Я закатила глаза. — Мейсон, эти «мероприятия» важны. Для нас с тобой. Он тяжело вздохнул. — Мой дядя оказал на меня давление и я сказал, что мы все ещё видимся, на что он ответил, что он был бы горд, если бы слухи воплотились в жизнь и он увидел кольцо на твоём пальце. Я засмеялась в знак солидарности, потому что у нас обоих были сложные отношения с фигурами нашего отца, и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. Вспыхнула камера телефона, когда кто-то нас сфотографировал, но в этом и был смысл всех этих вещей. Мейсон помог моей известности, возил меня по городу, когда я впервые приехала, а я продолжала помогать его властной гомофобной семье, будучи его спутницей. Его губы поджались, но он расслабился, когда я положила руку ему на плечо и повела обратно к нашему столу, чтобы занять наши места. Когда он положил свою руку поверх моей, он посмотрел на меня мрачными глазами. — Ты тоже важна для меня, Козима, и я могу сказать, что ты недовольна. Даже более чем обычно, что я должен отметить, это о чем-то говорит. Я быстро отвела взгляд, высвободив руку из его хватки. — Ты едва меня знаешь. — Я знаю тебя уже два года. Я бы сказал, что это значительный срок, — возразил он, его голос был жестким от раздражения. Он заслуживал большего, чем моя раздражительная оборонительная позиция, но я снова начала протестовать. — Я просто конфетка для твоих рук, Мейсон. Расслабься. Внезапно его рука оказалась на моей, и меня повернуло на сиденье, пока я не оказался лицом к нему полностью, мои колени оказались зажаты между его коленями. Выражение его лица было холодным и жестоким. — Не смей. Не оказывай себе и нашим отношениям медвежью услугу, делая вид, что это сделка, а не эмоциональная связь. Я здесь как твой доверенный человек, так же как и ты мой. Что с тобой не так, что ты так легко об этом забываешь? Я выдернула руку из его хватки, избегая осуждения в его ледяных глазах. Обычно я могла контролировать свое необоснованное желание дистанцироваться от людей, особенно мужчин, в моей жизни, но события последних нескольких дней настолько вывели меня из строя, что я почувствовала себя так, как будто меня пропустили через измельчитель древесины. Кусочки моего израненного прошлого, бурного настоящего и мечтаний о будущем лежали вокруг меня, словно обломки, и я понятия не имела, как разобраться в этом хаосе. — Простишь меня? — тихо спросила я Мейсона, скрестив ноги и наклонившись в кресле так, чтобы я могла обхватить его шею сбоку. — Сегодня вечером я на грани. — Ты могла бы поговорить со мной о том, почему это так, — мягко предложил он, все еще злясь. — Я знаю, что ты не любишь говорить о своем прошлом, но что-то или, может быть, кто-то снова всплывает в настоящем? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно, верно? Я вздохнула и повернулась к своему стакану красного вина в поисках утешения, как сделала бы любая женщина Ломбарди. Мы с Мэйсоном молчали, когда начался ужин, и хорошо одетый конферансье вышел на сцену, чтобы рассказать о благотворительной организации по борьбе с раком, которую мы поддерживаем. Я играла с едой вместо того, чтобы есть ее, хотя обслуживал мероприятие один из моих любимых нью-йоркских поваров. В моей голове было слишком много вещей, чтобы погрузиться в этот великолепный вечер. Мое сердце сильно колотилось, зная, на какой риск я пошла, отправляясь в Англию, хотя я надеялась, что это окупится, когда я буду позировать самому знаменитому фотографу в мире. — Эй, — тихий голос Мэйсона прервал мои мысли, и я подняла голову и увидела, что на его лице отразилось нечто более резкое, чем беспокойство, что-то вроде беспокойства. — Ты все еще готова к этому? Мы всегда можем пойти домой. Я категорически покачал головой. — Нет. Я знаю, что это важно для тебя, поэтому это важно и для меня. Он коротко кивнул, но был расстроен тем, что я так молчала. Я отмахнулась от беспокойства и сосредоточилась на предстоящем вечере. Первая любовь Мэйсона, его лучший школьный друг и тайный бойфренд, умер в двадцать три года от рака мозга, и теперь, когда у Мэйсона были деньги и влияние в городе, он