— Какую форму принимает эта одержимость? — уточняет она. — Она следует за ней повсюду и в конце концов становится ее подругой. — Естественно. — Бабушка смеется, и звук ее смеха, теплый и заливистый, ощущается как разрешение. — А Калеб знает? — Скоро узнает. Я просто жду подходящего момента. Но чего я добьюсь, рассказав ему? Либо он любит меня настолько, что останется, несмотря ни на что, либо нет. Любовь и конец одинаково вероятны, и оба варианта кажутся окончательными. Я не готова так сужать свои возможности. Пока не готова. Бабушка сжимает пальцы. — Делай то, что нужно. Калеб должен понять, что твое творчество превыше всего. Превыше всего. — Она указывает на ящик своего стола. — Знаешь, что там лежит? Первая история, которую ты написала — тебе было около шести — о говорящих животных в домике на дереве. Я перевожу взгляд на ящик с записями из прошлого. — Это было так живо написано, что я хранила ее все эти годы. Писательство — твоя первая любовь. Ставь его на первое место. Защищай его. И присылай мне текст! Я заверяю ее, что так и сделаю. Обещаю. * * * На восемнадцатый день рождения бабушка подарила мне старинную пишущую машинку. «Ундервуд» номер 4, черная с золотом, элегантная. Она стоила семьсот долларов. У меня уже был «Макбук» с «Майкрософт Вордом», но бабушка решила, что печатная машинка вдохновит меня (терпение и настойчивость, сказала она) писать более медленно и вдумчиво. Чтобы быть точной и слышать, как я думаю. Но я воспользовалась ею всего два раза, после чего с чувством вины вернулась к «Ворду». За пределами пишущей машинки мира не существовало; я должна была что-то печатать, но не всегда получалось. На компьютере мир проникал внутрь через тонны открытых вкладок в «Гугл Хром», хорошо это или плохо, а печатная машинка доживала остаток дней на моей книжной полке; она служила своеобразной подставкой для книг, декором. Правда в том, что я богатая писательница, неуверенная в себе и томящаяся от скуки. После окончания юридического факультета у моего деда обнаружился талант к покеру. На мой взгляд, это не тот навык, которым стоит восхищаться, независимо от того, как убедительно или терпеливо вы можете блефовать, да и в дальнейшем он проиграл гораздо больше денег, чем когда-либо выигрывал, но по иронии судьбы длительное пребывание моего деда за одним конкретным покерным столом привело к крепкой дружбе с пожилым мужчиной, сидевшим от него по левую руку. Результатом этой дружбы стали три здания в разном состоянии запустения, завещанные моему деду пожилым «хозяином трущоб» и ставшие впоследствии источником дохода для моей семьи. Моим источником дохода. Зарплаты отца в Нью-Йоркском университете, чеков бабушки за ТВ-сериалы и ее гонораров за мемуары, крохи от продаж студийного альбома моей матери (совершенно недооцененного) на сайте CDBaby.com, не хватало, чтобы прокормить нас. — На всякий случай, говорить «хозяин трущоб» некорректно, — ехидно заметила я родителям после того, как они объяснили мне все это в студенческие годы: не потому, что это неэтично, а потому, что мне просто хотелось пристыдить их за что-нибудь. — Тихо, тихо, здесь никого нет, а я больше нигде не стала бы так говорить, — сказала мама. — Вообще-то так его называл твой дед, — добавил отец. У старика не было ближайших родственников. Он отдалился от всех. Печальная история, но она обогатила нас. Моя семья стала домовладельцами — людьми, которых все ненавидят. Когда кто-то жалуется на рост стоимости аренды, я присоединяюсь к ним, надеясь, что никто не распознает волка в овечьей шкуре. Некогда ветхие здания отремонтировали — не всегда хорошо, иногда даже незаконно — и сдали в аренду. После реконструкции ранее неблагополучные районы стали набирать