— Мишенька был бы рад, — сказала она, — прости… — Не зови меня дядей, — прошипел я, оглядываясь по сторонам. И Надежда тихо кивнула. Почти незаметно. — Это я так. Шутила, — призналась она. — Понятное дело — какой ты мне дядя… Я просто хотела, чтоб ты заметил меня. А может, я хотела тебе досадить. Потом она вновь подставляла свою рюмку, и стекло тонко звенело. Но это было потом. Вначале оно не звенело. Я точно об этом помню. Мы оба это запомнили. А чуть позже перед нами возник, словно лукавый из табакерки, Петя Обухов. В наглаженном костюме, в белой рубахе и галстуке. Он выглядел точно жених. Но это не была свадьба. — Мог предупредить, — произнес он, двигая перед собой свободный стул. — Ты решил, что это тебе пройдет? В жизни всегда есть место подлости, но этот подлец окончательно обнаглел. Он делал это как-то особенно быстро, походя, без особых усилий. — Можно? — произнес он, мельком обернувшись к Надежде. Но та промолчала. — Она говорит, что мне можно, — куражился Петя. Его клювовидный нос явно искал кулака. — Нет, вы посмотрите — сидят, голуби, как будто я им никто, — упражнялся он. Дальше все было как в тумане. Петя вдруг обнял Надежду и, несмотря на ее протесты и попытку вырваться, прильнул к ней в поцелуе. Этот поцелуй походил на укус змеи. Надя вырвалась из цепких объятий и залепила негодяю звонкую пощечину. — Сука! — вскинулся Петя, махая конечностями, словно собираясь лететь. И тут же получил коротким тычком по клюву — у меня больше не было жалости к полупьяному идиоту. От выхода к нам торопился наряд милиции. Петя держал себя за разбитый нос, и на светлой его рубахе быстро мокрело, расширяясь, кровяное пятно. — Всё в порядке, в порядке, ребята, — гундосил он. Затем вынул из кармана удостоверение, развернул и тут же, шатаясь, подался к выходу. — Сами разберемся… В его голосе звучала угроза. — Он совершенно изменился, — говорила Надя. — Абсолютно неузнаваем. Что с ним? У меня не было ответов на эти вопросы. Мой товарищ детства за последнее время действительно сильно переменился. Он не был похож на себя прежнего. Только прежним оставался его клювовидный нос. — На него невозможно положиться, — согласился я, глядя, как Обухова выводят под локти на воздух. И тут я заметил, что за ним неотрывно следят двое в машине с тонированными окнами. Эти двое вышли из машины, и я узнал их: это были Высокий и Коротышка, что повстречались со мной у «Авроры». Их невозможно было с кем-либо спутать, особенно Коротышку: вся физиономия у того была обильно обработана раствором «бриллиантового зеленого». Высокий слегка прихрамывал. Глава 18 Опять эти рожи, тогда как Петя Обухов завернул за угол и был таков. На правах лучшего друга он собирался со мной посидеть за одним столом, но его не пригласили, и тому показалось, что дружба пошла под откос. Однако мои рассуждения прервал сотовый телефон. — Мы давно бы с тобой расправились, — бренчало в трубке, — но ты нам нужен живой. Измени показания, получи свободу и гуляй. Неужели до тебя не доходит? — рассуждал чей-то голос. Метнув взглядом по окнам, я понял, что Коротышка на улице тоже говорит с кем-то по сотовому телефону. Получалось, что это именно он говорит со мной. — Надежду пока мы не тронем. А вот другую твою подружку — это уж точно. Так что сроку тебе на этот раз всего двое суток. Пока. Звони. Он продиктовал длинный номер сотового телефона, хотя это было напрасной тратой времени: номер телефона сохранился в памяти мобильника. Надежду трясло. Крапинки на лице — те самые, что так меня поразили, вдруг сделались темными: она слышала голос из трубки. — Извини, у тебя завелась подружка, а я не знала, — сказала она. — Они говорили о твоей снохе, о Люське. Неужели я бы позволил… Сейчас я был в этом почему-то абсолютно уверен. Не позволил бы я себе лишнего с Люськой. — Чего они от тебя хотят? — Чтобы я изменил показания. Пришлось рассказать, что все это время Паша-Биатлонист, оставаясь на нарах, постоянно давил на меня. — Я бы его своими руками прикончила, — проговорила Надя. — Без суда и следствия. — Перечень его заслуг тянет на высшую меру. На пожизненный срок. — Если ты не изменишь показания… Я промолчал. Посмотрел в окно и понял, что Коротышка исчез из поля зрения. — И что ты решил? — спросила Надя. Ответить я не успел, потому что мобильник снова запел. Нажав кнопку, я решил было послать низенького, но вовремя остановился, поскольку со мной говорила женщина. — Извините, — сказала она. — Приказ был готов еще вчера, но так случилось, что весь сегодняшний день пришлось провести на выезде… Аллё! Вы слушаете?! Такие вот дела. Приказ о зачислении, значит, готов, так что надлежит вам явиться прямо с утра. Труба зовет, знаете ли… Хотя, возможно, вас