Свернув графики в трубочку, я сунул себе их за пазуху, соображая в данный момент о другом. Из графиков выходило, что Обухов Петя как раз был на службе, когда привозили подследственного — слишком уж врезались в память все эти даты по уголовному делу. Я хотел было сказать об этом Орлову, однако в последний момент сдержался. Я по-прежнему верил другу и не мог допустить даже в мыслях, что именно Петя Обухов помогал убийце нашего общего друга. Его дежурства могли быть всего лишь совпадением. Обмен мог произойти в прокуратуре: конвой передаёт Пашу следователю. Вялов принимает того под расписку, как обычно это делают следователи, и в кабинете меняет Пашу на Гошу… Я тряхнул головой от минутного наваждения: слишком очевидной становилась роль Вялова в подмене преступника. Другое дело, если подмена случается в его отсутствие. Именно так! Например, в туалете… При этом никто не заметит подмены, включая самого Вялова. — Он мне сразу не нравился, этот лепила, — говорил дядя Вова. — Лепит на уши, чтобы мы верили. А мы что? Мы верим. — В отличие от меня, — не согласился я, вспомнив ночь, проведенную на дереве возле Пашиного дома. — Биатлонист был женат на какой-то. Сам видел, как приехал к ней брат-шизофреник. Потом они погасили свет… Меня перекосило от догадок. Если Паша в настоящий момент на свободе, значит, он и был у себя дома — Вялов просто не знал, что тот женат. От догадок у меня заклинило в мозгу: — Кто в действительности знакомился с делом? Неужели действительно Пашин брат? — А хрен их знает. Вялов, возможно, скрыл этот факт. — Действительно, так все и было: эта дама спала с мужем, потому что спать с его братом, который не в себе, — это уж слишком. Глава 20 — С Пашей и разговаривайте, раз он вам обещал, — ответил нам охранник, когда мы предложили за дом Биатлониста совершенно смешные деньги, которых, впрочем, у нас отродясь не водилось. Мы просто решили проверить, действительно ли дом продается. Подъехав к воротам, мы нажали на кнопку звонка, и когда к нам подошел изнутри какой-то тип, принялись задавать ему вопросы по поводу стоимости строения, ссылаясь на якобы существующую договоренность с хозяином относительно стоимости дома. Мужик не внушал никаких подозрений. На нем была полувоенная пятнистая куртка и черные штаны. И вообще он выглядел как сторож, работающий по найму. — Может быть, у вас есть доверенность на право продажи? — ляпнул я напрямую. — А зачем она мне, когда хозяин сам в состоянии… — Но он же на киче! — изумился дядя Вова. — На шконке парится… Мужик потемнел лицом. — Ему же впаять должны… — продолжал Орлов. — Он же зятя моего застрелил. И еще четверых… — Извините, но мне об этом ничего не известно, — произнес мужик, цепляясь руками за кованую дверь. — Так что извините… С ним разговаривайте… Но к дому пока никто не приценивался… Закрыть воротца ему не удалось. Поставив в проем ботинок, я вынул удостоверение и сунул охраннику в рожу. Дядя Вова достал из кармана своё — пенсионное — и тоже продемонстрировал его, правда, обратной стороной и не в раскрытом виде. И охранник сдался. В его сопровождении мы прошли внутрь здания и стали его осматривать. Потом, обойдя помещение изнутри, пошагали прочь. Мы сильно рисковали, отправляясь на смотрины. Рекламное объявление гласило, что обращаться по поводу осмотра дома можно с двух дня до семи вечера. Мы пришли вовремя и дом осмотрели. Это была стандартная халупа в несколько этажей под названием коттедж. В нем даже не пахло жильем — настолько он выглядел холодно. Зато в нем имелся камин. У порога стоял на двух ногах громадный медведь, задрав кверху когтистые лапы. Полы были устланы паркетом, а стены оказались