— Да. — И вы никогда не читали его книг? — Нет. — Почему? — Вдруг бы они мне понравились. — Но… но ведь это основание, чтобы прочитать их, правда? — Ну, дело в том, что я не люблю Арчибальда. — О! — Она немного подумала и спросила: — Почему? — Казалось удивительным, что брата можно не любить. — В мире много людей, нельзя же любить их всех. Поэтому я… не люблю Арчибальда. Дженни попробовала вспомнить еще каких-нибудь братьев, которые бы не любили друг друга. Ей пришли в голову только Иаков и Исав. — Он украл у вас наследство? — спросила она. — Да, в некотором роде. — Каким образом? Или вы не любите говорить об этом? — Я обожаю говорить об этом. — Ну, и как же? — Видите ли, я унаследовал фамилию Фентон, а он пришел и испортил ее. — Испортил? — возмущенно переспросила Дженни. — Он прославил ее. — Именно об этом я и говорю. Он испортил ее для меня. Как только я называю себя, все говорят… ну, то же, что сказала Глория Наоми Харрис. — Что же я сказала? — задала себе вопрос Дженни, наморщив лоб. — Да, вспомнила. Но ведь вы должны испытывать гордость. — Я испытываю. Гордость барахтаться в волнах от парохода славы Арчибальда, если вы улавливаете смысл метафоры. Я представляю себе день, — продолжал он мечтательно, — когда самодовольный, самонадеянный Арчибальд в сопровождении дворецкого с зычным голосом появится в полной народа гостиной, и, услышав его имя, все гости бросятся к нему с вопросами: «Скажите, скажите же, имеете ли вы какое-то отношение к Дереку Фентону?» Вот почему, — сказал мистер Дерек Фентон, указывая на холст круговым движением руки с зажатой в ней кистью, — я делаю это. В частной жизни я занимаюсь виноторговлей. II Услышав, что он виноторговец, Дженни поначалу пришла в замешательство. Молодая девушка, чей опыт с алкоголем сводился к одному коктейлю, не обладала той чувствительностью, которая позволила бы ей оценить пропасть между продажей бургундского и продажей овсяного печенья. Но повторное изучение его спины и затылка убедило ее в том, что такой человек, как он, не может продавать бутылки, скорее всего он владелец chateau[18] во Франции, вокруг которого растут виноградные лозы, — нечто вроде джентльмена-садовника, а это просто потрясающе. Но она решила не обсуждать с ним вопросы виноторговли на случай, если это не так. — Простите, что я спрашиваю, — вдруг сказал Садовник после нескольких трепетных минут наедине с Искусством, — но в перерывах между вашим пребыванием… или, точнее, не-пребыванием в роли речной нимфы, вы где-нибудь живете? — В Сент-Джонс-Вуде, — ответила Дженни, не подумав. — А, понятно, лесная нимфа. Тогда я задам еще вопрос: бывает ли у дриад Сент-Джонс-Вуда когда-нибудь завтрак? — Да, разумеется, — улыбнулась Дженни. — Расскажите мне, — попросил Дерек, — об этом все. — То есть, что я ем на завтрак? — И пьете, и рассматриваете, и от чего отказываетесь, и воротите нос, а чего съедаете две порции. — По разному. Обычно я съедаю грейпфрут, и тост, и омлет, и джем, и яблоко. И, конечно, кофе. — Мне сегодня не везет, — сказал Дерек. — Я надеялся, вы скажете: апельсин, и булочки, и крутое яйцо, и масло, и банан. И, конечно, молоко. — Да? — в замешательстве пробормотала Дженни. — Если бы вы это перечислили, мы бы открыли вон ту хозяйственную сумку и посмотрели бы, что нам туда положили. — О! — восторженно воскликнула Дженни. — Вы приглашаете меня позавтракать? — Непременно, как говорят у нас в Америке. — А вы были в Америке? — И да, и нет, — сказал Дерек. — Либо были, либо нет, — рассмеялась Дженни. — Разве не так? — И да, и нет, если вы улавливаете смысл. — Боюсь, не совсем. — Однажды я отплыл в сторону Америки, но на борту было шестьдесят американцев, которые так много и так громко расспрашивали меня об Арчибальде, что я понял: не стоит и пробовать ужиться среди ста пятидесяти миллионов американцев. — И что вы сделали? — Вернулся. — Вы хотите сказать, сразу же? — Как только корабль повернул обратно. — И вы совсем не видели Америки? — Я видел Нью-Йорк со стороны реки, — восторженно произнес мистер Дерек Фентон, — когда садилось солнце, и меня никто не спрашивал, как Арчибальд выглядел в детстве, а этого достаточно. Так вы принимаете мое приглашение? — Позавтракать? С удовольствием! — Прекрасно. Он выпрямился. Теперь они стояли лицом друг к другу. Она попыталась определить для себя, как он выглядит, запомнить его облик, чтобы потом, когда она уйдет отсюда и больше никогда его не увидит, можно было иногда думать о нем. Был ли он красивым или безобразным, высоким или низким? Она едва ли понимала. Она понимала только, что он нравится ей, он не может не нравиться, что, если рассказать ему о Гусаре, он все поймет, что, даже если рассказать ему о тете Джейн, он все поймет правильно. Она вспомнила о Бродяге и подумала, что он тоже, в сущности, очень мил, если узнать его получше. Дерек Фентон делал милым любого… И вдруг ей стало жарко, и она быстро отвернулась, чтобы не было видно лица, потому что ей вспомнился их разговор о водяных нимфах, когда на одну удивительную минуту в этом утреннем солнечном свете мир казался таким далеким от всего, чему ее когда-либо учили, а она вдруг ощутила что быть у него натурщицей — водяной нимфой — вовсе не ужасно, а просто, естественно и прекрасно. Теперь вдруг она поняла, что он единственный в мире человек, которому она никогда, никогда не могла бы позировать в таком виде. III — Это, — сказал Дерек, разбивая яйцо о носок башмака, — завтрак, а не государственное учреждение. Если я спрошу вас что-то неподходящее, просто небрежно передайте мне масло, и я буду знать, что я на скользкой почве. Хорошо? — Да, — ответила Дженни. — Спасибо. — Итак, грубо и в общих чертах, куда мы отсюда идем? — Вы хотите сказать, куда я иду? — В чьем стогу вы собираетесь ночевать сегодня? — Ну, — осторожно начала Дженни, — я как бы иду к побережью. — Если вы идете в том направлении, что раньше, когда мы встретились, вы доберетесь до него в Нортумберленде. Вы, случайно, не в Норвегию направляетесь? — Нет. — Держите масло под рукой на всякий случай. Вы убегаете от кого-то или от чего-то?.. Спасибо. И соль, если вам не трудно. — Он намазал булочку, макнул яйцо в соль и принялся жевать. — Мне очень жаль, — сказала Дженни, умоляюще глядя на него. — Все в порядке. Еще один вопрос, и мы сможем перейти к апельсину. Сколько вам лет, Наоми? — Восемнадцать.