Дядю наш взбудораженный вид моментально вдохновил. Василий Степанович вскочил из-за стола, теребя в руках ключи, и бросился впереди нас на улицу. Моя невеста Надя во все глаза смотрела на меня из раскрытой двери бухгалтерии и что-то говорила. — Потом, Наденька! — крикнул я ей и выбежал на крыльцо. А минут через пять мы с Блоцким уже стояли в безлюдном переулке возле забора. По нашей просьбе дядя высадил нас на перекрестке и укатил в обратном направлении. Набрав старухин телефон, я долго ждал, пока не услышал ее голос. — Да, — проскрипела она, — я вас слушаю, говорите. Лидия Алексеевна была пока что жива, и это радовало. Паша либо опаздывал, либо вообще к ней не собирался, так что наша провокация могла оказаться всего лишь домыслом. Несмотря на торопливость суждений, Лидия Алексеевна быстро уловила суть: двое их РУВД собрались проникнуть к ней в дом, словно они невидимки. — Ступайте в проулок, — говорила она. — Полезайте в дыру — и вдоль забора… Там же нету домов. Давайте… А я вас тут встречу… Когда мы вошли на террасу, она принялась допрашивать, не заметил ли кто нас со стороны улицы. Однако ответить на этот вопрос со всей точностью было невозможно. — Как же решились? — бормотала старушка. — Значит, вы мне поверили? «На счет чего?» — едва не вырвалось у меня из груди. В данный момент я верил лишь в то, что Паша Коньков не мог не думать о моем предложении. При этом охота «на живца» могла не привести к положительному результату. День мы провели за занавеской у порога, слушая старушечьи бредни. Лидия Алексеевна вновь рассказывала про то, как вчера у нее все время шуршало, а потом грохнуло так, что «инда в печенках заныло». Периодически мы просили хозяйку удостовериться, работает ли у нее телефон. В телефоне у нее постоянно гудело, и эта стабильность вселяла уныние. Позже за солью к ней вдруг явилась соседка и стала говорить про то, как трудно живется в последнее время на свете. Старуха дала ей соли, говоря, что ложится спать, что больше никому не откроет. Когда та ушла, Лидия Алексеевна принялась ругать соседку за бесхозяйственность, хотя раньше, — вспомнила она, — за ней не наблюдалось подобной странности. Мы продолжали сидеть за ширмой, изнывая от недостатка движений. — Как это можно терпеть, чтобы без соли жить? — бормотала хозяйка. Мы слушали, не проронив ни слова, и если бы в это время шла запись на диктофон, то можно было бы подумать, что старуха говорит сама с собой. Потом она устала от разговоров и, наконец, уснула. В помещении окончательно стемнело. В тишине громко щелкали стены. Как-то странно, словно по ним кто-то бегал, трещали обои. Потом громко хлопнула пустая пластиковая бутыль из-под газированной воды, которую мы с Блоцким осушили, томясь в углу. И тут на меня навалился тягостный сон. И не было никакой возможности справиться с ним. Мы сидели среди комнаты в креслах, запрокинув головы, и ни на что уже не надеялись. Я спал, держась за ручку пистолета. И видел во сне Люську. Та грозила мне пальцем и говорила: — Не делай этого. Потому что, хоть ты и подлец, но я в тебя всё ещё верю… Глава 33 Грохот кирпичей пробудил меня моментально. Кирпичи продолжали сыпаться, а в образовавшемся проеме мелькал луч света и фигуры людей. Большой палец руки дернулся у меня книзу, опуская предохранитель, указательный палец спустил ударник, и пуля тут же ушла вдоль бедра. За ней ушла еще целая горсть: я стрелял от бедра, едва соображая. Я дернулся кверху из кресла, метнулся на ватных ногах к стене и едва не упал, запнувшись на кирпичах. Блоцкий что-то бормотал в темноте. Я выхватил из его рук фонарь и посветил в проем — там один катался по полу, держась за колено, и выл от боли. Второго скрючило пополам, он лежал на боку, мелко вздрагивая. Паши среди них не было, зато оказался привязанным к кровати брат-шизофреник. У него, вероятно, начался приступ: изо рта шла пена. И тут я заметил через их окно, как чья-то тень мелькнула на соседнем заборе. Потом вскинулась на следующий: Паша уходил огородами, к переулку Деева. В переулок на задах он почему-то не бросился, хотя