Капитан вновь затянулся сигаретным дымом. Казалось, еще минута, и он сам поверит в чужие бредни. Это же надо придумать — заговор с целью захвата учреждения на всю оставшуюся жизнь! С созданием собственной системы управления и даже налоговой базой. Впрочем, от беспрестанного сидения в духоте и не такое может присниться. — Тогда я пошел, — решил Коньков. Он поднялся со стула и направился к двери. Капитан во все глаза наблюдал за ним. — А вы проследите, нет ли за мной хвоста. Могу я надеяться на органы? — Можете, — обещал капитан, вжимая до отказа электрическую кнопку сбоку стола. И в ту же секунду в кабинет вошли два сержанта в пятнистой форме. — Отведите на прежнее место. Он нам еще пригодиться. Коньков улыбался. Едва арестованного увели, Сковородкин позвонил в медсанчасть и стал говорить с главным врачом об услышанном. — Так и сказал, что заговор. Будут, говорит, жить вечно? — Можно подумать, что это признаки шизофрении, — произнес доктор. — И если бы не заключение уважаемых коллег, я бы в это поверил. — Наше дело простое — держать и не пущать, — усмехнулся в трубку Сковородкин. — Вот именно, — согласился с ним доктор. Он был прав. Экспертизу Паша прошел, признан психически здоровым, остальное никого не колышет. — Действительно, бредни. Стандартный «наезд» на администрацию, — бубнил Сковородкин. — Они там ржут сейчас в камере — для них же это кино. Возможно, в камере действительно стоял бы хохот, если бы Паша пришел и стал рассказывать про то, как у «кума» от услышанного полезли на лоб глаза, когда тот услышал про «государственный заговор с целью свержения существующего режима». Вместо этого Коньков, едва ступив за порог, тут же опустился на корточки и молча стал всматриваться в пол. И вскоре излазил его вдоль и поперек, что даже под кроватями не осталось мест, где бы он ни успел побывать. Сокамерники смекнули, что дело худо, — скоро ночь, но нет никакой гарантии, что к утру все проснуться в добром здравии. И принялись стучать в дверь. И когда она наконец открылась, указали на Пашу — тот лежал на полу, поджав ноги. Из-под кровати смотрела лишь его спина. — Уберите его отсюда! — многоголосо требовала камера. — Иначе к утру у нас будет труп. Или два. Контролеры обещали доложить начальству. Однако ни в этот день, ни в следующий Пашу от них не перевели. К слову сказать, тот никого не тревожил. Просто перестал спать на кровати. Теперь он лежал на полу, выползая лишь для того, чтобы, употребив тюремную пайку, снова скрыться от людских глаз. Камера понимала это по-разному. Одни про себя удивлялись: как это можно было живого человека пристрелить ни за что ни про что. Другие улыбались, полагая, что так им и надо, ментам, чтобы впредь знали, куда лезут. Третьи думали о своем. Им бы на свободу и больше не попадаться на милицейский крючок. А уж бросят ли они свое мастерство — на то воля божья. Два мужика, образовав семью, рассуждали меж собой в углу. — У него, говорят, спортивные результаты были — то ли по спортивной стрельбе, то ли по лыжам. — Может, и так, но это ничего не меняет: за ментов ему воткнут под самое некуда. Пятерых — не одного. Бандитизм припишут — и пойдет мотать соплями по шпалам. Паша раскашлялся и стал выползать из-под кровати. Выполз, распрямился и пошел к унитазу. Опорожнил мочевой пузырь — и вновь под кровать. — Киньте ему матрас, — произнес один из сидельцев, однако никто не сдвинулся с места. Каждая из «семей» жила собственной жизнью и не хотела нагружать себя чужими проблемами. Глава 12 Блоцкий оказался на месте. По привычке он ругал существующий порядок вещей. Ему не нравилось, что сведения из двуногих источников приходилось выуживать едва не клещами. — Прикинь, — говорил он, — никому это не надо. Ни куму, ни свекру. — В смысле? — не понял я. — В смысле, что надо ехать в следственный изолятор, чтобы узнать, кому выдавал арестованный доверенность на продажу собственного дома. Оказалось, на телефонные звонки тюремное начальство отвечать не желало. Оно даже слушать не хотело оперативника Блоцкого. — Короче, поедешь со мной, — решил за меня Блоцкий, — а то у меня машина без сигнализации. Только туда и обратно. Блоцкий рассмеялся. Он собирался меня использовать вместо сигнализации, и это обстоятельство, как видно, его веселило. — Кого из нас преследуют? — спрашивал он. — Может, меня? Или все же тебя? Отвечать на дурацкие вопросы не было никакой охоты, и я согласился ехать. И вскоре уже торчал на Волжском мосту, как винная пробка в бутылке. Бесконечная череда машин образовала гигантский хвост, он начинался от Заволжского косогора и длился на протяжении нескольких километров. Включив передачу, Костя проехал метра два и, остановившись, стал ругать мост. У нас не найти человека, кто бы не делал этого почти ежедневно, поскольку ездить через мост из-за его низкой пропускной способности стало практически невозможно, тогда как новый мост, заложенный в прошлом веке, до сих пор стоял недостроенным. — Отсебятину придумали, — ворчал Костя, перекинувшись на тюремно начальство. — Прикинь, ведь ничего же не изменится, даже если об этом узнает чужой человек. Выдавал Паша доверенность или нет? Это ведь не государственная тайна. Короче, им лень рыться в документах. Костя опустил стекло дверцы, и прохладный речной воздух с напором пошел сквозь машину. У меня