Это был очевидный блеф. — Выходит, я зря старался, — произнес голос, и связь прекратилась. Матушку трясло как осиновый лист. И ладно бы только это — она принялась пилить меня и вдоль и поперек. И вскоре небо мне стало казаться с овчинку. Будь у меня отец, тот меня понял бы. Но его никогда не было — тот как уехал когда-то, так и ездил до сих пор где-то, в связи с чем матушка любила говорить: «Собакам сено косит наш папаша». Как бы то ни было, тряска у матушки все же прошла, я разобрал кровать, лег и под конец задремал. Ночью мне снились кошмары. Неизвестный тип в чине полковника принимал меня на службу и говорил, что моей задачей станет сбор колорадского жука — того самого, от которого нет никакого спасения. Потом Волга вышла из берегов и стала затоплять старый город, чего в принципе быть не могло, поскольку город стоял высоко над рекой. Разлепив глаза, я понял, что проснулся в полдевятого. В квартире было пусто, а на столе лежала записка. «Не дури, — значилось в ней. — Подумай о собственной жизни». Мать не понимала сути дела. Она толкала меня на скамью подсудимых — за отказ от дачи показаний. Телефонная трубка торчала в своем привычном гнезде, в прихожей. Я взял ее и пошел на кухню. Набрав номер следователя, я стал наезжать на него по поводу неустройства собственной жизни. Вялов едва оправдывался и даже обещал, что заставит милицию выставить пост возле моих дверей. Однако в подобные бредни верилось с трудом, поскольку я не был ни министром, ни депутатом, и жизнь моя мало стоила. — Я заставлю их усилить контроль! — почему-то кричал следователь. — Они у меня еще попляшут! — Но я не об этом, — ослабил я вожжи. — Тут появились сведения: какой-то дурачок продает дом Биатлониста — Орлова вчера сболтнула. — Орлова? Тёща погибшего? — Блоцкий в курсе, собирался ехать в изолятор и там узнать подробности. Кстати, дом Биатлониста, насколько мне известно, расположен за Майской горой — не так ли? Вялов молчал. — Все равно я узнаю, — обещал я. — Хотя бы из любопытства. — Не играй с огнем, — произнес тот. — О воровском притоне печетесь? — У него не было притона. Теперь это точно известно, что обвиняемый занимался бизнесом… — Продажей контрацептивов? — У него три магазина в нашем районе. В банду он, конечно, входил, но теперь это в прошлом — можешь у Блоцкого спросить, его информация. — Магазины. Коттедж. А где он раньше жил, до коттеджа? — налегал я. Вялов торопливо назвал адрес, вероятно, надеясь, что я не запомню. Но я запомнил. В детстве ублюдок жил по улице Девятого мая. Просторные кирпичные дома на двух хозяев тут же всплыли в моем сознании. Перед окнами сплошь палисадники, а позади, за домами — небольшие земельные участки: у кого сад, у кого погреб, у кого гараж. Номер дома только бы не забыть. — Вообще-то мне надо сегодня в психушку, — сказал я. — И адрес его мне не нужен. Я просто хотел сказать, что Паша решил намылиться. — Как это вдруг?! — удивился Вялов, — Как это он может, когда он под стражей? Следователь словно впервые на свет появился. — Стоит мне изменить показания, как завтра его оправдают, — ответил я безразличным тоном. — Не оправдают, — оживился следователь. — Потому что ты не изменишь показания… И не лезь к нему сам! — Не буду… Я положил трубку и понял, что сказал неправду. Выпустив пар, я слегка позавтракал и поехал в больницу имени Карамзина, расположенную в громадной низине за Старым городом, возле реки. Дорога в один конец заняла у меня часа полтора. Еще столько же пришлось сидеть в ожидании приема, так что в обратном направлении я возвращался после обеда. Потратив полдня, я теперь знал, что психдиспансер — это старое кирпичное здание времен Карамзина, с решетками на окнах, и что я психически здоров и могу служить в правоохранительных органах. После этого я думал заехать в УВД и доложить о себе — просто сказать, что пока еще жив и прохожу обследование. Однако, забравшись в автобус, ехать в управление передумал. В центре пересел на другой автобус и через Волгу направился к себе в район — туда, где жила Людмила с грудным ребенком, туда, где меня, по всей видимости, дожидался теперь Петя Обухов. Однако Петуха дома опять не оказалось, так что я повернул оглобли на Оренбургскую улицу и вскоре уже был на пятом этаже у Людмилы. Меня вновь почему-то к ней тянуло. Может, потому, что предки у нее жили теперь в «Трех богатырях». Я почему-то думал, что Людмила страдает от одиночества, что некому ее утешить. Козюлин Мишка, казалось, подталкивал меня в спину. Приехал я вовремя: ребенок у матери на руках громко плакал, на кухне что-то оглушительно шипело, а из ванной доносилось урчание стиральной машины. — Дай мне его, — попросил я. Отдав мне ребенка на руки, Людмила метнулась на кухню, потом к машине, в то время как Мишкин отпрыск, заходясь, ревел