— Они же Блоцкого ранили. На моих глазах… Куском кирпича… — На глазах, — буркнул Вялов, явно выдыхаясь. — Теперь думай за вас, изобретай выход из безвыходного положения. Я замолчал, буравя глазами пространство в полу. Вялов потянулся к пачке с сигаретами, но тут же отдернул руку, сглотнул слюну и отвернулся к окну. У него шел девятый день борьбы с курением, и следователь изо всех сил хотел эту битву выиграть. — Может, мы все-таки продолжим? — спросил я. — О чем ты? — прикинулся Вялов. — Начнем копать — узнаем подробности из жизни двуногих… — Подробности жизни и смерти Павла Конькова? — Начиная с детского сада, — добавил я, развивая тему. Вялов на минуту задумался, потом продолжил с расстановкой: — Не вижу смысла в этой идее, поскольку не знаю, что это даст — если я даже закрою на это глаза… Ты хочешь узнать, на каком горшке сидел Паша Биатлонист? — Мне интересно начало, — сказала я. — С чего у них всё завязалось? Я нисколько не сомневался, что Паше пришел конец. Осмотр его тела подтвердил показания Лидии Алексеевны: на ягодице сохранился отчетливый шрам, полученный в детстве на злополучном заборе. Осмотр его брата, оказавшегося привязанным к кровати, лишь укрепил мою уверенность в этом: на его теле не было каких-либо шрамов. Глава 2 — С того и завязалось, что родились одинаковыми, — вновь рассуждала Лидия Алексеевна. — Говорю, оказались похожими как два горлышка от бутылки. Но искать надо не в детском садике — это вам ничего не даст, потому что в детском садике они еще мелко плавали. Бывало, в школе начнут дурить — чертям тошно. А чтобы вот так, да чтоб из тюрем бегать, это уж слишком… Я бы его, будь я на вашем… — Нас интересует болезнь, — перебил я старушку. — С чего и когда у него началось? — У Гошки-то? У того вообще непонятно, он же здоровый попервости был — на дурака больше лыжник смахивал. — Лыжник? — Ну да, Паша. Мне почему-то всегда казалось, потому что улыбочка… Ее же никуда не денешь… Такая ехидная просто улыбка, что мороз по коже. И поступки его звериные. И все остальное. Георгий у них простой был, я его узнавала сразу. Женщина замолчала, гладя себя ладонью по лбу и что-то вспоминая. — Вот кажется мне, что после школы как раз и начали они в полную меру, когда студентами стали. — Неужели и Гошка учился? — удивился я. — А что ему. Учился, хотя и не смог закончить. Один курс закончил, другой. А на третьем забурился. Потом у него и поехало. Моему удивлению не было границ: близнецы были оба студентами, однако об этом никто не знал. Вялову казалось, что высшее образование получил лишь Паша Биатлонист, тогда как его брату приходилось только лечиться. Хотя оба они учились в одно и то же время и даже по одной специальности. Относительно их специальности Лидия Алексеевна объяснить ничего не могла. Впрочем, одно оставалось ясным: к лыжам Георгий был абсолютно равнодушен. Ему вообще было противопоказано бегать: в боку всё время где-то кололо. Зато у Паши нигде не кололо — потому и повис на заборе однажды. — Они вообще, может, не вместе учились, — вдруг выдала старуха. — Поступали вместе, да потом разошлись по разным кафедрам. — Либо вообще в разных заведениях, — решил я. — Вот об этом я не подумала, — огорчилась женщина. — Для чего им вообще вместе учится? Из-за того, что похожие? По той же причине, допустим, как в школе? Когда они друг за друга отдувались по разным предметам… Лидия Алексеевна поднялась из-за стола, подошла к восстановленной недавно стене и провела ладонью по свежей штукатурке. — Никогда бы не подумала, — продолжила она, — что кому-то придет в голову кирпичную стену ломать — и для чего, главное? Она посмотрела в мою сторону и спросила: — Чтобы, допустим, со мной расправиться? Но, извините, такую клюшку, как я, в любом переулке поймал — и не надо стены рушить. А тут разнесли кладку и не касайся… На этот раз в стену была заложена арматура, однако даже крученая сталь, казалось старухе, не могла гарантировать безопасность. — Один раз, помню, — продолжала Лидия Алексеевна, — этот негодяй прикинулся Гошкой. Я обалдел от услышанного. Прикинулся близнецом? Когда и так непонятно, кто из них кто на самом деле. — Именно, — сказала хозяйка, — взял и прикинулся. — Как это? — Взял и убрал с лица ухмылку, словно это не он, а