— Ты же мужик, дядя Вова… — Вот и я думаю, что мужик, но мужик без угла — разве же это мужик? Вот на это они и рассчитывают, чтобы я ушел! Ушел из жизни! — Есть же выход, — напомнил я. — Иск, например. — Потому я тебя и увидел. — Орлов улыбался. — Знаешь, что дочка удумала? «Кровью, — сказала, — умоешься». Сморщив лицо, он замолчал, потом продолжил: — А супруженька бывшая еще смешнее придумала. Она же ведь замуж вышла окончательно. — За кого?! — За моего лучшего друга! Я же вам с матерью рассказывал. Но ты позабыл, поэтому выручай, потому что мне надо жить, а умирать я не собираюсь. Короче, придави их обеих к ногтю. Можешь ты это сделать? Скажи, что можешь, а то я не поверю. Пришлось сознаться, что исковое производство мне знакомо, и что вопрос о вселении в квартиру — не такое уж безнадежное дело. Услышав эти слова, Орлов обнял меня, отвернулся и, шмыгая носом, зашагал прочь, не говоря ни слова. Потом обернулся и крикнул издали: — Я тебе позвоню сегодня! А ты подумай как следует… — Обязательно подумаю, — обещал я вслед пожилому товарищу. Развернувшись, я прыгнул в подошедшую маршрутку, собираясь сегодня же увидеться если не с ректором, то с университетским завхозом. Гошина студенческая жизнь по-прежнему не давала покоя. А через час я уже находился на юридическом факультете. — А! Мосягин! — Женский голос звенел у меня позади. — Хвосты пришел обрубать?! Опоздал! Так что до осени, ага, до осени… Ближе к декабрю, короче. По криминалистике, говоришь? Но я ничего не говорил. Передо мной стояла Клара Борисовна, методических дел мастерица, старая дева лет на полста. — Клара Борисовна, у меня нет задолженности. — Нет?! Значит, я тебя с кем-то спутала. Постой! — Она напрягла мозг, уцепившись ладонью в выпуклый лоб. — Тебя же вроде бы выпустили в этом году. Точно! Замутил старуху, негодник… Шалишь? — Какая же вы старуха, Клара Борисовна. Вы еще хоть куда, — соврал я, чувствуя неловкость. — Вам же не дашь тридцати… — Дашь! — перебила она. — Все семьдесят, а то и семьдесят пять, — она усмехнулась. — Говори, зачем пожаловал! — Возможно, вы слышали дело, связанное с милицией, — начал я. — Один погиб, другие получили ранения? — А ты здесь с какого боку? Клара Борисовна вдруг посерьезнела, и мне пришлось доставать из кармана рубашки служебное удостоверение. Слава богу, в прокуратуре пока что не додумались отобрать документ. — Это другое дело. Тогда поехали, спрашивай, — велела Клара. — Вы же давно здесь служите. А если так, то не помните ли студента по фамилии Коньков. Гошей звали. Или Георгием. Методист вновь уцепилась за голову. — Коньков, говоришь? И что? У нас каждый либо Коньков, либо Жеребцов. — В «Карамзинку» попал который, — напомнил я. — На почве учебы, кажись… — Вон ты про что… Ага… Ладонь покинула лоб и, шевеля пальцами на уровне пышной груди, принялась рассуждать: — Был один случай. Лет десять назад… Парень изучал судебную психиатрию и заболел внезапно на этой почве. Я и сама-то, помню, когда училась в семидесятых, чуть сама не загремела — настолько все реально казалось. Там ведь только начни копаться, что-нибудь да найдешь у себя, если верить учебникам. Они же, кто пишет их, сами того немножко. Она вдруг подмигнула карим глазом, и мне стало не по себе. — Мне бы списки студентов, Клара Борисовна. — Идем, следопыт. Шурша просторным цветастым платьем, она зашагала коридором, рассуждая на ходу: — Он же с этой учился, дай бог памяти. С Анкой-пулеметчицей. Лет десять тому назад. — Мне бы адрес… — Пулеметчицы? Да какой у нее может быть адрес, если она председатель суда? Дуй в Ленинский и спроси там Анну Петровну! Короче, на вахте скажи, что пришел от Клары к председателю человек, а то ведь приставы не пропустят, несмотря на твое удостоверение. Привет передай от меня. Взглянув на часы, я качнул головой: рабочий день подходил к концу. — Тебе список? Но учти, что писать будешь сам, а я тут в соседней аудитории с абитуриентами