Лидия Алексеевна согрела чайник, принесла печенье и поставила передо мной на крохотный столик. — Кушайте, Николай Александрович… Я вам мешать не стану, но если я его первой увижу, то вам подскажу — ползет, мол… Старушка ушла в дом, оставив меня одного. Напившись чаю, я вытянул ноги и принялся ждать, полагая, что сидеть придется до темноты. Однако не прошло и часа, как дверь отворилась, и старуха зашептала: — Идет, зараза! Вон он… Она махнула рукой, тыча в дверь костяшками пальцев, и в ту же секунду я заметил, как совсем с другой стороны, с улицы в переулок, вошел Паша Коньков. Или Гоша. Различить их вряд ли кто смог бы. У этого Конькова была та же гордая спесь, словно его вывели где-нибудь на конеферме методом непрерывного скрещивания. В общем, отборный получился рысак. Субъект проследовал до дыры в заборе, наклонился, пролез и вновь выпрямился. Затем вновь наклонился, отряхнул штаны, распрямился и зашагал меж соседских луковых грядок. Прошел и исчез за углом сарая, словно его никогда не было. Зато этот эпизод сохранился в электронной памяти. Я включил просмотр записи и остался доволен: было видно, как некий субъект, похожий на Пашу Конькова, вылезает из дыры в заборе. — Все люди как люди, а этому подавай дыру в заборе. Повадился и лазит себе, словно у меня здесь триумфальная арка, — ворчала старуха. — Тропу проторил, как мамонт, ей богу… — Доложу руководству, — обещал я, хотя никакого руководства, естественно, у меня пока что не было. — Я покажу им ролик. — Вот-вот. Покажи, как он здесь ходит… И что кирпичами гремит. Может, у него там клад в печке зарыт. Или, может, в стене… — Неужели братьев нельзя отличить? — Говорю, похожи, как шарики. Но меня все равно не обманешь… Старушка сузила глаза и загадочно посмотрела через окно в огород. — Нет, не обманешь, — повторила она с придыханием. — Они же росли на моих глазах. И через эти заборы вот лазили… Убрав камеру в футляр, я взялся за ручку двери и произнес казенным голосом: — Я хотел бы надеяться, что все останется между нами. И достиг цели. Лидия Алексеевна, воспитанная на старых традициях, обещала, что будет молчать как рыба. Вернувшись домой, я позвонил Вялову и стал рассказывать про Пашиного брата. От шизофреника можно было ожидать чего угодно, в том числе выстрела из-за угла или в упор, из-под полы. Наверняка мне звонил именно он. И стрельбу у кафе устроил он же. И от Людки той ночью тоже тащился он, потому что больше некому. Закончив доклад, я вновь потребовал защиты, поскольку в последнее время, как никогда, желал себя видеть в роли свидетеля-очевидца, обличающего злостного преступника. Но чтобы обличать, надо было умудриться дожить до процесса. Однако следователь вновь отделался общими рассуждениями о государственной защите. Складывалось впечатление, что я ему давно надоел и что требую невозможного. Наверняка он опять курил в кабинете, растворив настежь окна. Под глазами мешки. На затылке круглая плешь — умные волосы покидали ленивую голову. — Наверняка шизофреник стоит на учете, — доказывал я. — Откуда ты решил, что у него шизофрения, а, допустим, не эпилепсия? — Соседка говорила… — Слушай их больше. — Но я бы, например, заинтересовался, чем он вообще занимается. — Известное дело — живет и лечится. Кстати говоря, он никакого отношения к делу не имеет. Он не отвечает за преступления брата. По словам следователя, о Биатлонисте была известна вся подноготная, включая брата. — Тебе это излишне было знать, — сказал он, — в связи с тайной следствия. — А как же моя защита?! — удивился я. — Обращайтесь в милицию, — оборвал меня следователь официальным тоном. — Именно им поручено вас защищать. Я хотел еще что-то ляпнуть, однако не успел, потому что Вялов, не прощаясь, положил трубку. Очевидец по фамилии Мосягин практически выполнил миссию и теперь не интересовал следствие. На очереди у следователя были другие дела. Возможно, я вновь позвонил бы Вялову и сказал ему всё, что думаю о современном следствии, но мне позвонил дядя Вася Безменов, родной брат моей матушки, и, не здороваясь, стал расспрашивать, все ли я делаю, чтобы успешно сдать экзамены. Дядя пугал меня карами господними и говорил, что деньги, потраченные на учебу, могут пропасть. Потом он вдруг перепрыгнул на другую проблему: стал утверждать, что пора мне жениться — мол, постарею, тогда уж точно никакая женитьба мне не поможет. Это было явное влияние матери. Наверняка та сидела у