— Вообще-то ты прав, — говорил теперь следователь. — Возможно, я и сам поступил бы так же, окажись на твоем месте. Короче говоря, не стесняйся и действуй на полную катушку, потому что, кроме тебя, действительно больше некому… Следователь теперь не казался мне ни сонным, ни вялым. Мы записали в протокол все обстоятельства дела — вплоть до того, как я вернулся домой. Отметили даже факт, что убийца назойливо спрашивал, куда его везут. — Прикинь. — Следователь перешел вдруг на «ты». — Он теперь утверждает, что менты возили его в лес… — Куда? — удивился я. — Зинин Саня, — сморщился Вялов, — адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили — мозг освежать… А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, — а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным — посягательство на жизнь работника правоохранительного органа. — Нескольких, — добавил я. — В этом ты прав, старина, прости… Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку. — Одного не пойму, чего ему не хватало? — рассуждал Вялов. — Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес? — Ничего не могу сказать, — ответил я, поднимаясь. Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне. — Почитай… Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери. На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности. Постановление было помещено в коверт, на котором синели оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинять Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено. Глава 3 Я вышел в коридор, опустился на первый этаж и тут столкнул с Мишкиным тестем. — Вот ты где, а мы тебя ищем повсюду, — заговорил он угрюмо. — Дело в том, что Люда пока что ничего не знает — она же в больнице… — Я в курсе… На сохранении… Дяде Вова мялся на месте. Это был невысокий круглый мужик, похожий на прокурора Пенькова, но только совершенно не картавил. — Аккуратнее надо, — рассуждал дядя Вова. — Как-нибудь так, чтобы не сильно ее травмировать — ей же скоро рожать. Он заранее ставил меня в тупик, надеясь на «как-нибудь». — Человек в морге, а жена до сих пор не знает… — недовольно шипел я. — Удивительно мне, дядя Вова… Но тот ухватил меня под руку и повел наружу к своему «Жигуленку». А уже через полчаса мы входили в вестибюль центральной больницы. Навстречу нам еле двигалась жена дяди Вовы. Тетку Елену трясло, из глаз постоянно сочилась влага. Орлова прикладывала к ним сырой платок, избегая смотреть в сторону мужа. — Коленька, — всхлипнула тётка, — как-нибудь, потому что мы не в силах, боимся… Семь месяцев сроку всего… Дядя Вова стоял возле меня и снова мотал головой, словно лошадь. Мы поднялись на третий этаж, узким и длинным коридором прошли до конца и остановились перед закрытой просторной дверью. — Как-нибудь так, — напутствовала Орлова. Я потянул на себя ручку двери, без стука, словно каждый день здесь хожу. Помещение оказалось ординаторской. Втроем, толпясь, мы вошли внутрь и остановились. Следом за нами медсестра привела под руку Людмилу. Халат на ее животе возвышался горой. — Люсенька, — всхлипнула мать, подходя к дочери с перекошенным от горя лицом. Двое мужиков в белых халатах, что сидели по углам за столами, напряглись. Потом встали и подошли к нам. — Что случилось? — спросила Людмила. — Бабушка? Дедушка? Людмилу усадили в просторное кресло. — С ними все хорошо, — продолжала тетка Елена. — И с дедушкой… И с бабушкой… — Неправда, — перебила дочь. — Миша мне после смены звонит с утра, а сейчас почему-то нет. Что с ним? Где он? Что с бабушкой? Говорите, не бойтесь, я выдержу… Я присел на край кресла и взял Люську за руку, как делал это когда-то очень давно, еще до службы. И вновь ощутил тепло, идущее от нее. — Тут такое дело, — начал я и понял, что тяну кота за хвост. — С вашими стариками всё в порядке. Дело в том, что Мишку убили… Лучше б я не говорил этого