стал одним из крупнейших покровителей благотворительной организации. Именно поэтому я согласилась, чтобы меня «продали» на свидание тому, кто предложит самую высокую цену, чтобы собрать деньги на лечение болезни. Ирония того, что я снова добровольно продавала свою красоту, не ускользнула от меня, но мой терапевт заверил меня, что это реальный способ «вернуть себе силу» и переписать травмирующий опыт в позитивный и альтруистический. Я думала, что это полная чушь, но мне хотелось поддержать Мейсона, и у меня был опыт игры на своей красоте, как у маэстро на его инструменте. — Дамы и господа, уважаемые гости, — драматически заявил ведущий. — Для меня большая честь объявить о предметах, которые мы выставим на аукцион сегодня вечером. Пожалуйста, помните, что доходы пойдут на очень достойное дело. — Я попыталась сосредоточиться на его объяснении благотворительности, но иголки играли по коже на моей шее. Нахмурившись, я слегка повернулась, чтобы смахнуть зуд, когда заметила его. Граф Торнтон Александр Дэвенпорт сидел за одним из главных столов перед сценой, скрестив ноги и небрежно перекинув одну руку через стул рядом с ним, где сидела и болтала с ним симпатичная молодая женщина. Та самая белокурая богиня, с которой я видела его в последний раз в Милане, леди Агата Говард. Я не могла видеть его глаз со своего места, но без колебаний знала, что он смотрит на меня. Надежда и страх бурлили во мне. Я прижала кулак ко рту, борясь с тошнотой. — Слишком много вина? — пробормотал Мейсон, все еще глядя на ведущего. Я покачала головой, мои глаза неумолимо устремились на мужчину в другом конце комнаты. Я чувствовала, как якорь болезненно натягивается в моей душе, когда наша связь натянулась и завибрировала энергией. На нем был полностью черный наряд, если не считать золотого шелкового нагрудного платка. Даже находясь так далеко, я чувствовала, как у меня буквально перехватило дыхание. Какого черта Александр делал на этом благотворительном мероприятии? Я судорожно сглотнула и попыталась оторвать взгляд от золотого нагрудного платка. Не слишком ли было думать, что он носил это как тонкое напоминание о том, что я и мои золотые глаза принадлежат ему? — И вот тот момент, которого мы все ждали, — крикнул ведущий. — Всем, пожалуйста, поприветствуйте на сцене милых дам и господ, вызвавшихся добровольно участвовать в аукционе! Это был мой выход, но я осталась сидеть на своем месте, глядя в глаза серебряных монет, которых не видела столько лет. — Козима, чего ты ждешь? — прошептал Мейсон, подталкивая меня бедром. Я наблюдала, как медленная улыбка растеклась по чертам Александра, и только когда он слегка кивнул головой, чары лопнули, и я освободилась из его хватки. Стыд пронзил меня, как вулканический жар, и я почувствовала вкус пепла своих старых мечтаний на кончике языка. Он больше не был моим, и я больше не могла хотеть его. Чувство невольного желания, которое он все еще разжигал во мне, было прискорбным напоминанием о моей давней потребности в сексуальном удовлетворении, которое мог мне дать только он. Я пристально посмотрела ему в затылок, когда он повернулся и обаятельно улыбнулся Агате, черт возьми, Говард. — Кто это? — резко спросил Мейсон, встревоженный больше, чем следовало бы, будучи моим другом и фальшивым женихом, и проследил за моим взглядом к другому столу. — Никто важный, — сказала я легкомысленно с широкой улыбкой, такой же фальшивой и функциональной, как тканевые цветы. С томной улыбкой я поднялась на ноги как раз в тот момент, когда последние несколько добровольцев поднялись на сцену, и запечатлела долгий, долгий поцелуй на удивленных губах Мейсона. Я чувствовала, как глаза зала наблюдают за мной, когда я отстранилась и неторопливо подошла к сцене, где другие женщины смотрели на меня с разной степенью раздражения. Удивительно и ужасно, но именно Агату Говард, похоже, больше всего позабавила моя тактика. Ее голубые глаза сверкали, когда она ухмылялась мне, прохаживающейся между столами. — Извините на минутку, ребята, — спросил ведущий, наблюдая, как я поднимаюсь по лестнице. — Этого стоит