– Не спрашивайте, – отрезала мадам Флёри. – Не смейте спрашивать, почему они не уходят. Не смейте судить этих женщин за то, что они остаются. – Но это вполне закономерный вопрос, разве не так? Он перевел взгляд с мадам Флёри на Гамаша. – Такой вопрос подразумевает осуждение, – ответила мадам Флёри. – Подразумевает, что эти женщины слабы или глупы. – Ничего подобного я не говорил. – Не говорили, но думали. Почему они не уходят? Потому что их заставили поверить, что это их вина. Потому что они изолированы. У них нет ни денег, ни поддержки. Потому что у них остается капля надежды или заблуждения. Потому что на самом деле они любят насильника. Потому что они попались. Потому что они напуганы, и не без причины. Потому что ничего другого они не знают и думают, что они это заслужили. Потому что они верят, что ничего хорошего быть не может Вы видите это по их лицам. По их потерянному виду. Такому же говорящему, как и синяки. Она указала своей тонкой рукой на фотографию, лежащую на столе. Фотография была сделана еще до замужества Вивьен, но Гамаш не стал поправлять мадам Флёри. – Вот почему закон был изменен, – сказал он. – С помощью мадам Флёри. И теперь, когда полицейские откликаются на вызов, они могут по своему усмотрению арестовать насильника. Женщине не обязательно самой предъявлять обвинения. – Да, верно, – кивнула мадам Флёри. – Но часто ли такое происходит? Чертовы копы. Вам необходима «достаточная информация». Кажется, так это у вас называется. – Вы знаете сами, – сказал Гамаш. – Она вызывала копов? – спросила мадам Флёри, переводя взгляд с одного на другого. – Вызывала, – ответил Бовуар. – Обвинения ни разу не предъявлялись. – Недостаточная информация, – съязвила мадам Флёри. – За какое время до убийства она вызывала полицию? – В первый раз? Тринадцать месяцев назад. Позже были и другие вызовы. – И после этого он ее убивает. Она перевела взгляд с Бовуара на Гамаша. Никто ей не возразил. – Alors[31], – сказала мадам Флёри, поднимая наманикюренные руки. – Мы можем только предоставить безопасное место для тех, кто вырывается на свободу. – Но они знают, куда им идти? – спросил Бовуар. Местонахождение приютов тщательно скрывалось. И на то имелись все основания. – Мы не рекламируем местонахождение приютов, если вы это имеете в виду. Бовуар имел в виду совсем другое. Он начал испытывать сильную неприязнь к этой женщине, которая ловко передергивала любые сказанные им слова, преувеличивала, перекручивала, превращала в нечто нелепое. – Если они нуждаются в помощи, мы договариваемся с ними о встрече, – продолжила она. – И доставляем их в приют. – Но все же, – сказал Бовуар, – наверное, непросто в таком маленьком городке сохранять тайну. Соседи и все такое. – Непросто. Как она умерла? – Ее столкнули с моста в реку, вышедшую из берегов. Она либо захлебнулась, либо разбилась о камни. Она была беременна. Симона Флёри подняла голову и посмотрела на Бовуара с легким презрением. Он понял, что перегнул палку, излагая факты сухим языком. Копируя ее собственный обыденный тон. Рядом с ним неодобрительно вздохнул Гамаш. Бовуар попытался отыграть назад: – Ужасная история. Наступило молчание, и наконец сквозь тонкие губы просочилось одно слово: – Да. Мадам Флёри повернулась к Гамашу: – Наверняка ее муж, иначе вы бы меня не пригласили. – Да, он подозреваемый. – Если вам не удастся собрать достаточно улик, просто пришлите его к нам в приют. Мы о нем позаботимся. – Merci, – отказался Гамаш. – У нас могут возникнуть неприятности. Выжимая свой чайный пакетик, мадам Флёри пробормотала себе под нос: – Копы. – Что вы делаете, если насильник появляется в приюте? – спросил Бовуар. – Приглашаем его на чай с пирожными. Как по-вашему, что мы делаем? «Верно ли это, хорошо ли это, нужно ли это