Какое-то время невозможно было ничего разобрать. Потом стало ясно, что Арсений ослабевает. В Мещерякова вселилась какая-то первозданная необузданная сила и жестокость. Казалось, он не чувствует боли от наносимых ему ударов. Он оседлал Арсения и теперь душил его. Наверное, эта ночь стала бы для Арсения последней в его жизни, если бы к нему не поспешила подмога. Со всех сторон к дерущимся бежали люди. Оказывается, бывшие владения Сергея Павловича Мещерякова были буквально утыканы полицейскими, которые пусть и с трудом, но вырвали из рук злодея его жертву прежде, чем тот окончательно добил его. Дальше все для Фимы спуталось. В ее голове обрывки мыслей переплелись между собой так, что разобраться в них не представлялось возможности. В один тугой клубок свернулись события, происходившие с разрывом во времени. Вот она на дрожащих ногах ковыляет к Арсению. Вот они уже в больнице, она держит Арсения за руку, с ужасом наблюдая, как врачи накладывают ему на скулу швы. А вот они уже страстно целуются, причем Фима заливается слезами, а Арсений твердит, что любит ее. К нормальному восприятию жизни Фима вернулась уже в отделе полиции. К этому времени она успокоилась, собрала и рассортировала свои мысли по степени важности, а также сумела установить некоторое подобие хронологии событий. И кое-что поняла. Не все, конечно. Все, она надеялась, ей объяснят в отделе полиции, где сегодня яблоку было негде упасть от тесно набившейся сюда толпы. Фима узнала нескольких полицейских, в том числе и Платона, и обрадовалась им, как родным. Именно Платон и обратился к сидящему тут же Мещерякову: – Так что же все-таки случилось с вашей дочерью? Тот отвечать явно не хотел, но потом все же буркнул: – Больше уж и поговорить вам не о ком, кроме как об этой никчемной девке? – Зачем вы так? Это же ваша дочь. – За свои слова всегда отвечаю. – Давайте все же поговорим именно о ней. – Воля ваша. – Итак, ее родила ваша подружка – Анна Клочкова. Но так как молодая мать боялась позора, то всей родне она объявила, что ребенка они с Лешкой удочерили. Зачем же удочерять, не проще на Лешку было ребенка изначально записать? – Леха-то уже под конец ее беременности в моей жизни нарисовался. Поздно было Аньке перед всей родней себя беременной выставлять. – А чего тянули? – Так сначала-то вообще не думал с детьми связываться. Время такое было, мне бизнес нужно было поднимать. Шибко хорошо он у меня в те годы попер. Зачем мне ребенком себя связывать? Ребенок – это всегда уязвимость, его и похитить могут, и вообще… Сказал Аньке, чтобы избавилась от плода, а потом что-то екнуло в душе. Это же мой ребенок, мой! Понимаете? Продолжение меня. В общем, сказал ей, чтобы оставляла. Из Лукошкино ее увез, сначала толком не решил, как быть, потом сообразил, что мужа ей нужно найти. Леха этот подвернулся, я ему объяснил ситуацию. Денег им дал, чтобы сидели тихо. И ему, и Аньке, они и согласились. Зажили они семьей за мой счет. – А своего родного ребенка Анна Клочкова удочерила? – Да, так и было. У меня тетка работала в детском доме, она и пустила этот слух по деревне, что Анька с Лешей у них в детдоме ребеночка взяли. Тетку мою уважали, так что все ей поверили. – Но вы связи с Анной и ее дочерью не теряли? – Я поставил Анне ряд условий. Я помогаю ей и ее мужу финансово, а она за это позволяет мне участвовать в воспитании ребенка. – Участвовать? – Конечно, лично я не мог воспитывать дочь. И не появлялся у них никогда. К чему? Я считал, что плачу Аньке с Лехой достаточно, чтобы они с моей кровиночки пылинки сдували. И потом, я регулярно передавал Анне рекомендации, что и как ей надлежит сделать для девочки. – Вот как, значит, ваша бывшая возлюбленная получала от вас вместе с деньгами подробные указания, как ей воспитывать собственного ребенка. – Это была МОЯ дочь! Мой ребенок! Я мог забрать девчонку у Аньки и отдать вообще чужим людям, но она меня умоляла этого не делать. И я пошел ей навстречу. Подумал, все-таки родная мать, разве она может сделать малышке плохо? И без задней мысли я давал им с Лешкой деньги, много денег, иначе с чего бы они так хорошо жили? Я делал это для своей дочери, чтобы она росла в полной