— Но ты же, по-моему, в курсе, — встрепенулся я. — Могу напомнить, что Люська для меня — человек особый… — Знаю! Но не советую! — тихо и твердо произнес дядя. — У Люськи был выбор. И этот выбор оказался не в твою пользу… — Допустим… — Она выбрала Мишку, а могла выбрать тебя… К тому же… — Палец у дяди щелкал по столу. — Не надо строить иллюзий, что, став вдовой, она кинется тебе в объятия. Неужели ты до сих пор ничего не понял? Дядю слегка развезло. Обычно он держал взаперти собственные эмоции, но теперь его понесло. В течение получаса он высказал все, что думает о женщинах, подобных Люське — с образованием, смазливых и при погонах. Это была его собственная правда, против которой мои доводы оказались бессильными. — Ты не знаешь жизни, — бормотал дядя. — Твой мнимый долг перед погибшим товарищем заведет тебя в дебри. Помяни мое слово… Из этих дебрей не будет выхода… — Как ты можешь говорить о человеке! Ты же ее не знаешь! — воскликнул я, чувствуя, как накаляется атмосфера. — А так и могу, что если говорить о долге, то надо сначала помнить, что ни одной Людмилой мир держится… Это был очевидный прессинг. Не выдержав, я вскочил из-за стола и стал нарезать круги по кабинету. Дядя тихонько бормотал, корявыми пальцами ощипывая колбасный кругляш. — У него же сестра, у Мишки, осталась, — говорил он, — вот о ком бы подумать надо. — Она же сопля зеленая. — Хэх! Зеленая! Ты когда ее последний раз видел?! — Не помню. — Вот именно, а вчера! С матерью твоей ко мне приезжали. На работу просились — у нее же диплом теперь. — А при чем здесь моя мать? — При том, что у нее тоже вроде как долг, — продолжал дядя. — Долг перед матерью погибшего друга. Притом что твоей матери тоже хочется — внука или внучку… — Совершенно с вами я не согласен, — проговорил я. За моей спиной всё это время плели сети, собираясь, возможно, женить. И кто?! Родной дядя и собственная мамаша. Они решили, что для меня это будет подходящим вариантом. Но эти господа не учли главное. Они позабыли про любовь. Вероятно, сестренка у Мишки Козюлина теперь-то уж точно подросла. Но какая-то она для меня по-прежнему не такая. Недоросль. Костлявая сущность о двух косах. С бантиками… — Так вот, — подсказывал дядя, — я и говорю, что идти тебе на тот вечер выпускной одному никак нельзя. Ты только согласие дай, а уж она-то сама приедет — дорогу знает… — Ещё бы не знать ей! Она же, пока я служил, — я чиркнул себе пальцем по горлу, — вот где сидела у меня. Письмами одними замучила. — Знаю. — Писала, как ей математика надоела в седьмом классе. — Двадцатый год ей идет, между прочим, — напомнил дядя, пряча улыбку между кривых губ. — Колледж закончила только что. Дядя поднял рюмку. Дождался, когда я подниму свою, и поднес к моей. — Ты все же подумай над моими словами, крестничек, — добавил он. — Плохого тебе никто не советует. Или хочешь один по жизни? Как сорока на колу… Я не знал, что ответить, и потому промолчал. — Тогда я позвоню, — объявил дядя, — а ты уж будь добр — встреть человека у входа в ресторан. А Люське Козюлиной помогут другие. Без тебя там обойдутся. Дядин взгляд по привычке скакнул за окна — туда, где привычно паслись у него голуби вперемешку с воронами. Доказывать, что оба они, и дядя и его сестренка, сильно ошибаются, было выше всяких сил. Пусть себе думают, потому что старикам трудно судить о нас, молодых, потому что с мозгами у стариков не того — клинит у них в процессорах. — И ты решил ее взять к себе на работу? — спросил я. Дядя не спешил отвечать. Лишь округлил губы, собираясь что-то сказать. — Кем? — снова спросил я. — Бухгалтером! — бухнул дядя, отворачиваясь от окна. — Введу новую должность — и пусть работает. Я уже обещал Вере Ивановне… — Сюда же ехать надо полдня, — напомнил я. Лицо у дяди расплылось в улыбке, и я понял, что для этого человека не существует в жизни преград, через которые тот не смог бы