Я не стала посылать его или спрашивать, почему он вдруг объявился сейчас, спустя столько лет. Вместо этого написала: «Я тоже думала о тебе». «Я никогда не переставала думать о тебе, — осталось за скобками. — Ты разрушил меня, — осталось за скобками. — Спасибо, что дал мне пищу для творчества», — осталось за скобками. Как оказалось, Адам был первым несчастьем, которое случилось со мной, а операция — только вторым. И вот мы выпили кофе. К тому времени мне был уже двадцать один год, я стала женщиной и надеялась, что Адам это поймет. Я сидела напротив него и любовалась его лицом, по-прежнему красивым и ухоженным, но уже не столь похожим на диснеевского принца, более живым; он даже отрастил бороду. Она ему шла. Адам спросил об учебе, о моем творчестве. «Отлично, отлично, все просто отлично», — тараторила я, а позже, возле кафе, когда он попытался поцеловать меня, я отстранилась и сказала, что мне очень жаль, но мне пора, у меня свидание. Я всегда была слишком доступна для него, слишком стремилась приспособиться, поэтому с этого момента я намеревалась доказать, что всегда буду немного недосягаемой. Это был мой единственный рычаг влияния, и я надеялась, что это подстегнет его продолжать писать мне, продолжать хотеть. Рост по экспоненте — простая математика. Никакого свидания у меня, конечно, не было. В тот вечер я вернулась домой и написала еще один рассказ о нем, первый их тех, которые позже опубликуют; он был пронизан яростью и тоской. «Как свидание? — написал он на следующий день. — Мне стоит волноваться?» «Да», — просто ответила я. Адам никогда не упоминал о своей девушке, но я знала — она была рядом, негласная, невидимая, и это делало саму идею о нас вдвоем особенной, недопонятой, выходящей за рамки морали. В течение нескольких дней мы обменивались игривыми сообщениями, в которых я часто рассказывала о своих многочисленных сексуальных приключениях с мужчинами, которые не были им. Но однажды ночью я почувствовала себя слабой и перестала играть в эту игру. Я позвонила ему по «Фейстайму» и попросила объяснить, почему мы так и не стали кем-то большим друг для друга. Когда-то давно я убедила себя, что его решение не спать со мной было продиктовано заботой. Но не так давно я начала подозревать, что я, должно быть, чем-то отталкивала его, он не считал меня ровней. Только игрушкой, которую можно выбросить. И все же я надеялась, что он скажет: «Наоми, я ошибался; ты особенная; мне нужна только ты». Несмотря на то что Даниэль снова и снова повторяла мне, что я заслуживаю лучшего (неужели?), я все еще хотела, чтобы он желал меня. Теперь, когда мужчина решает заняться со мной сексом, я благодарна и торжествую. Смотрите — он меня хочет. Смотрите — это мой трофей! Если же мужчина решает заняться со мной сексом во второй раз, я думаю: «О, странно, ну ладно», а затем запускаю таймер. — Думаю, мы заинтриговали друг друга, — предположил Адам. — Вот и все. — Ты прав. Так и есть, — сказала я, и на этом все. Я так описала наши отношения и их конец, как если бы они имели значение для обоих. И тем самым закрыла эту главу для себя. * * * Скрежет поезда — плохая замена контрабасу, фортепиано, саксофону, барабанам — на подъезде к «168-й улице» выталкивает меня из прошлого в настоящее. Спонтанное решение посмотреть видео Адама вылилось в получасовое пролистывание архивов его «Инстаграма». Я могла бы давно заблокировать его, но мне нравится иметь доступ к нему. Калеб до сих пор не ответил на мое сообщение, но я все равно выхожу на станции в Вашингтон-Хайтс. Звоню в домофон, и проходит почти две минуты, прежде чем мне открывают. Пока лифт поднимается на шестой этаж, я сдираю с ресниц комок туши, глядя в мутное зеркало. Калеб открывает входную дверь в одном полотенце: — Прости! Я собирался в душ, когда ты позвонила в домофон. — Все в порядке, я подожду в твоей комнате. — Когда я двигаюсь по коридору, через щель под дверью соседа доносится «Металлика». За месяц до того, как я узнала имя Розмари, мы с Калебом совершили пятимильную прогулку от его квартиры до Семьдесят второй улицы через Риверсайд-парк. Около Девяносто шестой я наклонилась, чтобы поднять с земли палку. Она была толстой, прочной, длиной не менее фута[20]. Ранее на той неделе я упомянула, что мне нравится, когда меня шлепают, но не рассказала об Адаме. С игривым видом я подбросила палку в воздух: «Это палка для шлепанья, понятно?» Калеб покраснел, но кивнул. Мне дали понять, что, если хочешь кого-то удержать, первый шаг — сохранять интригу. Про второй и третий шаги я не знала ничего. Мы принесли палку ко мне домой. В метро она нелепо торчала из моей сумки, похожая на багет из булочной. Позже, в постели, я перевернулась на живот и приподняла свою обнаженную задницу с вмятиной в знак просьбы. Калеб несколько раз шлепнул меня палкой, легко и быстро. Я едва это почувствовала. — Нет, все в порядке, можно сильнее, — скомандовала я, и после небольшого колебания он так и сделал. Думаю, тогда я пыталась подчинить себе память об