никогда — пусть другой кто-то сказал бы, но не я, потому что видеть, как плачет беременная, выше всяческих сил. Заплакали в голос и старшие Орловы. Дядя Вова широкой ладонью размазывал слезы по лицу. — Где он?! — кричала Людмила. — Я хочу его видеть! — В морге, — отвечал я. — Отвезите меня! Я хочу быть с ним! — Вам нельзя, — бормотали медики. — Вы в положении и это чревато… — Знаю! Но я жена, и мне надо! — Ты не одна, Люсенька, — напомнил я. — У тебя ребенок. — Я понимаю… Но здесь оставаться я не могу. Заберите меня отсюда. Не было в мире сил, способных оставить Людмилу в стенах больницы, и медики согласились. Один из них накручивал телефонный диск. Другой, торопясь, что-то писал на клочке бумаги. — С вами будут дежурить медики, — сказал тот, что писал. — Об этом просил ваш начальник управления. Хотя мы, естественно, не советуем. Будьте все же в квартире. Не покидайте жилище… Людмила, утирая слезы платком, молча соглашалась. Она сильная и все понимает. — Вас отвезут на нашей машине, — обещал другой медик. — Можете собираться. А уже через полчаса мы возвращались домой на больничной машине. «Жигуль» дяди Вовы тащился позади нас, колотясь на каждом ухабе. Минувшая ночь казалась кошмаром. Еще и еще раз я рассказывал Людмиле о происшедшем, а та вновь плакала, вспоминая какие-нибудь детали. — Почему так случилось? — вновь спрашивала она. И почему-то странно улыбалась, слыша имя убийцы. Казалось, у нее уже зрел план расправы. — Сам не пойму, что его заставило, — говорил я. — Причины, поверь, не было никакой… Мы прибыли на улицу Оренбургскую, поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Орловых. Здесь мы были с Мишкой не так давно. Просто шли мимо и решили зайти к его тестю. Купили бутылку водки, закуски и ввалились без приглашения. «Теперь не с кем будет сюда приходить, — подумал я отрешенно, — нет больше Мишки Козюлина, а к дяде Вове не разбежишься…» — Уж ты, Коля, нас не бросай, — говорила тетка Елена. Я обещал, что, конечно, не брошу, никогда не забуду их семью и помогу. Другие мысли не шли в голову. И тут же вставал в памяти окровавленный образ Паши Конькова — убийцы моего лучшего друга. Наверняка тот искал выход из щекотливого положения, поскольку наверняка теперь знал, какая мера ответственности его ожидает. А двенадцатого числа, назавтра, мы поехали за Мишкой в морг. Привезли его в гробу и поставили в квартире у тестя. Тут же была его мать, Вера Ивановна, жившая на севере города. Сели вокруг, горюя об утрате и вспоминая, как ходили когда-то в детский сад, потом в школу, как позже служили в армии. Потом пришел Петька Обухов. Судьба его пощадила, и человек, не скрывая, радовался. Меня могло тоже задеть, но я старался молчать об этом. К вечеру мы разошлись, оставив родню одних коротать время. Людмила тоже осталась дома. Она наотрез отказалась ехать в больницу, хотя роды грозили случиться с минуты на минуту. Две фельдшерицы разного возраста постоянно находились в квартире. Назавтра, едва рассвело, гроб с телом переправили в милицейский полк, установили на постаменте, а часу в одиннадцатом началась процедура прощания: начальник УВД генерал-майор Лукин направил сюда офицеров, собравшихся из разных концов области. Люди в форме хмурились в сторону гроба. Нелепость происшедшего поражала каждого. Побывав трижды на Северном Кавказе, Козюлин Мишка получил пулю у себя на родине — из газового пистолета, переделанного под боевой. — Обыскивать надо, — бубнил чей-то голос у меня за спиной. — Говорю, надо обыскивать, прежде чем сажать… Видел бы этот нудило, как мы сажали Пашу Конькова в машину! Но мужик не видел, и оттого считал себя умнее всех. В первом часу похоронная процессия двинулась на городское кладбище, к аллее Славы. В отдельной машине ехал гранитный обелиск с фотографией. Мишка на ней не походил на себя. Оскал гранитных губ. Мертвая улыбка.