Я смотрю, как движутся его пальцы, как наполняются воздухом его щеки. Глаза закрыты, лицо умиротворенное. Я могу долго смотреть, как он играет. Когда песня заканчивается, перевожу взгляд на противоположную стену, где висит фотография в рамке с выпускного вечера в Сент-Эндрюсе. Правой рукой Калеб держит диплом, а левой — сжимает плечо Розмари. Я пристально смотрю на стену, побуждая Калеба проследить за моим взглядом. Он краснеет. — Извини, может показаться странным, но это моя единственная фотография с выпускного. Она приехала из Нью-Йорка, чтобы отпраздновать. Хороший был день, но все это давно в прошлом. Во время семестра в Шотландии Розмари, должно быть, присутствовала на концертах Калеба и смотрела на него, пока он играл. Внутри поднимается свежая волна зависти, но я напоминаю себе, что и кого он выбрал. Математику и меня. Это я сейчас нахожусь в доме Калеба, в его городе, где каждая стена, каждый угол хранят его навыки, его достижения, где в завывании валлийского бриза на улице, в сладко-соленом воздухе близлежащего моря проступает вся его жизнь. Розмари сейчас в трех тысячах миль отсюда. Я изгоняю ее. Раздвинув шторы, с удивленным видом указываю на дерево за окном. — Это пальма, — подтверждает он, проследив за моим пальцем. В Уэльсе? Нет. Во время полета я представляла себе угрюмые болота, туманные зеленые холмы, валлийскую прохладу. Не надо мне никаких пальм, они усложняют всю картину. Спускаюсь вниз за водой и в тихом сумраке кухни едва не прохожу мимо матери Калеба, которая грызет яблоко, сидя на табурете у стола. Ее лицо то и дело освещают голубоватые вспышки — по десятидюймовому телевизору идут новости без звука. — Здравствуйте, миссис Морган, я Наоми, — слышу себя словно со стороны. — Так приятно наконец-то познакомиться с вами, спасибо за гостеприимство! Она поворачивает голову, и я понимаю, что именно предвкушение этой неизбежной встречи так подействовало на мой желудок в самолете. Была ли Розмари близка с матерью Калеба? Возможно, они дружили? Насколько мне известно, его мать огорчилась из-за их разрыва; возможно, она надеется на их воссоединение. Возможно, она подозревает меня в чем-то. Но я также знаю, что, если Калеб спустится по лестнице и будет наблюдать за разговором, он обратит внимание на наше взаимодействие. Наличие или отсутствие химии между нами повлияет на его восприятие меня. Меня снова тошнит. Миссис Морган встает и обнимает меня, но некрепко — ее тело едва прижимается к моему. