– И что это? Доминика Оддли попыталась приподнять уголок холста, но Клара остановила ее: – Кое-что, над чем я работаю сейчас. – Портрет? – Вроде того. Незваная гостья Клары подняла брови, и это было бы комично, карикатурно, если бы не было так страшно. Каким-то образом Рут Зардо умудрилась убедить художественного критика интернет-журнала «Одд» приехать из Бруклина в Квебек. И дальше в деревню Три Сосны. В дом Клары. Где Клара, вопреки своему чутью, пригласила ее в свою мастерскую. Вежливость победила здравый смысл. Почти до смерти. – Давайте сядем, – предложила Доминика Оддли, бегло оглядев мастерскую. Она показала на видавший виды диван у стены в студии Клары. Они сели бок о бок, и молодая женщина повернула грациозное тело к Кларе. На ней были женские шаровары с военными ботинками и футболка с надписью: «ДА, ОН РАСИСТ». На взгляд Клары, ей было не больше тридцати. Она носила длинные дреды. На ее безупречном лице не было ни одной морщинки. Никакого пирсинга и никаких татуировок, по крайней мере в местах, доступных взору Клары. Этой женщине не нужны были подобные вещи, чтобы доказать, какая она крутая. Она просто была крутой. Настолько крутой, что Клара почувствовала, как у нее по рукам побежали мурашки. Сказать, что Доминика Оддли была колдуньей, означало недооценить ее силу. Клара знала, что сидящая рядом с ней женщина способна в буквальном смысле повелевать стихиями. Она могла сделать так, что твою карьеру начнет освещать солнце. А могла заставить цунами унести работу всей твоей жизни. Она хорошо разбиралась в авангарде, прекрасно чувствовала подводные течения и, что, вероятно, самое главное, гениально умела работать с социальными сетями. Оддли рано поняла, что эти платформы представляют собой новую «выгодную высоту» – место, с которого можно начинать атаку. Захватывать территории. Влиять на сердца и создавать мнения. Ее интернет-журнал «Одд» имел миллионы подписчиков, но при этом умудрялся выставлять себя как андеграундный, даже ниспровергающий устои. Доминика Оддли представляла собой олигарха хипстеров. Клара была подписана на «Одд» и каждое утро за кофе читала ежедневную колонку Доминики. Эти содержательные, внятные, нередко жестокие, всегда изящные заметки одновременно забавляли и ужасали Клару, когда Оддли сдирала, как кожуру, налет искусственности в мире искусства. Причем делала это безжалостно. «Все зловредные истины». Но несмотря на взлет Клары, Доминика Оддли никогда о ней не писала. Клара подозревала, что Оддли даже не догадывается о ее существовании. Она никогда не встречала эту женщину и определенно никогда не видела ее на своих выставках. Каждый художник, каждый владелец галереи, каждый агент, каждый коллекционер желал, чтобы на его горизонте появилась Доминика Оддли. И вот она появилась. В мастерской Клары. Среди незаконченных полотен, пустых контейнеров от йогурта. Банановой кожуры на подлокотнике дивана. Клара скинула кожуру локтем, но недостаточно быстро, и кожура была замечена острыми и обескураживающе веселыми глазами Оддли. Рут не ошиблась, когда назвала эту молодую женщину белым китом Клары. Китом, которого она искала. Которого мечтала вытащить на берег. Но если мелвилловский Ахаб был одержим местью, то Клара – нет. Мстить было не за что. Клара просто хотела, чтобы Оддли заметила ее. Чтобы признала ее. Ну хорошо, и чтобы полюбила и похвалила ее работы. Теперь, когда ей удалось привлечь к себе внимание критика, Клара начала понимать кое-что еще. Она оценила размеры этого существа и что случится, если оно напустится на нее. Но отступать было поздно. Белый кит находился в ее доме. В ее мастерской. Сидел на диване, трепал Лео за уши. Ее последняя выставка получила столько пробоин, что всего одного выстрела из пушки по имени Оддли будет достаточно, чтобы корабль Клары Морроу пошел на дно. – Пирожное? – спросила она и увидела улыбку на лице Доминики Оддли. Симпатичную улыбку. На симпатичном лице. Такое выражение появляется у тигра, когда он готовится тебя съесть. – Не думаю, что вы сможете меня остановить. Отец Анни не сомневался, что отец Вивьен говорит правду. Ему, вероятно, не удалось бы остановить Годена. Омер Годен покинет эту камеру и проведет остаток жизни, пытаясь убить человека, имя которого он не желал произносить. А убив его, Омер почти наверняка покончит с собой. – А что, если вы не сделаете этого? – Pardon? – А что, если вы не убьете Трейси, – повторил Гамаш. – Какой будет ваша жизнь? Этот вопрос, такой простой, озадачил Годена. Как если бы его спросили: а что, если бы вы могли летать? А что, если бы вы стали невидимкой? А что, если бы вы не убили человека, который убил вашу дочь? Он просил отца Вивьен представить немыслимое. – Подумайте над этим, пока я буду заниматься бумажной работой. Старший инспектор Гамаш встал и вышел, забрав с собой Клутье и оставив Годена одного с его мыслями, которые неизбежно вернулись к дочери. Он видел ее лицо, когда она падала спиной вперед. С моста. Размахивая руками. А затем всплеск. Он крепко закрыл глаза и теперь видел перед собой только темноту. Потом возникло лицо Вивьен, оно маячило под поверхностью. Обвиняло. – Оно пришло, – сказала Изабель Лакост, занимая стул напротив Бовуара в оперативном штабе. Объяснять, что такое «оно», не требовалось. Бовуар быстро перешел в свою электронную почту и открыл письмо от коронера с вложением. Оба быстро просмотрели его, вернулись к началу и начали читать внимательнее. С почти одинаковым выражением лица у обоих. Поначалу торжествующим. А потом растерянным. – Я делаю это, потому что люблю искусство. Я люблю весь мир искусства. Люблю находиться рядом с творческими, смелыми людьми. Когда Доминика заговорила, ее лицо засияло. Ее низкий голос звучал легко и звонко. – Я ищу в этом мире таких людей, у кого есть истинная муза, а не ненасытная дыра в душе, которую они жаждут заполнить славой и деньгами. И когда я нахожу что-то настоящее… Все ее лицо выражало нескрываемый восторг. Восхищение, которое редко можно увидеть в суматошном мире эго, и страха, и жадности, какой представляла собой международная арена искусства. – Я избираю мишенью притворщиков и пытаюсь помочь тем, кто творит из самого своего существа. – Доминика сжала руку в кулак и ударила себя в грудь. – Тем, кто отважен, смел и готов быть уязвимым. Как вы. – Я? – переспросила Клара. – Да, вы. Доминика рассмеялась, и Клара чуть не бросилась в ее объятия, настолько притягательной была эта женщина. Настолько ласкали слух ее слова. – Если вы так чувствуете, – сказала Клара, – то почему ни разу не написали рецензию на мои выставки? – Вы слышали, что он сказал? И все равно собираетесь выпустить его? – спросила Клутье, следуя за Гамашем по открытому офису к столу Камерона. Ее вопрос не требовал ответа, и Гамаш не ответил. Увидев их, агент Камерон встал: – Сэр. – Я хочу подготовить документы для освобождения Омера Годена. – Да, сэр. Я предполагал это и уже подготовил бумагу. Гамаш просмотрел протянутый ему лист. Обвинений не предъявлено. С точки зрения закона Омер Годен никогда не находился в камере временного заключения. Этого как бы не было. Как сотрудник полиции, доставивший Годена в камеру, Камерон должен был скрепить своей подписью и документ о его освобождении.