обшиты деревянными досками, из под которых — в пазах — отдавал тусклый зеркальный блеск. Один из этажей находился полностью под землей. Там располагались мыльни, парильни, душевые и даже два бассейна в разных местах. Здесь чувствовался тяжелый запах болота. Это был запах плесени и еще чего-то. Мне понравился лишь портрет самого хозяина, повешенный в прихожей напротив медведя: Паша на портрете смотрел сверху вниз во всем величии. Даже ухмылка на губах, едва видимая, была все та же, с издёвкой. Вернувшись на улицу Жуковского и встав возле нашего дома, я решил, что пора подводить итоги. — И так, они обещали завтра ее отпустить, — начал я, но дядя Вова меня перебил. — Надо сегодня же ехать на остров, — рассуждал он. — Надо перевернуть его вверх тормашками и сравнять с землей, потому что завтра будет поздно… Там же сыро и холодно, а у нее ребенок. У моего товарища на Рыбацком есть лодка с мотором… Он произнес всё это на одном дыхании, и я согласился рассеять туман вокруг острова. Впрочем, Людмилу могли держать в другом месте. Под вечер, уговорив владельца посудины — низкорослого мужика лет под семьдесят, мы вошли в лодку, оттолкнулись веслами от берега и, запустив мотор, направились в сторону Пальцинского острова. Времени на это у нас ушло примерно столько же, как и утром. По набегающей воде блистали в закатном солнце бесчисленные зайчики. Мы ехали на остров с голыми руками, не считая подарок графа Орлова и сварочный портативный аппарат с двумя игрушечными баллонами, лежащими в носу лодки. У дяди Вовы не оказалось даже подходящего ножа. Зато у него был приличный бинокль. Обойдя остров на большом расстоянии, мы нашли небольшую заводь и, не входя в нее, стали разглядывать издали. И тут же обнаружили старый пароход с поваленной дымовой трубой. Я слышал от Мишки про это чудо техники, плотно сидящее в иле. И Люська тоже слышала. Мало того, по словам Козюлина, они часто бывали там подростками. Люська хорошо знала это место. Однако я видел его впервые и теперь смотрел на него во все глаза. На корме сидели двое рыбаков — те самые, что достали меня до самых печенок. Они ловили удочками рыбу. Рядом, среди густой талины, спряталась лодка. Теперь мне стало понятно, почему палуба парохода показалась мне утром наклонной: судно давно затонуло. — Охраняют, — сделал я вывод. — Дать по башкам обоим — и на корм рыбам, — не терпелось дяде Вове. В душе я с ним соглашался — не для того сюда шел, чтобы из бинокля разглядывать. Но идти к острову напролом было неосмотрительно. Оставалось одно — натравить на них дядю Вову. Запустив мотор, мы обошли остров и причалили на противоположной стороне в зарослях талины. Топким илистым берегом я с трудом перебрался на сушу и двинулся среди зарослей поперек острова. Тем временем Орлов, вновь обогнув остров, подобрался вплотную к заводи и, бросив якорь вблизи парохода, стал регулировать двигатель. Он изо всех сил делал вид, что копается в моторе. К тому времени я уже пересек остров. С парохода дяде Вове махали в четыре руки и кричали: — Отвали, сволота! Всю рыбу, блядь, распугал! — Чего?! — орал им в ответ дядя Вова, подставляя ладонь к уху. — Проваливай!.. А тот и ухом не ведет: крутит себе ручку сектора газа — и не касайся. Под звуки перебранки я перебрался на борт парохода по стволу вывернутой с корнем сосны и двинулся вдоль надстроек к заветному трюму. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть, и Люська вновь предстанет передо мной. Только была бы она жива и здорова. Для «рыбаков» на этот раз были припасены свинцовые пули. Кроме того, со мной был автономный сварочный аппарат — просто так, на всякий случай, поскольку я привык работать с металлом. Я торопился не спеша, как учили в учебном батальоне внутренних войск. Однако с Люськой столкнулся вовсе не в трюме, как ожидал. Она оказалась почему-то в капитанской каюте над верхней палубой и смотрела на меня сверху — молча, не шевелясь. Словно кошка, готовая к прыжку. Только интуиция заставила меня обернуться и посмотреть кверху. «…Озорница высшей категории, отставной казак! — рассказывала мне моя бабка про Люську, когда мы все вместе еще только жили в деревне, а дядя Вова был тогда нашим участковым. — Запрется в туалет и орет!» Люська тем временем следила за мной, не отрываясь. Глаза непонятно круглились, как у змеи: дай волю — и вцепится ядовитым зубом. Я прижал палец к губам; она кивнула в ответ, обернулась в сторону кормы и стала опускаться задом наперед, держась за корявые ржавые поручни с облупившейся краской. Шагнув навстречу, я поддержал ее за талию — впервые за все время, как знал ее. Она не отняла мои руки, только посмотрела со странной усмешкой, точно собираясь спросить: «Ну, а дальше-то что?» Потом отвернулась с грустью бесполезности на лице. Было странно все это видеть. Я ожидал ее видеть радостной. — Уходим. — Да, конечно, — вздохнула она. — Но ты позабыл — у меня ребенок. Люська уперлась мне в грудь ладонью, и на миг вдруг почудился запах водки. — Что с тобой сделали? Не ответив, она шагнула в боковую дверь и оказалась возле детской коляски. Игорек мирно посапывал в тени помещения. На полу валялись консервные банки, пластиковые бутыли из-под пива, пустые бутылки из-под водки, а также изодранные пакеты — из-под сушеных кальмаров к пиву. И все это имело вид незавершенности: время еще не успело над ними как следует поработать — баночная сталь из-под рыбных консервов, порванная торопливым ножом, еще не потемнела, она даже не покрылась пылью. Скорее всего, это было местом трапезы охранников и самой Люськи. — Они приставали к тебе? — снова спросил я, ловя ее взгляд. — Что будем делать? — увернулась она от ответа. — Будь здесь, — велел я. — Никуда не уходи… Люська кивнула и отвернулась к коляске. Беспрестанно крутя головой по всем направлениям, я двинулся на корму, пока не увидел обоих охранников. Орлов, исчерпав весь дар красноречия, теперь сидел напротив них в лодке и молча смотрел в воду. У Коротышки в руках было подобие «Маузера». И он его постоянно, словно бы невзначай, играючи, направлял дяде Вове в голову. — Чё тебе надо, дед? Ну? — бормотал он. — Чё ты хочешь? Длинный молчал. Оба они сидели ко мне спиной и, кроме дяди Вовы, никого знать не хотели. Длинный, впрочем, беспрестанно ерзал на месте, потом обернулся, блуждая взглядом по палубе. Затем встал в полный рост и пошел в мою сторону, однако, не доходя, вильнул поперек палубы в кормовую надстройку над трюмом, корча лицо, — и был таков. Выйдя из-за укрытия — переговорной трубы размером с лошадь — я обнаружил на палубе резиновый шланг со стальным набалдашником. Подобрав его, я вильнул следом за Длинным. Лампочка в потолке на этот раз не светила, и в помещении стоял полумрак, зато слышались сдавленные звуки: Длинный блевал, ухватившись обеими руками за стойку. Каким-то образом в последний миг он почуял меня и замер. В следующую секунду его голова сама собой боднула стальную балку. Справиться с полупьяным было делом секунды. Когда он придет в себя, то поймет, что лежит на полу, между рук у него все та же стальная стойка, а на запястьях собственный брючный ремень. На лбу у охранника тем временем набухала, поднимаясь, обширная гематома. В карманах оказалась полупустая пачка сигарет, зажигалка и сотовый телефон, который тут же перекочевал ко мне в карман.