у меня на руках не своим голосом и даже пытался вырваться. На нем теперь был пушистый костюмчик. А на голове, из-под шапочки, выглядывал светлый пушок. Совсем не такой, как у Мишки или Людмилы. Я не знал, что делать. Просто сидел и смотрел в лицо младенца. Прошла вечность, прежде чем Людмила забрала его у меня. И тот, странное дело, тут же унялся. Во рту у него была теперь бутылочка с соской. — Помощь нужна? — спросил я. — Могу постирать. — Стирай, — ответила Люська. Я встал и отправился в ванную. Разгрузил отжатое белье, загрузил новую партию, всыпал порошок и вновь запустил машину. Ребенок наелся и спал, лежа в кроватке поверх одеяла. Людмила что-то готовила на кухне: оттуда доносились запахи жареной курицы и еще чего-то, едва уловимого. Возможно, это был запах салата из крабовых палочек. Но меня туда не приглашали, и я туда не шел, хорошо помня, что не следует ходить туда, куда тебя забыли позвать. Закончив со стиркой, я принялся за пылесос. На это ушло еще около часа. Потом мы сели на кухне ужинать. В желудке у меня, признаться, было тоскливо, поскольку обед проплыл мимо моего носа еще по пути из Карамзинки. На моей тарелке лежал куриный окорок и картофельное пюре, придавленное сверху салатом из крабовых палочек, а в бокале плескалось вино. Мы подняли бокалы и выпили. Просто так, за нас обоих и нашего Мишку, не чокаясь. Потом повторили. — С сегодняшнего дня я уже не кормлю, — сказала Людмила, — так что выпить мне можно. — В смысле? — не понял я. — Молока не хватает — потому и не кормлю, — ответила она, посмотрев на настенные часы. Я уловил этот взгляд, брошенный снизу вверх. Возможно, она кого-то ждала, но я не спросил. Ждать можно кого угодно, в том числе того, кто никогда не вернется. Пока мы ужинали, а потом смотрели по телевизору какую-то передачу, наступила ночь, так что собрался я от Людмилы лишь затемно. Выйдя из подъезда, я пошел заросшей высоким кустарником тропинкой к остановке и тут же почувствовал, что кто-то идет за мной следом, кустами. Я останавливался, сжимая в руках свой походный ножик, но звуков не слышал. Стоило мне пойти, как все опять повторялось. Мало того, в кустах вдруг мелькнула чья-то тень. И в тот же миг у меня шевельнулись волосы. Глава 10 Уж не Козюлин ли Мишка идет за мной, думал я. И тут же отметал подобную нелепость. Я пробыл у вдовы до самой ночи, но плохого ничего не позволил. Да и причем здесь все это, когда Мишка уже не вернется, когда он, может быть, только рад, что я помню о нем и Людмиле. Добравшись до остановки, я прыгнул в «газель» и поскакал к себе на Жуковскую улицу. И тут за пазухой у меня пропищал мобильник. Я вынул его и стал слушать. — Ты сюда больше не ходи, — учил меня голос. — Забудь, короче, дорогу. Не говоря ни слова, я отключил звонок и вернул телефон на место, едва соображая. «Не ходи, короче, и всё…» И еще: «Откажись от показаний. Сиди у себя по адресу и не выглядывай…» Мать была дома. Судя по ее словам, она все глаза проглядела — не иду ли я. Смотрела до тех пор, пока какой-то тип, проходя тротуаром мимо нашего дома, не покрутил пальцем у виска. Глотнув воды, я разделся и лег спать. И, как ни странно, сразу уснул, и больше ничего уже не тревожило меня до самого утра. А утром, когда я пил кофе, на глаза мне попало строчное объявление, сделанное на последней странице бесплатной газеты «Мозаика». Из объявления следовало, что продается коттедж, расположенный в живописном районе города — с видом на Заволжскую впадину и реку Волгу. Это был дом господина Конькова. После этого, само собой, воздержаться от звонков Вялову я не мог. — Видали?! — кричал я. — С недвижимостью, сволочь, хочет расстаться! Сидя за решеткой! И за мной успевает следить… Не Мишка же, в конце концов, тащился за мной! А если не Мишка, то кто?! — И ты опять никого не видел? — Только тень. И то за кустами. Там же кусты — не подраться. — Примем меры, — обещал следователь. Оперативник Блоцкий тоже обещал принять меры. Вчера. А сегодня он был пока что недосягаем. Я дважды сделал звонок, но телефон по-прежнему молчал. Обухов Петр тоже молчал как рыба. Он словно пошел в сторону моря, и там его смыло. Мне сделалось нехорошо. Ни во что уже не хотелось верить. Предстояла защита диплома, а в голову ничего не лезло — там хозяйничал чужой голос. Я сидел за столом, перебирая события последних дней. Уголовное дело по обвинению Паши Конькова грозило затянуть меня в зыбкое болото. Хотелось все бросить и уехать куда глаза глядят. Однако меня держало слово, данное Мишке очень давно. «Я в долгу перед ним, — повторял я снова и снова. — Надо провести собственное расследование. Именно так. Самое ценное, что надо сделать — это присмотреть за семейкой обвиняемого. А также и за всеми остальными, кто подвернется на этом пути…»