Гоша-простак. Дело было у нас в огороде, ходили туда-сюда, картошку копали или, может, лук, а возможно, морковь. Точно! — хлопнула она себя ладонью в лоб. — Морковь я рыла в тот день! А этот господин и подходит. «Давай, говорит, Лидия Алексеевна, помогу!» — они же меня по имени-отчеству звали всегда, так как я для них учительница всё же была. А я говорю: чем же ты мне помощник, Паша? А он говорит: «Я — не Паша, я — Георгий, Лидия Алексеевна. Опять ты ошиблась». Смотрю я на него и не узнаю: вроде улыбки ехидной нет на лице, а все равно сомневаюсь. И точно, обманул, потому что Гоша, в отличие от брата, со мной был постоянно на «Вы». А этот на «ты» меня… Решил, что обвел на мякине старого воробья. Да просчитался маленько. Я ему прямо так и сказала: нехорошо старших дурить. — А он? — Ухмыльнулся и пошагал себе. И как только он это сделал, я тут же поняла, что обмануть хотел для чего-то. Так что самое дело вам — ехать туда, где учились они. — Действительно, — согласился я, блуждая в потемках сознания. «Если Гоша учился в университете — должен быть след: студенческий билеты, конспекты, контрольные либо курсовые работы. Не может так быть, чтобы человек учился, а бумаг после него не осталось». — В квартире порыться бы, — произнес я, не испытывая, впрочем, никакого энтузиазма от этих мыслей. — В квартире? — вскинула брови старуха. — Это можно. — Она опечатана, — вспомнил я. — И печать там висит прокурорская. — Висит? — удивилась хозяйка. Потом махнула рукой, качая головой. — Точно, при мне опечатывали — этот же был тут, с лысиной… Так это же ничего! Это же нам по делу! Она встала со стула и, ухватясь ладошкой за собственный подбородок и глядя в пол, продолжила рассуждение: — Если, допустим, нам нужно — причем здесь эта бумажка, когда можно не трогать ее? У нас же общий подпол. Перегороженный, правда, но это ведь ничего. Она почему-то улыбнулась при слове «перегороженный». — Так что если, допустим, надо, то, пожалуйста. Вам и карты в руки. Идемте. Хозяйка поддела ногой край паласа и отбросила его в сторону: в крашенном полу оказалась крышка с кольцом. Нагнувшись, она уцепилась в него рукой и потянула на себя. — А печать пусть висит на старом месте, раз ее прокурор повесил. Только вот свечку надо зажечь. Прислонив крышку к дивану, она вернулась к комоду, выдвинула верхний ящик и достала оттуда толстую стеариновую свечу. Потом отправилась на кухню, чиркнула там спичкой и вернулась назад с горящей свечой. Меня слегка потряхивало: перспектива остаться на веки в чужом подвале меня не устраивала, тем более что глаза у старухи как-то странно теперь блестели. Однако отступать было поздно — слишком много было прежде положено, чтобы пятиться назад. — Воздух хороший там, удушья там быть не может, — успокаивала меня старуха. — А про подвал я вам потом расскажу. — Хорошо, — согласился я без особого энтузиазма. — Опускайтесь, да голову пригибайте… Она первой шагнула на пыльные ступени, быстро спустилась книзу и вскоре пропала из виду. Озираясь по сторонам, я шагнул за ней следом. В любой момент на мою голову мог опуститься увесистый кол. Короче говоря, я лез не туда, куда надо. А куда надо, я не мог даже смутно догадываться. Наверняка существовали какие-то иные пути, но я, собирая на себя паутину, тащился следом за старухой. А та вильнула куда-то в бок и пропала. Потом вновь появилась из-за кирпичной кладки, словно привидение: свеча светила снизу вверх, изменяя облик старухи до неузнаваемости. — Тут перекладина снизу, не споткнитесь, — подсказывала она. — А тут головой, смотрите, не это… — Вижу, — бурчал я, слыша, как вибрирует мой голос. — Теперь сюда. Видите? Здесь их подполье — только бы крышка была свободная. А то ведь у них там может и шкаф стоять. На крышке-то… «Зачем надо было стену ломать, когда можно через подполье?» — пришла вдруг ко мне новая мысль. Мы остановились. Перед нами были ступени, ведущие кверху, а на верху, в полу, темнел деревянный квадрат, испещренный неряшливо загнутыми ржавыми гвоздями. «Какие хозяева — такие у них и гвозди», — неожиданно подумалось мне. — Ступайте, а я вас здесь буду ждать, — командовала старуха. Я поднялся по ступеням, уперся руками в крышку, и та пошла кверху. Из щелей сыпались старые окурки и спички вперемешку с пылью.