перешагнуть. — Она пока поживет у вас, — произнес он. — Мать у нее уже в курсе и согласна — у вас же три комнаты! Куда вам эти хоромы, не пойму я никак?! Слова дяди Васи Безменова окончательно меня доконали. Родня давно и всерьез занималась моей судьбой. Глава 17 Битый час я торчал перед входом в ресторан «Советский», чувствуя себя пешкой в чужой игре. Так и бывает, что идешь себе дорогой, ничего не подозревая, и тут хлоп тебя кирпичом по голове или еще чем-нибудь. И все потому, что кому-то приспичило. Хитромудрый дядя! И сестренка ему под стать. Анна Степановна! Даром что мать, а все туда же! Пусть они занимались бы собственной жизнью, чем лезть в чужую судьбу! Но нет! Им покоя не дает чужая холостяцкая жизнь. Ресторан был снят под выпускной вечер, так что посторонних никого вокруг не было. Мимо проходили знакомые студенты-выпускники, но я не обращал на них никакого внимания — в том числе на одногрупников, поскольку боялся пропустить ту, которая, кажись, запала на меня в полный рост. Однако той все не было. И стало казаться, что все это дядин бред. Ничего и никого. Бред сивой кобылы, поскольку мы давно должны были сидеть за столиком на двоих. Я стоял до тех пор, пока вдруг не почувствовал, что на меня в упор смотрит какая-то дама — с теми несколькими пятнышками на лице, что сводят с ума некоторых лиц противоположного пола: у дамы были веснушки. Боже, встречаются в жизни экземпляры, которые не подозревают о своих достоинствах. И у этих достоинств, возможно, имеются собственники… Я отвернулся к перекрестку, надеясь увидеть ту, что так и не пришла, и тут услышал: — Здравствуй, Коля! Милостивый господь! Я не ошибся: дама обращалась ко мне по имени. — Совсем позабыл? — спросила она, в удивлении тряся головой. От бывших кос не осталось и следа — теперь это были сплошные темно-русые волны с каштановым оттенком. И сама она напоминала теперь из себя гибкую пружину, готовую выстрелить. — Надежда?! — Я, дядя Коля… — Прости, не узнал. — А я смотрю и думаю, кого же он там не видел, что так и смотрит, так и глядит, не отрываясь, а меня не замечает. — Прости… Ошибиться подобным образом мог только я. Действительно, куда подевался тот угловатый подросток, у которого руки всегда были как грабли, а лопатки выпирали из-под школьного платья. — Это сколько же мы с тобой не виделись? Года два? — Больше, — сказала Надежда. — Спасибо, что пришла… Идем. У нее оказалось мягкое предплечье. Она, улыбаясь, перехватила мою руку, взяла под локоть и, пружиня на сильных ногах, пошла следом за мной. Мой локоть касался чего-то скрипучего, возможно, груди, одетой во что-то, и мы вошли в ресторан и сели за столик на двоих. К этому времени наш пожилой декан еще бормотал о чем-то за продолговатым столом, накрытым белой скатертью, вдоль которой сидели преподаватели с членами комиссии. Речь, безусловно, шла о нашем выпуске, о том, как станет отныне легче милиции, суду и прокуратуре в деле борьбы с преступностью. Дед выдавал желаемое за действительное. — За вас, выпускники! — наконец произнес он. — И пусть всегда вас преследует удача. И пусть никогда вас не покинет Вера, Надежда и Любовь! Руки потянулись к бутылкам. Шипело шампанское. Хлопнула бутылка в дальнем углу в чьей-то неопытной руке. — Налей мне лучше коньяку, — попросила Надежда. — А потом шампанского. Мимо шел староста группы, косясь в нашу сторону и хитро улыбаясь. Наш отдельный столик был его личной заслугой. — Спасибо, старик, — крикнул я, махнув рукой. «Старик» тоже махнул рукой, показал большой палец и отвернулся. — За тебя, дядя Коля! — прошептала Надя, но так, словно у нее в груди стоял усилитель. — Нет, правда. Я очень рада за тебя, что ты, работая, смог учиться на дневном и закончить учебу. Преодолел все трудности… — Ты ведь тоже закончила. А я и не знал… — Техникум? Это да. За тебя. Мы подняли рюмки. И выпили, не чокаясь, словно на поминках.