семье и не знала бы тех унижений и нищеты, которые выпали на мою долю в детстве. – Так, вы заботились о девочке, это прекрасно. Но потом ее мать и отчим погибли. Вы имеете к этому отношение? – Дело-то давнее, доказать вы уже ничего не сможете. Так что без всякой опаски могу сейчас облегчить совесть. Да, имею. И самое прямое. – За что же вы их так? – Они перестали выполнять мои требования. Лешка взялся за бутылку, хотя я настрого ему приказывал, чтобы спиртного он даже нюхать не смел. Да и Анна начала выпивать. К тому же я узнал, что она погуливает. Нет, мне-то было к тому времени уже наплевать на нее, но я не мог позволить, чтобы мою дочь воспитывала такая женщина. Я не хотел, чтобы у девочки перед глазами был бы такой пример. Да и вообще, с самого начала мне не нравилось, как Анька себя ведет со мной. Никакого уважения. Как будто бы не помнит, что отец ребенка – я! И только я имею право принимать решения касательно девочки. Анька даже имя дала ребенку не то, какое хотел я! – Вы хотели назвать девочку… – Анной! А она назвала Наташкой! Никогда мне это имя не нравилось. Каждая вторая проститутка у турков носила это имя. Но моя дура говорила, что две Ани в одной квартире – это неудобно. Но какое мне дело до их с Лешкой удобств? Я ей сказал как надо, а она меня ослушалась. Уже тогда надо было понять, что с этим человеком мне не по пути. Но я проглотил это, и Анька начала потихоньку наглеть. Постепенно она обнаглела до такой степени, что я решил – баста! Хватит! Ребенку будет лучше в другой семье и с другими попечителями. – И следующими воспитателями вашей девочки стала чета Севастьяновых. – Моя родня. Я считал их лучшими людьми на свете. Интеллигенты в третьем поколении. Родство между нами было настолько дальнее, что я толком и не знал, кем они мне приходятся. Но люди они были порядочные, я с ними в детстве часто общался. Севастьянов человек ученый, астроном, не то что простой работяга Лешка. Севастьяновы даже кота, которого они купили для Ани, Фобосом назвали. На этом месте Фима вздрогнула и подняла голову. Так вот где нужно было искать кота Фобоса, о котором в бреду упоминала Анна. И никакой это был не код, а самый обычный кот – домашний питомец, которого получила маленькая Аня. – И одевать они девочку стали как маленькую барышню. Юбочки плиссе… И юбочки плиссе Аня в бреду тоже упоминала! Вот они где неожиданно вылезли! – А к ним туфельки и беленькие чулочки! Я был доволен. И я изначально знал, что Севастьяновы примут мое предложение, потому что дела их были совсем плохи. И не ошибся. Они предложение приняли чуть ли не с восторгом. Тетка все снова помогла устроить через ее детский дом. И вначале я был Севастьяновыми доволен. Они казались мне идеальными опекунами. Самое главное, что имя они девчонке поменяли, как я им и велел. И не стало этой глупой Наташи в аляповатых тряпках с рынка, стала Анечка, одетая безупречно и со вкусом. Английский, французский, музыка, танцы, рисование. Все было, как я всегда и хотел для своей девочки. Но потом… – Потом снова что-то пошло не так? – Севастьяновы стали борзеть. Я был удивлен. Считал их сверхлюдьми, а они оказались обычными барыгами. Стали торговаться со мной, требовать все больше и больше денег. И я понял, что с ними тоже пора прощаться. И они исчезли. – Но в процессе этого исчезновения ваша дочь потеряла память. – С ней поработал опытный гипнотизер. И девочка забыла то, что произошло с ней за истекший месяц. – Этот месяц она провела с вами? – Да, это был подарок, который я сделал самому себе. Не удержался. Привез девочку в свое временное убежище, которое использовал в экстренных случаях. Бревенчатая хижина, которая была упрятана под землю, только самые доверенные люди знали об этом месте, там я мог наслаждаться общением с дочерью без всякой опаски, что нас с ней кто-нибудь увидит и потом использует это против меня. Это был счастливейший месяц в моей жизни, думаю, что и в ее тоже. Мы с ней ходили на рыбалку, ловили в речке хариуса, запекали его и ели вдвоем. Фима невольно вздрогнула. Вот он и дом под землей, и хариус, о которых упоминала Аня. Все кусочки пазла сложились. Обрывочные воспоминания Ани, которые они с Викой вообще сначала приняли за бред пострадавшей, обрели нынче целостность. – Рыбку ловили, татуировку ей там сделали, – произнес тем временем Арсений, испытующе глядя на Мещерякова. – План вашего будущего Дивногорска. – Не удержался, сделал. – Зачем? – Моя дочь, что хочу, то и делаю. И Мещеряков продолжал говорить: – Провели мы с дочуркой время прекрасно, я прямо душой отдохнул. Но все когда-нибудь заканчивается. Нужно было избавить Аню от этих воспоминаний обо мне и о проведенных нами с нею дней. К сожалению, врач, которого я пригласил, чтобы он под гипнозом заставил ее забыть про меня, оказался шарлатаном, сбил какие-то настройки в голове у девчонки. И после очередного удочерения этими Крючковыми, которых я нанял на эту роль, я с огорчением узнал, что моя дочь, во-первых, совсем ничего не помнит о своей прошлой жизни, а во-вторых, пошла вразнос. Стала шляться с парнями, начала вести разгульную жизнь, забросила учебу. Полностью изменилась в худшую сторону. Ее приемные родители с огромным трудом справлялись с ней. Но больше я уже ничего не хотел менять, потому что чувствовал отчасти и свою вину. А поэтому я терпел жадных Крючковых, а они терпели выходки своей приемной дочери. Они понимали, что деваться им некуда, если не будет Ани, то не будет и денег, которые они вместе с ней получили и продолжали получать от меня. – Почему же вы не приняли меры к исправлению ситуации? Почему не отдали дочь опытным воспитателям? Почему не показали ребенка психиатру? – Я не мог. Был очень занят. Бизнес пошатнулся, нужно было восстанавливать позиции, искать новые пути, новые связи. К тому же эти подлецы Крючковы говорили мне, что водят девчонку по врачам чуть ли не каждый день. Оказалось, врали! Но когда я узнал правду, то наказал их и за эту ложь. Никто не смеет лгать мне! Никто не смеет делать из меня посмешище! Всякий, кто осмелится мне перечить, должен знать, чем для него это закончится. – Принцип расправы с опекунами вашей дочери нам понятен. Они провинились перед вами, и вы их наказали. Но почему вы решили убить свою дочь? – Вспылил. Эта тварь, иначе не скажешь, за ужином начала ко мне приставать. Я пригласил ее, чтобы получше познакомиться, а она прямо с порога полезла ко мне в штаны. Да так грубо, вульгарно, меня переклинило. Конечно, я понимал, что она не знает, что я ее отец, но какая разница! Значит, она с любым кобелем вела бы себя точно так же. – Но вас же предупреждали, что Аня слаба на передок. – Одно дело слышать этот от других, и совсем другое наблюдать собственными глазами. И когда я понял, что дочь моя выросла шлюхой, то понял, что ничего у меня не получилось. Не удалось мне вырастить из моей девочки маленькую леди. От осинки не родятся апельсинки. Ничего не поделаешь, каков я сам, таково и мое семя. Значит, так тому и быть, чтобы род мой на мне и прервался. Допустить, чтобы эта проститутка нарожала невесть от кого детей, которых бы воспитала законченным отребьем и которые бы еще больше усугубили пороки всей нашей семейки, я не хотел. Я просто не мог этого допустить. И да, я приказал ее убить. И ее не стало. Все! Конец комедии! После того как Мещеряков закончил, в кабинете царила тишина. Все приходили в себя от выслушанной исповеди. Впрочем, исповедью эта речь вряд ли являлась, потому что Мещеряков ни в чем и не раскаивался. – Вы будете поражены, но я вам все же скажу. Когда Арсений заговорил, голос его звучал хрипло. – Ваша дочь жива, – произнес он, глядя в упор на Мещерякова, который качал головой. – Не может этого быть. Осечки быть не могло. Выстрел в голову, после такого не выживают. – Убитая в Дивногорске не была вашей дочерью. Вы свою Аню видели слишком давно и поэтому не поняли, что перед вами другой человек. Это была актриса, которую Крючковы наняли для того, чтобы она сыграла роль Анны. – Зачем? – Им это было нужно для того, чтобы отвести подозрения от себя. Настоящую Анну они хотели убить. Мещеряков скрипнул зубами. – Что? Убить мою дочь? Почему? – Достала она их. – Это мог позволить себе только я – ее отец! А они кто? Никто! Иуды! Какое-то время он изрыгал проклятия, потом, видимо, вспомнил, что Крючковы уже мертвы, и успокоился.