Бовуар и Лакост прошли мимо плотной стены из мешков с песком, останавливаясь, чтобы внимательнее приглядеться к ним. – Еще бы чуть-чуть, и… – сказала Лакост, показывая на мешки, которые река сдвинула силой своего потока. Бовуар что-то пробормотал. Как же близки они были, сами того не сознавая, к катастрофе. Все это время. Они прошли по каменному мосту к старому кирпичному железнодорожному вокзалу, который повидал немало встреч. Немало прощаний. Слез. И радостных восклицаний. Даже Бовуар, вовсе не склонный к фантазиям, чувствовал это каждый раз, заходя сюда, в знакомое здание. Оно видело и немало расследований убийств, когда старший инспектор Гамаш использовал его как временный оперативный штаб для своей команды. Теперь указания по организации оперативного штаба давал своей команде старший инспектор Бовуар. Здание вокзала, заброшенное железной дорогой несколько десятилетий назад, стало обиталищем добровольной пожарной команды Трех Сосен, которую возглавляла Рут Зардо, сердито смотревшая с официальной фотографии, сделанной, когда она получала Премию генерал-губернатора за достижения в поэзии. Глядя на ожесточенное лицо старой поэтессы, Бовуар продекламировал: Я не почувствовала, как прицельное слово попало по назначенью И в тело мягкой пулей вошло. Я не почувствовала, как разорванная плоть сомкнулась над ним, словно вода над брошенным камнем[27]. – Что это было, patron? – спросила одна из агентов. – Ничего. – Похоже на поэзию, – с некоторой тревогой сказала она. – Продолжайте работать. Бовуар поймал взгляд Изабель и заметил в ее глазах удивление. И узнавание. «Боже мой, – подумал он. – Я превращаюсь в Гамаша». Но, притворяясь обеспокоенным, на самом деле он чувствовал некое удовлетворение. Оттого, что на последнем своем деле он окончательно превратится в своего наставника. Он неподвижно стоял посреди суеты, позволяя доказательствам самим прийти к нему. Но вместо этого к нему пришел образ. Четкий, как день. Молодая и беременная Вивьен Годен падает в реку с моста. Раскинув руки. Вместе с ней падает дорожная сумка с ее земными пожитками. Ее голубые глаза расширяются, когда приходит понимание. А потом вода, холодная как лед, смыкается над ней. …словно вода над брошенным камнем. «Что бы я чувствовал, если бы это случилось с Анни?..» Арман, конечно, был прав. Ему было трудно разделить этих двух женщин. Достойно ли измученное тело состраданья? Мне больно, значит я существую. Вера, Милосердие и Надежда — три мертвых ангела, падающих, как метеоры… – Всегда веселая старая ведьма, – пробормотал Жан Ги, в последний раз взглянув на фотографию Рут, и вернулся к изучению пропитанных влагой улик, лежащих у его ног. Дамскую сумочку Вивьен они нашли в заторе. Ее содержимое лежало теперь на обработанной бактерицидами полиэтиленовой подстилке вместе с вещами из дорожной сумки. Один из агентов описывал все находки по мере их извлечения. Прикреплял бирочку. Каталогизировал. Фотографировал. Протирал. Рассматривал. Частные вещи посредством некой черной магии превращались в общественное достояние. Наконец все содержимое обеих сумок было выложено. Из дамской сумочки достали бумажник, в котором обнаружилось сто десять долларов и какая-то мелочь. Водительское удостоверение. Банковская карточка, но не кредитная. Какие-то бумаги, промокшие и нечитаемые, превращенные водой в комковатую массу. Зажигалка «Бик», но без сигарет. Связка ключей, вроде бы от дома, и ключи от машины. – Ничего необычного, – сказала Лакост. Но что-то привлекло ее внимание. Что-то, найденное в дорожной сумке. Надев перчатки, она вытащила пузырек с таблетками и прочла название: – «Мифегин». Я не знаю, что это за средство. – Я знаю, – сказала одна из агентов, посмотрев на пузырек. – Его используют для прерывания беременности. – Ты имеешь в виду противозачаточные пилюли? – спросил Бовуар. – Нет, те другие. Те принимают наутро после секса для предотвращения оплодотворения. А это средство используют в первые месяцы беременности. Для ее прерывания. – Я не знал, что существуют такие, – сказал Бовуар. – Они легальные? – Да, сэр. – Что ты об этом думаешь? – спросил он у Лакост, пока они вместе разглядывали найденные вещи. – Мне кажется странным, что Вивьен Годен на четвертом месяце беременности носит с собой таблетки для ее прерывания. Я полагаю, на этой стадии беременности они уже не действуют. Если у нее были таблетки, то почему она не воспользовалась ими раньше? – Может, она считала, что они подействуют, – сказал Бовуар. – Может, хотела сначала узнать реакцию отца ребенка и, если бы он оказался козлом, стала бы принимать таблетки. – Не по рецепту, – заметила Лакост. – На бирке нет ни имени врача, ни названия аптеки. Даже имени Вивьен нет. – Черный рынок, – осенило Бовуара. – Похоже на то. Если они легальные, зачем покупать на черном рынке? – И зачем говорить мужу, что ребенок не от него, даже если это правда? Она должна была знать, как он отреагирует. Почему бы просто не уехать, пока была такая возможность? – продолжал рассуждать Бовуар. То же самое говорил и этот сукин сын Трейси. Вивьен, мол, знала, как он поведет себя. Ударит. Изобьет. Хотя, конечно, у нее и в мыслях не было, что он ее убьет. – Может, она ничего ему не говорила, – сказала Лакост. – Мы знаем об этом только со слов Трейси. Бовуар задумался: – Тогда зачем ему понадобилось это говорить? Тем самым он дал нам мотив. Он достаточно умен, чтобы понимать такие вещи. – Он сказал шефу, что они напились, – напомнила Лакост. – Может, она и не хотела ему говорить – так, вырвалось. Может, даже и беременности никакой не было. Бовуар кивнул. Он лучше, чем многие, знал о разъедающем воздействии алкоголя. Алкоголь лишал человека способности выносить правильные суждения и отключал инстинкт самосохранения, вынуждая говорить и делать то, что невозможно взять назад. Переиграть. Алкоголь лишал человека достоинства, друзей, семьи, средств к существованию, а в конце концов забирал и жизнь. Алкоголь был вором. А зачастую и убийцей. – Она хотела досадить ему перед отъездом, – сказала Лакост.