популярность и в конечном итоге привлекли внимание крупных застройщиков, желавших снести ветхое семиэтажное здание, в котором я выросла, и превратить его в блестящий, гладкий небоскреб, пронзающий облака. Со спортзалом, бассейном, пентхаусом и швейцаром. К тому времени, когда застройщик удвоил и утроил сумму предложения, мой дедушка умер от инсульта; мы оплакивали его так, как полагается оплакивать человека, щедрого материально, но не духовно, — то есть с противоречивыми эмоциями, чувством вины, сдержанными и скромными похоронами: моя бабушка даже не плакала, — а потом родители взялись за дело, наняв для консультации команду юристов и бухгалтеров. Будучи гордыми артистическими натурами, они испытывали стыд при этом повороте к сомнительному капитализму, но также и облегчение. Сделка по аренде земли была завершена пять лет назад. Застройщик платит нам семьдесят тысяч долларов в месяц за аренду участка, который они в итоге сровняют с землей и построят на нем здание. Через девяносто девять лет — девяносто девять лет — наша семья снова будет владеть зданием. («Через девяносто девять лет придет время наших внуков, а значит, мы просто обязаны оставить потомство», — пошутил Ной, а потом, вспомнив о моей ситуации, покраснел и быстро сменил тему.) Два года назад здание, в котором я выросла, было полностью снесено. Мои родители переехали в речной городок в Уэстчестере, чтобы обосноваться в опустевшем гнезде, а мой брат предпочел университету переезд в Адскую кухню со своим лучшим другом, чтобы жить в нескольких минутах ходьбы от тех комнаток без окон, где он провел так много часов в ожидании очереди на прослушивание. Я же переехала на верхний этаж бабушкиного дома в Гринвич-Виллидж. Бесплатная творческая резиденция в Нью-Йорке — и в итоге ни строчки. Используй ее. * * * Во время смены в понедельник перебираю стопки книг в поисках тех, которые редактировала Розмари. Я хочу взять их в руки. В каждой сразу открываю «Благодарности». Зачитываю вслух, будто заклинания, все слова, которыми признательные авторы описывают ее: проницательная, вдумчивая, чудесная, бесценная. — Извините, — сбоку возникает покупательница. — У кассы никого нет. Я хотела бы расплатиться. Щеки пылают, я кладу книгу, которую редактировала Розмари, обратно на полку и следую за клиенткой к кассе. — Люблю «Сложенные часы»[21], — говорю я. По сути, это дневник, хотя и тщательно продуманный — личный, медитативный, остроумный, мудрый. Клиентка, женщина в золотистых атласных брюках, с пышной прической, рассеянно кивает. — Да. Я большая поклонница Хайди Джулавиц. Если б это было социально приемлемо и если б она не выглядела такой недовольной, я бы процитировала вслух отрывок со страницы 212, где Джулавиц размышляет о бывших своего партнера: «Я чувствовала кровную связь с этими женщинами; они расстались с ценным имуществом, и теперь оно перешло ко мне… И потому я чувствую родство и благодарность. А также любопытство». Когда я недавно прочла эти строки, они задели меня за живое. Но, в отличие от меня, рассказчица не предпринимает никаких действий. Она лишь наблюдает и удивляется издалека. Покупательница уходит, и я смотрю на экран телефона. Он забит уведомлениями из семейного чата. Тридцать семь минут назад Ноа написал: «Первая рецензия на «Призраки» здесь!», приложив ссылку на статью в «Энтертейнмент Уикли». Игра Ноа описана как «убедительная», а сам сезон — как «душераздирающий и правдоподобный». Тридцать пять минут назад мои родители разразились потоком восклицательных знаков и поздравлений. Теперь настала моя очередь присоединиться к ним, рассыпаясь в гордости; это приятно, даже успокаивающе, оказаться в потоке чужой радости. Я рада за него правда рада, но я не могу