Скоро суд. Совсем скоро. Осталось совсем ничего — лечь и снова проснуться. Глава 22 Накануне мы договорились, что дядя Вова заедет за нами по очереди — сначала за Людмилой, потом за мной, и все вместе мы поедем на процесс. Особенность данного дела заключалась в том, что судом первой инстанции выступал областной суд — учреждение многоопытное и серьезное во всех отношениях. Мы с дядей Вовой всегда надеялись, что уж там-то обязательно справедливость восторжествует. Впрочем, я не завидовал суду: разобраться в той паутине, что сплел Паша Коньков, было не так-то просто. Кроме того, я не был уверен до конца, кто же все-таки предстанет перед судом — действительный ли преступник или его брат-близнец, однако заявлять о своих подозрениях Вялову мы не стали, поскольку могло быть и так, что Петя Обухов просто улаживал встречи между мной и бандой. За это он и просил себе денег у Паши на сладкую жизнь. Утомленный бутылочным духом, он предал меня. А то, что я пока что был жив, объяснялось тем, что подсудимый надеялся на мои показания. Тем самым, в связи с моей легализацией, идея анонимности стала бессмысленной: обо мне знали теперь все кому не лень, включая подсудимого, — и я решил выступить на суде напрямую. После суда моя судьба могла резко измениться, несмотря на службу в органах МВД. После суда меня могли просто грохнуть за ненадобностью, какие бы я показания ни давал. «Интересно, — подумал я вновь, — можно ли связаться по сотовому телефону, сидя в стальном трюме. Если нельзя, то кто сообщил о паршивых узниках? Петя не мог — он сам сидел взаперти. Значит, кто-то другой. Этот кто-то сообщил Пашиным подручным, и в тот же день бандиты оказались на свободе. Кажется странным, что прокурор до сих пор думает, что Паша отнюдь не бандит…» Все у меня переплелось в голове. Оставалось единственное, о чем я точно знал, — о том, что скоро отправлюсь на Кавказ. Орлов остановился напротив нашего дома и просигналил, оставаясь в машине. Я быстро вышел из квартиры, спустился по лестнице и сел к нему. Люськи почему-то в ней не оказалось. — А где Людмила? — спросил я. — Сама, говорит, доберусь, — ответил Орлов, глядя в зеркало заднего вида и трогаясь с места. — С матерью решила поехать, потому что я им теперь как бельмо на глазу. — А как Игорек? С кем они его оставили? — Старуху какую-то наняли, — сквозь зубы выдавил дядя Вова. Говорить на эту тему, вероятно, у него не было сил. Мы выехали на улицу Димитрова и пошли в сторону Волжского моста. Орлов постоянно посматривал в зеркало заднего вида. Я тоже оглядывался, однако ничего подозрительного позади не заметил. На улицу Железной Дивизии мы прибыли ровно в девять тридцать, с трудом припарковали машину на боковой улице среди иномарок и отправились в суд. Серое здание советских времен встретило нас прохладой, несмотря на жару последних дней. На входе у нас проверили паспорта и повестки и пропустили внутрь. Люська с матерью, одетые в платья с короткими рукавами, жались друг к другу на просторных скамьях. Они не хотели нас замечать. — Что я им сделал такого, Коля? — спрашивал у меня дядя Вова. — Неужели я им перешел дорогу? Я слушал, глядя по сторонам и надеясь заметить подручных биатлониста. — Игорьком занимался. Пока этим некогда было, — бормотал Орлов. — На улице с ним гулял… На часах было ровно десять, но приглашать нас в зал заседаний никто и не думал. Лишь в одиннадцать часов из двери в коридор вышла какая-то девушка и объявила слабым голосом, чтобы участники процесса, а также свидетели заходили в зал судебных заседаний под номером один. Мы вошли в просторное помещение с рядами желтых скамеек, трибуной для допросов, высокими судейскими креслами на возвышении и просторной стальной клеткой из кручёных квадратных прутьев для подсудимого, расположенной у стены. Возле клетки на своих местах уже сидели двое адвокатов. Минут через десять пустое место обвинителя занял прокурор. Невысокий, круглый и многозначительный в своем темно-синем прокурорском мундире с двумя рядами позолоченных пуговиц. И почти сразу же после этого конвой ввел подсудимого через узкую боковую дверь; звякнула стальная дверца клетки; Конькова запустили внутрь, и тотчас дверца вновь захлопнулась. — Встать! Суд идет! — прозвучал все тот же слабый голос, и девушка-секретарь встала со своего стола. Суд — мужчина и две женщины — торжественно прошествовал из боковой двери, остановился на возвышении, председательствующий произнес: — Прошу садиться. Слушается дело по обвинению гражданина Конькова Павла… И так далее. И тому подобное. Суд подробно перечислил анкетные данные подсудимого — …в преступлении, предусмотренном пунктом «б» части второй статьи сто пятой, а также триста семнадцатой Уголовного кодекса Российской Федерации. Секретарь, доложите о явке в суд участников процесса и свидетелей. — В суд доставлен под конвоем из следственного изолятора подсудимый Коньков Павел Леонидович, — доложила секретарь. — Прибыли по повесткам все участники процесса, за исключением Обухова, которому в установленном порядке была вручена повестка о явке. — Хорошо, садитесь, секретарь, — велел председательствующий и стал опрашивать участников процесса о возможности начать слушание дела. Против рассмотрения дела без потерпевшего Обухова никто не возражал, за исключением адвоката Вершинина. Защитник поднялся, припадая на хромую ногу, и