братца в квартире и слушала мои вопли, усиленные громкой связью дядькиного телефона. — При чем здесь женитьба? — прикинулся я. — На моей памяти десятки женатых, многие из которых давно разбежались. Остальные погрязли в семейных дрязгах и не знают, как выбраться из болота. — Какого еще болота?! Разве же это болото — семейная жизнь?! Дядя Вася повысил голос. И мне вдруг послышался женский голос, похожий на материн. — Так что думай, племянничек, думай, — наставлял дядя. В его голосе уже не слышалось былого энтузиазма. — Мне нужна характеристика, — вспомнил я. — Напиши мне сегодня, а завтра я заберу. Прямо с утра. — Куда тебе? — спросил дядя. — И что в ней писать? — Что годен для службы в погранвойсках, — брякнул я. И попал в точку, потому что в квартире у дяди послышался шепот, прерываемый женскими голосами. Дядина жена в полголоса говорила с моей матерью — вопрос с конспирацией отошел у них на второй план. С трудом отвязавшись от дяди, я все же раскрыл перед собой учебный план и стал на этот раз заниматься. И сидел так за столом, пока моя родительница не вернулась домой. На мои вопросы, была ли она у дяди, та ответила, что ездила в гости к матери Мишки Козюлина. Глава 13 — Правда, зачем тебе характеристика? — спрашивал дядя, глядя в монитор компьютера и щелкая клавиатурой. — На службу решил пойти, — отвечал я, отворачиваясь к окну. Дядя Вася сидел у себя в кабинете за широким столом, заваленным производственными бумагами. Здесь лежали наряды вперемешку с какими-то чертежами — дядя не отличался конторской дотошностью. — Плечо, небось, до сих пор болит? — вдруг спросил он. — После ранения? — Прошло, — соврал я, глядя, как голуби в кустах за окном клеют хлебную корку. К ним подлетели две вороны, но голуби им не уступили. Закончив писать характеристику, дядя распечатал ее на принтере, подписал и поставил печать. Потом подцепил лист со стола заскорузлыми крючковатыми пальцами и протянул со словами: — Держи, Николай. В документе значилось, что Мосягин Николай являлся хорошим сварщиком и замечательным парнем. Написано было почему-то в прошедшем времени. Собственник ООО «Ремонт нестандартного оборудования» словно бы ставил крест на моей рабочей карьере. Потом он встал из-за стола и протянул руку: — Желаю, в общем, успеха. Послужи, если надумал… Но только ты помни, что каждый рубль должен быть заработан — в милиции служить тяжело из-за денежной проблемы. — Откуда ты знаешь, что я иду в милицию. — Знаю. Мать вчера утром звонила… Сунув характеристику во внутренний карман куртки, я отправился на остановку общественного транспорта. Если б я знал, что у Биатлониста есть брат, состоящий на учете как психбольной, то поинтересовался бы о нем, когда приезжал в диспансер за собственной справкой. Зато я знал теперь туда дорогу. Прибыв в одиннадцатом часу в учреждение психиатрической медицины, я подошел к окошку регистратуры и стал напрямую расспрашивать о Конькове. Казалось, в диспансере обязаны были рассказать о нем всё, что знают. Однако не тут то было: женщины в белых халатах смотрели на меня так, как если бы я сам был немного тронут. Пришлось повторить вопрос, но мне ответили отказом, сославшись на закон, название которого сами не помнили. Медики не имели права выдавать сведения о своих пациентах. — В принципе, мне не нужны о нем сведения, — настаивал я. — Мне хочется лишь одного, чтобы ваш больной не донимал меня впредь. — О чем это вы? — Чтобы не звонил и не ходил по пятам, — стал я разъяснять ситуацию. — Дело в том, что я очевидец тяжкого преступления. Однако меня не желали слушать. — А причем здесь наше заведение? — Преступление совершено одним из близнецов. Биатлонистом… — Кем? — Ну, этим, которые стреляют и на лыжах бегают. Братья похожи друг на друга, как две сковороды… — Извините! Это не наша проблема… — А чья?! — повысил я голос. — Он стоит у вас на учете! Теперь он решил, что должен помочь своему брату, потому и говорит, что брата отпустят из-под стражи в зале суда. — Обращайтесь к прокурору, — подсказывали в голос две дамы в белом. — Ага, в милицию ступайте. Но если мы его выписали, значит, не просто так. Следовательно, у него стойкая ремиссия. — Вон оно что… Ремиссия? А кто у него лечащий врач? — Не знаю, — ответила одна из женщин. — Он вообще, может, не лечился у нас, но вы можете зайти сейчас к дежурному доктору и поговорить — все-таки он врач. Зайдите к нему… Да-да. Это верное будет решение.