы! Ты же обещал, что срок мне скостят! — Шансы на это равны одному из ста. Любой адвокат подтвердит, — твердо сказал я. — Но если вы не хотите отправиться в «Черный беркут» или «Вологодский пятак», то у менять есть одно предложение. Немногим лучше, но советую хорошенько подумать. — Валяй, чего уж там. — Я страдаю от смертельной болезни. Врачи не могут определить, от какой именно, но… Я рассказал ему упрощенную версию того, что произошло со мной за последние несколько недель. Без вепсской магии и деталей адвокатского расследования, без походов к экстрасенсам и смерти Динары. Для Спесивцева вся история свелась к тому, что болезнь смертельна и заразна. И безболезненна (тут я в целом не соврал). — Так ты че, предлагаешь мне заразиться и подохнуть до приезда на зону? — нахмурился Спесивцев. — Да уж, хреновый выбор. Жить хочется, но в тюряге жизни нет. Твою мать… — За все прошедшие годы ни один из осужденных к пожизненному сроку еще не вышел на свободу по УДО, — в этот момент я чувствовал себя дьяволом, склоняющим человека к страшному греху. Одно из худших ощущений, которые мне когда-либо приходилось испытывать. — Нужна вам такая жизнь? Подъем, проверка, прогулка, отбой. И так каждый день. До самой смерти. Я уже не говорю о насильниках и каннибалах, с которыми вам предстоит познакомиться. В таких условиях многие не выдерживают и… — Да понял я! Дай подумать спокойно, не трещи! — перебил меня Спесивцев. Я умолк. Прошло три или четыре минуты, каждая из которых показалась мне вечностью. — А, да пошло оно все! — неожиданно подал голос Спесивцев. — Лучше сдохнуть, чем так. Я соглашусь, но сначала ты должен пообещать мне кое-что. Иначе сам себя не прощу. — Что именно? — Маме моей уже шестьдесят лет, она инвалид и едва сводит концы с концами. Может, я конченный человек, но ее-то вины в этом нет. После моей… смерти она вообще окажется совсем одна, родных у нас не осталось, — его голос дрогнул. — Короче, есть у меня схрон в одном месте. Налички там немного, но на какое-то время ей хватит. Ты уж передай ей, лады? И скажи, что я сожалею. Сожалею обо всем, что сделал не так. Он склонился к моему уху и прошептал расположение места, в котором находился схрон. В ответ я пообещал, что передам деньги его маме в этот же день. — Только попробуй меня обмануть, я тебя с того света достану, — произнес он, и в этих словах не было ни капли шутки. — Все, я готов. Давай, делай че хочешь. — Дайте мне свою руку. Сквозь прутья клетки — к счастью, в этом зале ее не успели заменить на новомодный «аквариум» — просунулась большая грубая ладонь. Я обхватил ее, помедлил, вспоминая слова, затем произнес: — Избави меня от душной черноты, коей делюсь я с тобой. Прими ее как земля воду, да оградит тебя Высокий. Спесивцев смотрел на меня, а я — на него. И хотя внешне ничего не происходило, я готов был покляться, что почувствовал, как по моему телу проскользнула едва заметная волна, похожая на слабый удар током. Наши руки разжались. Спесивцев сделал шаг назад, осматривая себя. — Это все? — спросил он, зевая. — Ничего не чувствую, разве что… разве что в сон клонит, как после таблеток. Дальше-то что будет? Я не успел ответить потому, что в этот момент двери с грохотом распахнулись, и в зал вновь потекли рекой участники процесса. Пятнадцать минут перерыва истекли. Судья занял свое место, процесс пошел своим чередом. Помощник прокурора приступила к изложению обвинения, однако она успела зачитать всего несколько строчек, когда порча вступила в финальную фазу. — Какого лешего он делает? — послышался озадаченный голос конвоира. Неожиданно сзади меня раздался глухой удар. Я повернулся к подсудимому. Спесивцев, обхватив руками металлические прутья, монотонно бился головой о клетку. Лицо было залито кровью, глаза закрыты. Он убивал себя во сне. Чрево взяло контроль на себя. В безмолвном остолбенении я наблюдал, как Спесивцев делал шаг назад и тут же вновь бросался на прутья. Куски штукатурки падали с потолка вокруг клетки. Кто-то закричал. Кто-то сорвался с места и выбежал из зала прочь. Конвоир судорожно пытался отпереть дверь клетки, но у него ничего не выходило. Ключи выскользнули из дрожащих пальцев и со звоном упали на пол. Пока он поднимал их, удары продолжали греметь один за другим. Вид этого зрелища почему-то заставил меня подумать о том, как отбивают мясо перед готовкой. Только здесь выходило наоборот — само мясо бросалось на молоток. Когда конвоиру удалось открыть дверь клетки, спасать уже было некого. Спесивцев столкнулся с прутьями в последний раз, охнул и осел на залитый кровью пол. Конвоир дотронулся до тела и растерянно взглянул на меня. В царящей вокруг суматохе судья требовал вызвать врача, но его никто не слушал. Я оторвался от созерцания тела моего подзащитного и, шатаясь, потащился к выходу: мне остро не хватало глотка свежего воздуха. К горлу подступил тугой ком. Проходя мимо пропускного пункта, я вновь столкнулся с Детиной. Он встревоженно посмотрел на меня и спросил: — Что там стряслось? Носятся все вокруг, но никто ничего не объясняет. Я невнятно махнул ему рукой и выбежал наружу. Упал возле ближайшей мусорки, закашлялся, после чего меня вырвало вонючей рыжеватой жижей. Перед глазами так и стояло красное деформированное лицо Спесивцева. Я