займусь… Ну и народ пошел, ни хрена не помнят из отечественной истории — не то что у нас, помню. Я не стал расспрашивать Клару, почему студентку по имени Аня звали Пулеметчицей и, присев в канцелярии за один из пустых стульев, принялся переписывать фамилии студентов — одногрупников Гоши Конькова. Их оказалось ровно два десятка. Я молил бога, чтобы половина из них оказалась в городе. Каждый из них мог рассказать о Гоше. Покончив со списком, я возвратил журнал Кларе Борисовне. — Благодарю за оказанное содействие, — сказал я, понимая, что произношу банальные вещи. — Следствию очень помогут ваши сведения. — Удачи, студент, — произнесла она, потеряв ко мне интерес. — Родина вас не забудет, Клара Борисовна, — рассмеялся я. — Вот с этого и надо начинать. Чао, бамбино. Пишите письма… В этот день я все же успел к судье Бусыгиной. Войдя к ней в кабинет, я сразу понял, почему студентку по имени Аня звали пулеметчицей: под стеклом книжного шкафа находилась фотография девушки в пятнистой форме и пулеметом на груди. «Привет с Кавказа», — значилось сбоку на фотобумаге. — Можете не объяснять о себе — мне звонила Борисовна и все рассказала, — остановила меня председатель. — Но у меня не так много времени… приговор, знаете ли, готовлю, и время поджимает. Значит, вас интересует Гоша Коньков, не так ли? Как же, помню его — хороший был студент, успевающий. Потом бац — и съехал с катушек, хотя, конечно, никто даже не мог подумать. Тогда вдруг возник почему-то вопрос о мобилизационной работе, но, думаю, это была всё же утка. Многие, конечно перепугались, что студентов мобилизуют в связи с Чеченской компанией. — Было такое, — бормотал я в ответ. — Естественно, Конькова эта тема не могла обойти, — продолжала судья. — Он больше всех переживал по этому поводу, хотя, как мне кажется, мужик должен пройти через это… — Конечно, — соглашался я без особого вдохновения. — Кончилось тем, что его отчислили. Без объяснения причин, между прочим. Просто вывесили приказ на доске объявлений — и прощай. Думаю, в больнице Карамзина смогут объяснить ситуацию. — Я был там. И говорил с одним, но бесполезно. — Вызови и допроси с пристрастием, — сказала Пулеметчица. — Хотя психиатра допрашивать — все равно что козла доить. Короче, не мучайся. Запроси у них историю болезни — и вся недолга, потому что допрашивать, это же целая проблема. Прикроются врачебной тайной… А так тебе и карты в руки. Читай себе на досуге, сколько влезет. В военкомат загляни. — Зачем? — удивился я. — Затем, что личное дело призывника там хранится. Запроси. Имеешь полное право, как следователь. И не смущайся, потому что если смущаться, нас самих же потом размажут по стенке. Глава 4 Подполковник Игнатьев походил на низкорослого китайца. — Где тебя носит? — назойливо приставал он ко мне. Как заместитель начальника следственного отдела этот тип хотел знать, на что я трачу служебное время. — Осмотр производил, потому что вторично понадобилось, — с расстановкой отвечал я. — Хотел вещи изъять, но изымать уже нечего — все постирали. — Все равно изыми и направь на экспертизу. Наше дело простое: упаковал, вынес постановление и жди результата, потому что остальное нас не волнует, остальное за пределами наших познаний — на то экспертиза есть… Я по-прежнему умалчивал, что негласно занимаюсь делом Коньковых. В закоулках сознания мое занятие так и обозначилось: «Дело Коньковых». Чтобы успевать на два фронта, мне приходилось работать у себя дома. На своем домашнем компьютере я готовил большинство документов, не требующих участия других лиц. Это были различного рода постановления, на которые у меня не хватало времени, так что наезды начальства мне были по барабану. Наверняка подполковника беспокоило мое частое отсутствие на рабочем месте. — Как у тебя со сроками? — еще раз спросил Игнатьев. — Успеваю, — ответил я. — Ну, хорошо. Тогда я на тебя надеюсь, — смягчился Игнатьев и отпустил с миром.