говорить?» Бовуар прикусил язык. Почти. – Вы вызываете копов, – выдавил он наконец сквозь собственные тонкие губы. – Да, правильно. И ждем двадцать минут, пока они не поднимут свои толстые задницы. – Это неправда, – возразил Гамаш. – Ладно, может, вы и правы, но они приезжают недостаточно быстро. Это никогда не бывает достаточно быстро, если злодей ломится в дверь. – И что вы делаете? – не успокаивался Бовуар. – Мы решаем проблему сами. – Как? У вас есть оружие? – Вы шутите? Я похожа на сумасшедшую? Гамаш откашлялся, предупреждая Бовуара, что реагировать не стоит. – Поверьте мне, – продолжала мадам Флёри, – те из нас, кому удалось бежать, никогда больше не будут терпеть такое скотство. Никто не может войти в нашу дверь без разрешения. Никто не может прикоснуться ни к одной из этих женщин. Никогда. Ни в коем случае. – «Те из нас»? – повторил Бовуар. – Вы тоже?.. – Вы ведь не думаете, что я делаю это исключительно по доброте душевной? Бовуар так не думал. – Послушайте, старший инспектор. – Она почти выплевывала слова. – Доктора приходят домой и бьют своих жен. Юристы. Копы. Огромное число жалоб на насилие со стороны полицейских. Он был слегка потрясен, когда прочитал в ее яростном взгляде предостережение. Может быть, даже обвинение. – Мой отец был судьей, – продолжила мадам Флёри, – и в нашем большом старом доме в респектабельном городском районе он бил детей. В восемнадцать лет я вышла за банкира, и, можете себе представить, он тоже меня избил. Потом он принес мне цветы, драгоценности, он плакал. Он рыдал, говорил, что просит прощения. Обещал стать примерным мужем. Никогда больше так не делать. И знаете что? – Она посмотрела на Бовуара широко раскрытыми глазами. – Я ему поверила. Потому что хотела поверить. Потому что мне пришлось поверить. Чтобы скрыть синяки, я надела великолепный шелковый шарф, который он подарил мне, и отправилась в клуб на ланч. Она сделала паузу. – Сами того не сознавая, мы держимся за то, что знакомо. Когда я наконец сказала об этом моей лучшей подруге, она не поверила. Никто не поверил. Они не хотели ничего знать. Здесь тогда был всего один приют. Переполненный. Но они приняли меня и постелили мне матрас на полу. Я спала на нем три месяца. Впервые в жизни я чувствовала себя в безопасности. И знаете, почему там безопасно? Не потому, что нас защищают копы, а потому, что мы сами заботимся о себе. Мы сами обеспечиваем свою безопасность. – «Мы» – это сотрудники? – «Мы» – это все тамошние женщины. Вы спросили, есть ли у нас оружие? Есть. И вы даете его нам с каждым ударом. С каждым синяком. С каждой сломанной костью. Это игрушка на дне коробки из-под хлопьев[32]. Она со стуком поставила свою чашку на стол, чай выплеснулся, и другие посетители кафе посмотрели в ее сторону. – Это ярость, – сказал Бовуар. – Это бейсбольные биты, – сказала мадам Флёри. – Когда в следующий раз увидите группу женщин в парке, тренирующих удар, вспомните мои слова. Она вытерла расплескавшийся чай салфеткой, потом показала на слова, которые Гамаш только что написал в своем блокноте. – То, что вы сейчас написали, верно, но не является извинением. Замкнутый круг издевательств. Моего мужа бил его отец. Он видел, как бьют его мать. Но когда он избил меня, он был взрослым и отвечал за свои действия. Они все отвечают. После избиения они чувствуют себя ужасно, покупают подарки и обещают стать лучше, но не меняются. Они не растут. Они остаются неуправляемыми детьми в обличье взрослого мужчины. – Симона, – сказал Гамаш, – на берегу реки была найдена сумка с вещами, принадлежавшими убитой, но это довольно странный набор. Летняя одежда. Лекарство, в котором она, вероятно, больше не нуждалась. – И что? – Нас интересует вопрос, сама ли она собирала сумку. Мадам Флёри задумалась: