Это моя единственная ощутимая улика, но я еще не знаю, что она означает. Когда Калеб рассказал мне о письме Розмари в октябре, он клялся, что они не общались почти год, — но зачем, если он честен не до конца, вообще упоминать о ней? Мой пульс учащается, но я решаю, что не позволю эмодзи суши разрушить мои отношения — пока нет. Сначала я должна провести дополнительное расследование. Возможно, Калеб и Розмари договорились встретиться до того, как я официально стала его девушкой, и он сказал ей за суши, что его интересует другая. Калеб — добряк, может, он хотел сообщить ей это лично. А если так, то он, вероятно, посчитал разумным раскрыть достаточно информации, чтобы держать меня в курсе, не вызывая при этом лишних подозрений. Но тогда почему она снова написала ему в октябре? Умоляла вернуться? И разве Розмари не упомянула бы в наших разговорах тот прискорбный факт, что бывший парень, по которому она так явно сохнет, встречается теперь с кем-то другим? Когда поезд наконец прибывает, я сажусь рядом с пожилой женщиной, разгадывающей судоку. Вот это уверенность. — Извините, — я отчетливо чувствую привкус вина, — не найдется ли у вас запасной ручки? Буквально на пару минут. Она подозрительно косится на меня. — Я выхожу на «Западной четвертой». — Я тоже. Я верну раньше. Вздохнув, она роется в своей сумочке. Наконец ручка касается бумаги. Книга и моя жизнь, книга моей жизни и жизнь моей книги, грубая, колючая и неуправляемая. — Что вы пишете? — интересуется женщина. Мои неистовые каракули, должно быть, привлекли ее внимание, как я и задумывала. Я поднимаю голову. — Роман. — Ого, — удивляется она. — Молодец. Когда мы подъезжаем к «Западной четвертой», колеса поезда визжат, пол грохочет под ногами, и женщина просит вернуть ей ручку. Она очень вежлива и желает мне удачи в жизни. * * * 23 декабря я встречаюсь с Даниэль в джаз-клубе в Вест-Виллидж. Проводить вместе канун Рождества с недавних пор стало нашей (священной) традицией. Но когда я вхожу, мой взгляд тут же устремляется на человека за барабанной установкой. Старые привычки, как говорится, умирают с трудом. Это, конечно, не Адам, но по моим предплечьям все равно пробегают мурашки. — Суть в том, — шепчет Даниэль, следя за моим взглядом, — чтобы перебороть свои негативные воспоминания. Я не позволю этому ублюдку навсегда испортить для тебя джаз. — О, он бы не смог. Это не в его власти. Калеб тоже любит джаз. Так что преодоление уже началось. Играет квартет — саксофон, фортепиано, контрабас, ударные. Музыка поднимает и уносит меня куда-то. На саксофонном соло я закрываю глаза. Когда группа делает перерыв, Даниэль говорит, что прошла в следующий раунд отбора для шекспировской пьесы. — Обалдеть, Даниэль! Что за театр? Мой энтузиазма не позволит ей обвинить меня в отсутствии поддержки. Но я по-прежнему хочу, чтобы мы преуспевали синхронно — одновременно поэтапно достигая успеха в своих отраслях. — Крошечный театр вдали от Бродвея, но это уже что-то. Постыдное облегчение: она по-прежнему не обогнала меня. Вспомнив ее продуманный костюм на Хэллоуин, я спрашиваю: — Какая роль? Если это леди Макбет, то ты официально ясновидящая. — Не совсем. Розалинда из «Как вам это понравится»[30]. Всего три общие буквы, но при любом намеке на Розмари у меня деревенеет спина. — Главная героиня! — восклицаю я, восстанавливая контроль. — Суперзахватывающе. Ты будешь блистать. Это прямо твоя роль. — Давай не будем забегать вперед, это всего лишь следующий этап, — она потягивает текилу с лаймом, — но спасибо, что сказала это. Я всегда открыта для похвалы. Будешь бросать цветы во время моего поклона на премьере? Я прижимаю руку к сердцу: — Желтые розы, у которых я выдерну все шипы. — Не смеши меня. — Но я же твой фанат номер один! — Да. — Она посасывает лайм. — Итак! Ты рада, что займешься сексом в детской спальне Калеба? — Господи, как это грубо… — Тебе же это нравится. Это правда, отчасти. Грубость часто позволяла мне демонстрировать беззаботность, притворяться, будто какие-то вещи меня не волнуют. После нашей первой ночи с Калебом я помню, как сказала: «Я никогда не трахалась с кем-то более худым, чем я, я думала, он проткнет меня своим тазом». Мы с Даниэль тогда пили вино в моей квартире, и Даниэль так расхохоталась, что подавилась, а я тут же почувствовала себя виноватой, потому что на самом деле мне нравились и он, и его таз, и гиперболы, и я хотела встретиться с ним снова. — Ладно, да, осквернение его постели входит в мой список, — подтверждаю я. Она смеется. — Пожалуйста, найди несколько подходящих уэльских холостяков и пригласи их на свою свадьбу, хорошо? Это будет справедливо. — Давай не будем забегать вперед, — повторяю ее слова. — Ты все еще замечаешь акцент Калеба? — Конечно. — Я боюсь того дня, когда перестану обращать внимание на него; дня, когда он вдруг станет привычным. Даниэль покусывает соломинку: — Как твоя книга? — Она… — Я останавливаюсь. Сдерживаюсь, чтобы не вывалить все сразу — мне никогда раньше не приходилось бороться с этим желанием в присутствии Даниэль, но с каждым днем это становится все труднее. Вжимаю пальцы ног в пол; он крепкий, выдержит. — Несколько дней назад случилось кое-что безумное. Я случайно столкнулась с бывшей Калеба на книжном вечере. Она стояла прямо рядом со мной, живая, реальная, во плоти. — Быть не может! С ума сойти. Ты испугалась и убежала или, скажем, обнюхала ее шею? — Ты за кого меня принимаешь? Естественно, я не нюхала ее шею, но в какой-то момент внезапно спросила, читала ли она что-нибудь еще у этого автора. — Ух, вот это навыки импровизации. А как ты поняла, что это именно она? — Видела ее фото в «Твиттере». У нее открытый аккаунт! — Хвала открытым аккаунтам! — Даниэль вскидывает руки. — И все-таки дикое совпадение. Прямо как в кино. — Или в моей книге, — замечаю я. — Я вставила это в одну из глав. Даниэль смотрит на меня с ухмылкой. Спокойно и пристально. — Суду все ясно. Случайно столкнулась. — Она изображает пальцами кавычки. — Конечно, ничто не предвещало этого. И если я прямо сейчас открою ее «Твиттер», там не будет ничего об этом книжном вечере. Вообще ничего, что могло бы подсказать тебе ее планы. Так ведь? Отчаянно краснея, массирую левую руку и пытаюсь придумать ответ на грани правды и лжи. — Наоми, спокойно. — Она кладет руки поверх моих и разводит их в стороны. — Это же я. Ты знаешь, я не буду осуждать. Я просто хочу сказать, что понимаю твои действия, но это опасно. Я делаю глубокий выдох. — В этом нет ничего такого, — обороняюсь с показной уверенностью. — Мы перекинулись парой слов, она понятия не имеет, кто я такая, это был единственный раз. Я просто хотела увидеть ее, хотела, чтобы она посмотрела на меня. — В моей голове тем временем разворачиваются две противоположные сцены. «Я рада, что он выбрал тебя, — говорит Розмари в первой версии. — Ему повезло со мной, а теперь повезло с тобой. Он хоть понимает, как ему повезло? Если б можно было выбирать себе преемницу, я бы тоже выбрала тебя». «Не понимаю, — говорит Розмари во второй версии. — Что он в тебе нашел?» — Мне кажется, я могу тебя понять. — Даниэль прерывает мои фантазии. — Но это нездорово, и ты это знаешь. Человеку свойственно любопытство, но это нехорошо, это неправильно. Ты заходишь слишком далеко. — А где проходит грань между просто «далеко» и «слишком далеко»? — Я стараюсь пошутить, но Даниэль почти всегда видит меня насквозь. Хотя ей прекрасно известно, что в моем случае лучше не копать слишком глубоко.