Адаме, одомашнить ее, овладеть ею. Но вместо того, чтобы чувствовать себя ошарашенной, восторженной и грязной, как это было с Адамом, я ощутила смущение, обескураженность, а затем печаль. — Стоп, — крикнула я. — Остановись! Калеб подчинился. Я перекатилась на спину и, притянув его к себе, поцеловала. Палка упала на пол. Мы больше никогда ею не пользовались, а через несколько недель, когда я нашла ее под ковром во время уборки, выбросила ее из окна в переулок. Мои отношения с Калебом, до Розмари, кажутся такими далекими. Под доносящийся сквозь тонкие стены шум душа я ищу паспорт Калеба. В спальне не так много вещей и царит порядок — кровать, письменный стол, небольшая коллекция книг, плакат Джона Колтрейна и несколько помятых фотографий уэльской деревни, прикрепленных к стене. Паспорт легко найти — он лежит в коричневом конверте в нижнем ящике письменного стола. Листаю страницы, рассматривая каждый потускневший штамп пограничного контроля в аэропорту Джона Кеннеди: визиты в декабре, мае и августе в течение четырех лет до эмиграции. Каждый штамп соответствует воспоминаниям об их совместной жизни. В сознании Калеба, боюсь, Нью-Йорк всегда будет городом Розмари — когда он поворачивает за угол, садится в поезд или заходит в бар, куда они когда-то заходили вместе. Интересно, как выглядел паспорт Розмари в те годы долгой разлуки? Вместе с постами в «Инстаграме» штампы в паспорте — ее и его — помогли бы мне составить хронологию их отношений. Кто больше путешествовал? Кто оставался, кого догоняли? Могу ли я заменить воспоминания о ней воспоминаниями о себе? Мы повернем за тот угол, сядем на тот поезд, войдем в другой бар. Я буду оставлять свой след на предметах, местах, людях. Аккуратно положив паспорт Калеба обратно в конверт, я раздеваюсь, растягиваюсь на кровати и жду его возвращения. Глава четвертая Мой следующий выходной приходится на субботу, и семья угощает меня праздничным обедом в честь дня рождения. Калеб приглашен, но не может прийти из-за подготовки к важной презентации в понедельник. Он очень извинялся и говорил, что мечтает познакомиться с моими родными, и я решила счесть это за правду. — Когда мы встретимся с этим загадочным человеком? — спрашивает мой отец из-за стола. — Ты уверена, что он существует? — Он работает над важным проектом. — Я делаю ударение на слове «важный». — Но спасибо тебе за такую предсказуемую шутку. — Твой отец хотел сказать, — мама бросает на него одновременно ласковый и озабоченный взгляд, — что мы очень хотим познакомиться с ним, если только ты не боишься, что мы смутим тебя и отпугнем его. Ноа с ухмылкой добавляет: — Это будет хорошая проверка — сможет ли он справиться с нами четырьмя? Официантка, благослови ее Господь, выбирает этот момент, чтобы подойти к нам. Ноа заказывает вафли и кофе со льдом; папа — капучино и омлет с беконом и чеддером; мама — два яйца пашот и горячий чай. Я, разумеется, заказываю масала-кофе, а затем спрашиваю, могу ли заменить несколько ингредиентов в омлете. — Выйдет дороже, — предупреждает официантка. — Это бранч в честь ее дня рождения, — поясняет отец. — Мы готовы потакать ей. Мама показывает жестом на бумажную корону, которую она положила рядом с моими приборами. — Дорогая, почему бы тебе не надеть ее? Я неохотно разворачиваю бумагу. Традиции, традиции, прекрасные традиции. Я должна быть благодарна. Приняв мой заказ, официантка ухмыляется и отходит в сторону. — Королева замены, — говорит Ноа. — Ты хоть раз заказывала что-то, не спросив, можно ли там что-то заменить? Я показываю на его кофе со льдом: — На улице минус шесть. Однажды я насильно скормлю тебе горячий кофе. Абсурд, что ты его даже не попробовал. — Вот уж нет. Я буду пить то, что мне по вкусу. — Но горячие напитки гораздо чаще встречаются в отелях, — замечаю я. — Что, если там, где будут снимать твой дебютный фильм, не окажется «Старбакса» или модной кофейни? Кто-то будет невыносим по утрам. — Хватит, Наоми. — Мама кладет ладонь поверх моей. — Разрешено только дружеское подшучивание, убери коготки, — просит отец. — Кстати говоря, — Ноа откашливается, и мы замолкаем, — у меня есть новости. Я вошел в постоянный состав «Призраков»! — Ну ничего себе! — бормочу я, оглядывая лица вокруг. Никто из родителей не выглядит удивленным, поэтому снова поворачиваюсь к Ноа. — Подожди-ка, я что, последняя об этом узнаю? — Прости! Я хотел тебе сказать, просто мы давно не виделись. — Есть такая новая штука, называется «СМС», все крутые ребята ей пользуются. — Ха, — изображает он смех. Сделав глубокий вдох, я меняю тактику. — Вообще, это потрясающе. Ноа, правда… — Давай без потрясений, — перебивает он. — Не хочу слишком обольщаться. Сценаристы по-прежнему могут, не знаю, убить меня в любой момент. И тогда я снова окажусь без работы. — От писателей действительно многое зависит, — усмехаюсь я и делаю паузу, прежде чем добавить что-то приятное. — Оптимист и реалист. Ты можешь быть обоими сразу. Я уверена, твои поклонники будут требовать больше сцен с тобой.