не задаться вопросом: когда в последний раз ливень поздравительных восклицательных знаков обрушивался на меня? Пролистываю их профили в «Фейсбуке» — это мелочно, упрямо и предвзято. «Посмотрите, как Ноа потрясающе исполняет песню Эда Ширана «Мысли вслух» в «54 Белоу», — написал отец неделю назад, приложив ссылку на «Ютуб». Восемьдесят шесть лайков, тринадцать восторженных комментариев. «Последняя неделя бродвейских спектаклей с участием Ноа и ваш последний шанс ухватить билеты», — написала мама в прошлом месяце. Пятьдесят восемь лайков, пять человек купили билеты. Около двух лет назад мои родители выложили фото, где я одета в мантию и академическую шапочку. «Прекрасный день!» — подписал отец. Тридцать два лайка. «Поздравляем нашу девочку с дипломом с отличием!» — написала мама. Сорок семь лайков. Однажды я невзначай попросила родителей разместить ссылку на мои рассказы на своем профиле в «Фейсбуке». Они пообещали, но так и не сделали, а напоминать им было бы слишком унизительно. Прошло уже три года с тех пор, как я сделала что-нибудь примечательное. Значит, пора выбрать новую тему, добыть новый материал. Я не могу смириться с забвением или мимолетностью, я должна оставить после себя наследие, я ведь пообещала бабушке. Я не могу родить ребенка, но могу создать книгу. После составления списка предстоящих мероприятий — концертов, комедийных шоу, открытий галерей, литературных панелей — я пишу Розмари. Привет, какие планы на завтрашний вечер? Ожидается классная лекция о привлекательности персонажей в литературе, называется «Плохие женщины». Не хочешь послушать? Я глотаю теплый масала-кофе и жду, пока не завибрирует телефон, передавая ответ от Розмари. К сожалению, не получится. Но с тебя пересказ! Я огорченно пишу Калебу. Как насчет ужина в твоем любимом эфиопском ресторане завтра? Через три минуты пришел ответ: Я бы с радостью, но завтра у Бекки последний день. Будем провожать ее всем офисом. Я трижды перечитываю сообщение. Возможно ли что?.. Нет, это вполне может быть совпадением, что и Розмари, и Калеб заняты в один и тот же вечер. Со стороны Калеба и его коллег очень любезно сделать последний день Бекки запоминающимся, и, разумеется, у Розмари есть своя жизнь. Поэтому я отвечаю Калебу: Ничего страшного. Теперь мне нужно все больше и больше материала — если я не могу увидеть Розмари во плоти, то изучу ее виртуальную. Это в последний раз, обещаю себе. Еще немного информации — и я уйду в собственное воображение, установлю границы и перестану преследовать ее. Пролистываю ее «Твиттер». Последние твиты охватывают самые разные темы — рассказ нового автора в «Нью-Йоркере», пост перед предстоящей поездкой с просьбой порекомендовать, где послушать живую музыку в Нэшвилле, обличение известного женоненавистника в медиаиндустрии и, наконец, вопрос: «Армия «Твиттера», поделитесь вашими любимыми скалодромами в Бруклине. Пытаюсь решить, где купить членскую карту!» Ватага знакомых, специалистов по соцсетям, рекламные писатели и редакторы изданий о фитнесе и здоровье, наперебой дают рекомендации. Консенсус гласит — «Бруклин Боулдерс» в Гованусе. Итак, Розмари занимается скалолазанием — это неожиданно, но, с другой стороны, как будто бы предопределено. Неожиданно, потому что я думала, ее стиль — йога, бег и, конечно же, велосипед — 14 миль! — а предопределено, потому что я когда-то жила в Колорадо, вотчине скалолазов, а значит, тоже могу считаться скалолазом. Правда, я ни разу не решилась сходить в зал для боулдеринга[22] при университете или отправиться в горы, потому что боялась провалиться и выставить себя дурой перед более активными однокурсниками, но со стороны это выглядело интересно, и, возможно, сейчас мне дали второй шанс.