ждать, и я думаю, она это знает. Я улыбнулась ему, проходя мимо, и когда он предложил свою напудренную щеку для поцелуя, я подчинилась. Волна свиста и аплодисментов поддерживала меня. Пусть Александр увидит именно то, чего ему не хватало последние четыре года. Аукцион начался с миниатюрной брюнетки на другом конце очереди, и я поняла, что буду последней женщиной, которую вызовут. — Вы проделали замечательную работу, — прошептала Агата со своим невероятно шикарным британским акцентом. — Теперь, когда ты последняя, предвкушение будет только нарастать. Я бросила на нее тревожный взгляд, пытаясь оценить ее намерения. К сожалению, она была британкой до мозга костей, и ее воспитали идеально уравновешенной и непрозрачной. — Спасибо. Хотя я уверена, что мужчины потратят на вас все свои деньги, а мне останутся остатки. Она хихикнула, как школьница, услышав мой комплимент на экзамене. — У меня такое чувство, что мужчина, с которым я пришла, уйдет с кем-то другим. Пот выступил у меня на затылке, и руки чесались, чтобы их сплели вместе, но я сохранял самообладание благодаря чистой силе воли. Какого черта была игра этой суки? — Агата, — сказала она мне с легкой улыбкой. — Очень приятно. — Козима, — неохотно пробормотала я и увидела, как ее губы дернулись от веселья. — Есть ли у меня двенадцать тысяч долларов на подтянутого и загорелого Уэсли Лонгхорна? — подтолкнул ведущий. Женщина в зале подпрыгнула в воздух, подняв табличку с номером, и все аплодировали, когда ей продали его. — Она переплатила, — пробормотала я. Агата снова хихикнула. — Не смеши меня, — строго сказала она. — Я следующая. Четверо мужчин сделали ставку на нее мгновенно, и она заметно прихорашивалась, когда каждый изо всех сил пытался перебить цену другого. Мой взгляд нашел в толпе Александра, лениво покачивающего табличкой между указательным и большим пальцами, хотя на его девушку в настоящее время делали ставки другие мужчины. Он не смотрел на меня, но я почувствовала, как в моем сердце пробежала та же волна тревожного возбуждения. — Продано! За тридцать восемь тысяч долларов, — кричал ведущий сквозь аплодисменты, а поклонник Агаты триумфально сжимал кулаки. — Пожелай мне удачи? — спросила я, когда она проходила мимо меня со сцены. Я все еще томилась от ее дружелюбия, но почувствовала, что меня тянет к ней. Мое любопытство всегда, казалось, перевешивало чувство самосохранения. Она заколебалась и покачала головой, пряди ее светлых волос в свете прожекторов напоминали лунный свет. — Тебе это не понадобится. Я нервно сглотнула, когда толпа успокоилась, и вспомнила, как Орден косо смотрел на меня, когда меня представили как рабыню Дэвенпорт в роскошной столовой Перл-холла. Было сложнее, чем следовало бы, напомнить себе, что это совершенно другой сценарий. Сделав бодрящий вдох, я положила одну руку на бедро, а другой провела по боку от поясницы до длинной линии верхней части бедра. Моя ладонь, прижатая к прозрачной ткани, была вспотевшей, а сердце громко грохотало в ушах, но я могла сказать, что все были в таком же волнении, как и я. — А теперь самое интересное, — засмеялся ведущий и покинул трибуну, чтобы подойти ко мне с микрофоном. — Я знаю, что это не по сценарию, но я просто должен был спросить тебя… — Его карие глаза с черной линией были широко раскрыты и искренни. — Ты просыпаешься в таком виде? Я рассмеялась вместе с публикой и кокетливо посмотрела на мужчину передо мной. — Очень немногие люди знают ответ на этот вопрос, bello. — Хорошо! — Он повернулся к публике, настоящий шоумен, и помахал мне рукой. — Может быть, эта итальянская богиня за определенную плату выдаст свои тайны? Давайте начнем торги с двух тысяч долларов. Табличка Мейсона тут же поднялась, как и еще у семи человек. Я с восторгом и ужасом наблюдала, как цена продолжала расти и расти. Мои глаза искали своих поклонников, но резкий свет сцены мешал мне, и, наконец, я перестала напрягаться, чтобы видеть. Цена достигла тридцати четырех тысяч долларов, прежде чем последний конкурент Мэйсона сдался. — Раз, два, — растягивал ведущий в микрофон. — Пятьдесят тысяч долларов.