сразу же заледенели уши: Волжское водохранилище прогревалось лишь к середине лета, и данное обстоятельство сильно влияло на местный климат. — Нам бы только узнать, кому он доверил продажу, — размышлял Блоцкий. — И для чего вообще всё это затеял… — Возможно, понадобились деньги. Для чего человеку деньги, если он сидит в следственном изоляторе? — Чтобы расплатиться с долгами… — Именно! — воскликнул Блоцкий. — Он их наделал, пока сидел в СИЗО. Что за долги могут быть у подсудимого? Адвокатам платить? И для этого надо продать коттедж? Но это уж слишком… Блоцкий был прав. Уплатить защитникам и остаться в одних штанах — это уж чересчур. Как бы то ни было, в газете черным по белому значилось: «Продам коттедж». Автомобильная пробка с трудом рассосалась, и мы, пройдя мост, наконец поднялись в город. Два поворота налево, один направо, и машина остановилась возле следственного изолятора. — Сиди тут, — сказал Костя и скрылся за дверью, над которой висела бордовая табличка государственного учреждения. Возвратился он почти через час — как раз в тот момент, когда я уже проклинал себя за то, что согласился ехать. — У самого дел по горло, — ворчал я, не обращая внимания на возгласы Блоцкого. — Диплом на носу… Однако тот не слушал меня, рассуждая о своем. В итоге до меня дошло, что арестованный по фамилии Коньков никаких доверенностей от своего имени не подписывал. — Как то есть не подписывал? — удивился я. — В газете по-русски написано о продаже коттеджа. — Так и не подписывал. Начальник СИЗО доверенность не заверял. Ее в глаза никто не видел, бумажку эту. Он там вообще теперь под кроватью спит — прикинь! И заявляет, что в тюрьме зреет заговор с целью свержения власти. Якобы кто-то решил завладеть учреждением на вечные времена. Это же полный дурдом получается. В дурдом я не верил. Паша решил прикинуться, чтобы уйти от правосудия либо отсрочить момент расправы. По закону ему полагалась высшая мера. Свобода ему не светила последние лет полтораста. — Может, и правда крыша съехала? — размышлял Блоцкий. — Такое бывает. Сидит человек, молчит, и вдруг пошел молоть чепуху… — Но кто-то ведь дал объявление. Без участия Паши вряд ли можно продать коттедж. — Действительно, — согласился Костя. — Без Паши тут не обойтись. Поэтому, учитывая весь этот спектакль, уши нам надо держать востро. «Продам!» — а сам под кровать. Где тут логика? Да и паспорт мы у Паши так и не изъяли. Говорит, потерял… По спине у меня пробежала жгучая волна, остро ударив в копчик. И тут же заныла армейская рана. История с доверенностью не нравилась мне еще больше. От нее исходил нехороший дух. Кто-то неизвестный дал в газету объявление о продаже Пашиного дома, тогда как хозяин валялся в камере под кроватью. — Спектакль, — повторил Костя. — С неплохим режиссером. Он включил передачу и тронул машину, ругая тюремное начальство. Он был прав как никогда: о том, что Паша живет теперь под кроватью, можно было рассказать по телефону. На этот раз мы без проблем перебрались на левый берег, поднялись в гору и вскоре уже поворачивали в сторону районного управления. Сбоку маячили, возвышаясь над частным сектором, три внушительных здания на фоне однообразной частной застройки — «Три Богатыря». Совсем недавно Мишка жил в одном из них. Опросить бы, действительно, соседей, как жили здесь Мишка с Люськой. Что я знаю о них? Практически ничего. Людмила ждала ребенка. Мишка успел побывать в длительной командировке. С деньгами у них была постоянная напряжёнка. Действительно, как жили мои друзья? Как жил Петька Обухов, который, вероятно, где-то сосет вино до сих пор? Надо было в первый же день наведаться в «Три Богатыря» и расспросить соседей про Мишку с Люськой. В первый же день, как только Мишку настигла пуля. О сведениях, полученных от старушки Лидии Алексеевны, я пока что молчал, поскольку обо мне могли подумать, что я веду собственное расследование. Впрочем, о наличии брата-близнеца следствие могло узнать и без меня. Если быть точным, я едва сдержался, чтобы не рассказать оперу Блоцкому о «шуршании кирпичей» за стеной у старухи. Распрощавшись с Блоцким, я пошагал домой, плюясь от досады. День, суливший удачу, мог снова пройти безрезультатно. Оставалось надеяться, что все обойдется, что мне никто не позвонит, что уголовное дело рассмотрят с пользой для общего дела. Войдя в троллейбус, я поехал домой, однако на остановке не вышел, проехал мимо дома и вышел через три остановки в частном секторе. Казалось, Лидия Алексеевна мне чего-то не досказала. В крайнем случае, думал я, удастся снять видеоролик, как ее сосед, извиваясь, выползает из отверстия. При случае можно будет предъявить это как доказательство — тоже ведь факт, как ни крути: точная копия Паши пролезает через прореху в заборе. Цифровая фотокамера, висевшая у меня на поясе, была готова создать шедевр, а Лидия Алексеевна поняла меня с полуслова, как только я сказал, что надо снять подлеца на камеру. Старушка на этот раз ввела меня на просторную застеклённую веранду. — Садитесь в креселко и сидите, — радовалась она. — А как только этот полезет, тут вы его и снимете. Меня опять удивило, что женщина так и не спросила у меня удостоверения. Если б она это сделала, пришлось бы врать, что я по случайности выстирал документ, оставив в кармане рубахи. Приготовив камеру, я взялся ждать.