заявил, что Обухов был участником задержания, является носителем важной информации, поскольку перед этим якобы делился с адвокатом своими воспоминаниями, которые идут вразрез с существом обвинения. По словам адвоката, Пашу возили в лес и там избили, нанося удары ногами и руками в различные части тела. Били также по голове, отчего этот орган у Паши перестал соображать. Адвокат Вершинин настаивал на явке Обухова, словно заранее зная, что тот явиться не может. Наверняка Петя лежал в трюме — в самом низу, возле килевой части, погруженный в воду и придавленный чем-нибудь тяжелым. Ведь были же выстрелы. И металл прогибался под пулями. И были чьи-то крики. Наклонившись к одному, потом к другому судье, председатель что-то пошептал им на ухо, потом произнес: — Совещаясь на месте, суд определил, что вопрос о явке одного из потерпевших будет решен в конце судебного слушания. И процесс начался. Суд, узнав мнение участников, решил, что допрос необходимо начать с подсудимого. На этом настоял другой адвокат. — Расскажите суду, подсудимый Коньков, что на самом деле случилось в ночь с десятого на одиннадцатое февраля текущего года. С пятницы на субботу… — Как то есть текущего? — произнес Коньков. — Разве же может год у нас течь? Он же не река, товарищ судья. — Называйте меня «Ваша честь», — поправил его председательствующий. — Либо называйте проще: «Гражданин судья». — Я и называю, но причем здесь чья-то честь, — опять произнес Коньков, с любопытством оглядывая присутствующих. Судья моментально побагровел и моргал на него глазами. — Я лишу вас слова, — произнес он торопливо. — Ваша честь! — приподнялся на своем месте другой защитник. — У меня ходатайство. Прошу допросить специалиста, который разъяснит нам суть происходящего. Просто выслушайте человека и все. — Кто он такой? Он здесь? — Здесь, ваша честь. Мы пригласили его специально, он ждет в коридоре. Человек он занятой, поэтому прошу… — Не возражаете? — произнес едва слышно председатель, оборачиваясь к коллегам, и тут же кивнул судебному приставу, стоящему у двери. Пристав скрылся за дверью, потом вернулся с тем самым доктором, которого я видел по весне в психиатрическом диспансере. Я узнал престарелого эскулапа тотчас, как только тот вошел, хотя видел всего раз в жизни. — Суд предупреждает вас об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения и отказ от дачи заключения, — бормотал судья. — Ясно вам? Доктор мотнул головой в знак согласия. — Распишитесь у секретаря… Назовите себя… Расскажите, что у вас есть такого, о чем суд должен знать до начала процесса. — Вы судите невиновного, — кашлянул престарелый доктор. Голос у него заметно дрожал. Судья снисходительно усмехнулся. — Дело в том, что на скамье подсудимых не тот, кто на самом деле, возможно, совершил преступление, — продолжил старик. — Это не Павел Коньков. Это его брат Гоша. Георгий Коньков, которого я знаю очень давно как постоянного пациента больницы имени Карамзина. У больного татуировка в паху и на запястье правой руки — на момент преступления этот гражданин находился у нас на лечении и выписался лишь на следующий день. Как он оказался на скамье подсудимых, для меня остается тайной за семью печатями… — Вот оно что… — Судья выкатил глаза, багровея. — Так-так… Вы утверждаете… — Именно. Утверждаю. Голос у доктора больше не дрожал. — И где же наш подсудимый? — Это не мое дело искать обвиняемых для следствия… — Не спорю, но где же вы раньше то были? — перестал багроветь председатель. По лицу у него поползли теперь белые пятна. — В Карамзинке… Извиняюсь, в больнице имени Карамзина. Вчера мне позвонили и просили явиться, чтобы не случилось беды. Ведь что, на мой взгляд, самое несправедливое в жизни? Это когда безвинного судят, приписывая ему все тяжкие грехи, которых тот не совершал. — И вы его выписали из стационара здоровым? — спросил судья. — В состоянии стойкой ремиссии, — ответил доктор. — Это всего лишь ежегодная плановая госпитализация. Для профилактики рецидивов, так сказать. Секретарь торопливо записывала показания доктора. Народ в зале, вся многочисленная родня пятерых потерпевших, недовольно гудела. — Прошу соблюдать тишину! — воскликнул председатель, косясь в сторону подсудимого. Казалось, он собирался разглядеть, действительно ли у того татуировка на запястье. Я тоже смотрел в ту же сторону, и витые черные решетки, плавились у меня на глазах, прыгая в жутком огне. На скамье подсудимых сидел другой человек. Не Паша. У этого был другой голос и совершенно иная мимика. — Суд объявляет перерыв судебного заседания! — объявил председательствующий. Поднялся первым и увел за собой гуськом остальных судей. Следом удалились прокурор и адвокаты. Минут через пять к конвою подошла секретарь, что-то сказала старшему, и мнимого подсудимого тоже увели. В ту же секунду в зале поднялась ругань: Пашина родня обвиняла оставшихся в живых потерпевших. Всех подряд. Включая того мужика, что остался с одним яичком вместо двух и травмированным членом. — Идите на улицу и там орите! — унимали их судебные приставы. Только часа через два адвокаты и прокурор вновь появились в зале, а следом за ними вошел и суд, утвердился за просторным столом возле кресел, и председательствующий объявил о том, что суд удаляется в совещательную комнату для вынесения определения. О чем будет это определение, оставалось догадываться.