этим путем можно быстро оторваться в случае погони. Я бросился к выходу, выскочил на улицу и пошел окружным путем, стараясь не дать себя обнаружить. Проскочил по улице Девятого Мая, повернул на Калининградскую и вышел к переулку, сдерживая дыхание и ловя звуки частного сектора. Вот хрустнула доска. Вот тихо звякнула проволока, потом грохнулось с забора чье-то тело. Сбоку залаяла собака, с другой стороны поддержала другая, и через минуту над окрестностями поднялся собачий вой, наводя ужас. Человек пробирался в мою сторону, шурша картофельной ботвой, слышалось тяжелое дыхание. Человек сморкался. Я присел на корточки, напротив забора, и стал ждать, держа пистолет между колен. До утра было еще далеко, но предметы в темноте уже ясно обозначились. Собаки вдруг перестали выть, и в этот момент над забором взметнулась Пашина голова — прямо напротив меня. Еще секунда, Кабан перебросит ногу и будет на земле. — Сидеть, — прозвучал мой голос. Паша замер на заборе, ловя глазами пистолетный зрачок. — За что ты убил его? За что других покалечил? — спросил я обыденным голосом. — Ты кто? — удивился Паша, перестав дышать. — Отвечай. За что? — повторил я, считая, что этот вопрос является для меня самым главным. — А ты любил когда-нибудь?! — прохрипел Паша. — До потери чувств? По-настоящему? — Не мути, рассказывай. — Вот и я полюбил. Офицера милиции женского пола. — Люську? Меня скрючило от догадок. — Людмилу, — великодушно поправил тот. — Потом мы стали встречаться, когда мент ездил на Кавказ. Позже она от меня забеременела… Она собиралась развестись, каждый день обещала. Но мужик приезжал с кучей бабок, они собирались купить квартиру, переехать из «Трех Богатырей», и я снова уходил на последний план… — Вранье, — перебил я. — Ребенок не твой. — А ты прикинь сроки, — шевельнулся тот на заборе. — Последние полгода твой дружок торчал в другом месте. Так что никакой экспертизы не надо. Мишка как-то говорил, что со сроками у жены не все в порядке. По идее, рано было ей рожать, а живот у нее на нос лез. — Зачем же стрелять-то? — не понял я. — Стрелять, говоришь? — спросил тот, усаживаясь на заборе. — Когда ты истратил всё свое состояние на строительство дома? Когда нет больше сил терпеть? — Причем здесь твой дом! Нервы у меня были на пределе, но я не собирался стрелять. — Когда тебе говорят, что любят, а ложатся в постель с другим… Ты не знаешь этих страданий. Ты не можешь чувствовать… — И слава богу, — прервал я этот поток. — Зато я знаю, что такое мужская дружба. Он дернулся на заборе, сунул руку за пазуху, и в этот момент мой палец дрогнул. Пуля ударила Пашу ровно меж глаз, хотя я и не целился. Биатлонист опрокинулся назад, оставаясь ногами на заборе. Потом колени распрямились, и он свалился головой в картофельную ботву. В руке у него что-то белело. Я подошел, просунул руку меж досок, уцепил из рук фотокарточку на плотной бумаге и стал рассматривать. Двое в спортивной форме стояли под кроной сосны и улыбались. Рядом стояли лыжи, воткнутые в снег. Этими обоими были Паша-Биатлонист и старший лейтенант Люся Козюлина. — Вот ты какая, Люська, — удивился я. И тут до меня дошло: прикажи Люська Биатлонисту — и меня бы искали теперь, как ищут Петьку Обухова. …Я ходил в прокурату, как на работу, и господин Пеньков, местный прокурор, утверждал, что я заслуживаю как минимум десять лет. Под стражу, правда, меня не взял, и на том спасибо. Люська изо всех сил продолжала утверждать, что ее похитили, иначе каким образом она могла оказаться на пароходе. Ее объяснения выглядели как-то сказочно: пригласили сесть в машину, пересадили на катер и повезли на остров. Каким образом? Для чего? Ведь Паша ее любил. Я теперь точно знал об этом, хотя мне никто не верил. Я по-прежнему числился в милиции, хотя был отстранен от дел. И если б меня осудили хотя бы условно, пришлось бы пойти сварщиком к дяде. Либо куда-то пойти еще, где нужны юристы. Однако сварка мне почему-то нравилась больше, тем более что работать можно даже в такой дыре, как мастерская по изготовлению нестандартного оборудования. P. S