блевал до тех пор, пока не почувствовал, что внутри желудка осталась только пустота. Дурной привкус остался на языке напоминанием о случившемся. Трупов мне пришлось повидать достаточно. Но никогда прежде я не становился причиной смерти другого человека. Глава 48 Глава 48 До тайника Спесивцева я добрался в тот же день. Мог бы повременить до того, как закончится вся эта история с порчей, но не стал: чувствовал себя обязанным хоть как-то загладить вину. Совесть по-прежнему царапала мою душу, и даже осознание того, что погиб заслуживающий худшего мерзавец, не делало переживания легче. Жестяная коробка была спрятана под Уктусским мостом — одним из самых старых в городе. Живописное каменное сооружение до сих пор не утратило своей притягательности, несмотря на обилие вокруг рекламных щитов и новостроек. Я с трудом пробрался под мост, едва не упав в речку. Нашел третий слева камень и поддел его ножом. Как и говорил Спесивцев, внутри оказалось углубление со спрятанной в нем коробкой. Я открыл проржавевшую крышку. На дне коробке лежали смятые купюры, в основном номиналом по пять тысяч рублей. Говорят, что деньги не пахнут, но к этим бумажкам мне не хотелось даже прикасаться. Я так и понес их — в закрытой жестяной коробке на вытянутых руках. Моим следующим пунктом назначения была квартира матери Спесивцева в районе Уралмаша. Таксист домчал меня туда за двадцать минут, хотя в пути я чуть было не отключился под мерное гудение и плавные покачивания машины. Сказывалась бессонная ночь. Мать Спесивцева жила в панельной хрущевке, расположенной среди ряда других, похожих друг на друга домов. Я вошел в старый, тускло освещенный подъезд. Поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Долго никто не открывал. Я топтался на месте, коробка с деньгами обжигала руки. Наконец, послышались тихие, медленные шаги. Дверь со скрипом отворилась. На пороге показалась маленькая сухая женщина, дыхание которой было тяжелым и свистящим. — Что вам нужно? — она посмотрела на меня воспаленными глазами. — Я был защитником вашего сына на судебном процессе. Вы должны узнать, что он… он скончался во время заседания. Из-за неизвестной болезни… Я рассказал ей о том, что произошло на заседании. Обрисовал все сухо, кратко, без лишних подробностей. И конечно же, умолчал о том, кто именно стал причиной смерти Спесивцева. Я надеялся, что она не увидит выпуск новостей, в котором журналисты расскажут о том, как подсудимый сломал свой череп о решетку. Стоило сообщить ей о гибели сына мягче, гораздо мягче, но нужных слов у меня не было. Впрочем, женщина восприняла дурную весть на удивление стойко. Она охнула, глаза заслезились, но с ней не случилось ни истерики, ни криков. — Из тюрьмы да в тюрьму. Всю молодость сгубил и ничего хорошего не сделал, — причитала женщина, качая головой. — Кому же я так не угодила, что одно только горе мне от сына шло? Или нагрешила я где? — Перед смертью он просил передать вам деньги, — от вида ее слез мне стало еще тяжелее. Я протянул коробку. Женщина не шелохнулась. — Возьмите. Деньги в любом случае пригодятся. На лекарства, на еду, на плату за квартиру, — настаивал я. — Нет. Зарабатывал мой сын только одним способом, — ответила она. — А преступные деньги я брать не буду. Я ценю то, что вы не поленились дойти до меня и сообщить о смерти сына, но больше никаких дел с вами иметь не хочу. Если хотите, деньги можете оставить себе. Она захлопнула дверь перед моим лицом. Некоторое время я так и стоял — один в пустом подъезде, с коробкой в руках. Затем спустился по лестнице и вышел во двор. Мысли матери Спесивцева насчет денег удивительно точно совпали с моими собственными. Взять их себе было все равно, что замараться в грязной, вонючей массе. Но и выкидывать было глупо. Я пересек двор и вошел в помещение продуктового магазина. Сразу же увидел пластиковый ящичек для пожертвований, который был пуст, если не считать пары монет. На информационной наклейке была фотография грустного ребенка с надписью: «СТЕПА МАКРУШИН. СПИНАЛЬНАЯ МЫШЕЧНАЯ АТРОФИЯ». Жуткая болезнь, лечение которой государство не обеспечивало из-за бюрократических проволочек. А ведь вместо того, чтобы прожигать деньги налогоплательщиков на проведение дней города и покупку элитных служебных автомобилей, можно было приобрести лекарство. Торопливо, словно совершал нечто противоправное, я просунул смятые бумажки в узкую щель. Родители Степы будут вне себя от радости. К тому же происхождение денег останется для них тайной. — Хорошее дело, — прозвучал скрипучий голос за моей спиной. Я обернулся и увидел глубокого старика, опирающегося на трость. Он смотрел на меня, одобрительно кивая головой. Его глаза улыбались. — А я все время с пенсии часть откладываю, — продолжил он. — Мне уже ни к чему, так хоть ребенку помогу. Но до вашей суммы мне ой как далеко. — Это деньги другого человека, не мои, — смутился я. — Главное, что они пойдут на пользу ребенку, верно? Эх, если бы каждый в своей жизни стремился сделать что-то хорошее, мир был бы в тысячу раз добрее. Я согласился со стариком, вежливо с ним попрощался и вышел на улицу. Ласково пригревало солнце, на душе стало легко, словно с меня сняли тяжелую ношу. До судебного заседания по делу Кургина оставалось три дня. Глава 49