от нас заберут: то ли в следствие, как юриста, то ли еще куда-то. Речь идет о комплектовании группы на северный Кавказ… Я с трудом переваривал информацию. То, о чем я так долго думал, наконец, свершилось. — Чем вы сейчас заняты? — продолжала начальница из УВД. — Дело в том, что у нас выпускной вечер, — пришлось мне ответить, — и все мы в «Советском». — Что ж, замечательно, — оживилась та. И тут же добавила, что поздравляет от всей души и желает удачи. Потом дама отключила телефон, почему-то не прощаясь. Вероятно, это было для нее стандартным способом оканчивать разговоры. Кавказские горы не входили в мои планы. Мое раненое плечо слишком хорошо их помнило, однако отступать было поздно. И некуда. — Расстроился? — спрашивала Надежда. Но я молчал. Ее теплая ладонь теперь лежала у меня на спине, и мириады добрых искринок струились из-под ладони, разбегаясь по телу, заставляя неметь и удивляться новому чувству. — Хочешь, я снова буду тебя ждать? — говорила Надя. — Не переживай. Всё будет хорошо. Я соглашался с ее словами, слабо кивая и ловя себя на мысли, что нужен теперь кому-то еще. — Спасибо тебе за письма, — вдруг вспомнил я. — Мне было бы плохо без них. Особенно без писем про математику. — Я просто не знала, про что писать. Теперь я буду тебе звонить. Каждый день. Твой дядя берет меня на работу, и у меня будут свои деньги. Они хотят, чтобы я переехала к вам, чтобы не ездить каждый день из одного конца города в другой. Но я не согласна… — Прекрати, — сказал я. — Могут подумать обо мне что угодно, — вдруг заявила она… А потом я пригласил Надежду на танец. Потом она меня, когда объявили белый танец. И так до тех пор, пока ресторанный персонал вдруг не объявил, что лимит времени весь исчерпан, что пора и честь знать. Народ стал расходиться. Ехать ко мне в Заволжье Надежда наотрез отказалась, и мы отправились к ней домой на позднем трамвае — ехать на маршрутке она наотрез отказалась. — Не признаю их за транспорт, — сказала она. Выйдя из трамвая, я повел Надежду к их дому окольными путями. И сколько не озирался по сторонам, так никого и не заметил, хотя Коротышка с Длинным, казалось, маячили в ночи за каждым кустом. Они могли изменить свои планы, случайно узнав, что Надежда для меня теперь не пустое место. Утром, проснувшись, я понял, что ночевал у кого-то в людях. Потом до меня дошло, что лежу у Козюлиных. С кухни доносилось звяканье посуды и приглушенный разговор — говорили Вера Ивановна с дочерью. Я оделся и вышел к ним, помня, что сегодня ждут меня в УВД, и что в таком виде, небритым, идти туда невозможно. — Умойся, — встала ко мне навстречу Надежда. — Идем. Мы вошли в ванную комнату. — Вот новая бритва, зубная щетка — тебе же надо привести себя в порядок. А это после Миши осталось, — сказала она и вышла. В руке у меня лежала пачка лезвий. Я побрился, почистил зубы, и вскоре мы уже сидели на кухне и пили чай. — Рада за тебя, — говорила Вера Ивановна. — Надя вон тоже закончила, искала работу, да не нашла. В смысле того, что в нашем районе… Спасибо, дядя твой, Василий Степаныч, взял к себе. Короче говоря, у обоих у вас сегодня важный день — спаси вас, господи. И сохрани… И пусть солнце светит веками. С потерей сына Вера Ивановна стала верить в бога и ходить в церковь. Подолгу стояла среди прихожан. Ставила свечки. Заказывала молебен. И верила, что сыну найдется местечко в раю, где все будет без обмана. Про обман она почему-то все время со мной заговаривала, но довести мысль до конца у нее не хватало сил. А может, и не было никакого обмана, хотя, если разобраться, сноха Люська была для нее не подарок. Позавтракав, мы с Надей вышли на улицу, сели в трамвай, а через несколько остановок опять вышли. Надежда проводила меня до управления. Здесь я дождался, пока она сядет в автобус, потом перешел через дорогу и потянул на себя тяжелую створку дубовой двери, обитой понизу блеклой бронзой. Поднявшись на этаж и войдя в кабинет, я узнал, что начальства пока что нет. Потом пришла подполковница и повела меня вниз, в отдел кадров, бормоча на ходу про то, что некий осел полагает, а погонщик располагает. — У нас не хватает сотрудников, — ворчала она, — а в отделе кадров думают о своем… Она привела меня к заместителю начальника УВД, ввела в кабинет, качнула головой и тут же вышла. За столом сидел все тот же молочно-седой полковник в зеленом армейском кителе с краповыми просветами на погонах. Здесь же находился какой-то мужик в штатском, лет сорока. Полковник говорил по телефону. Закончив, положил трубку и, поймав мой взгляд, заговорил: — Мы тут решили, что вам поначалу необходимо поработать на территории — в районном управлении, хотя мы, помню, говорили несколько иначе. Как вы на это смотрите?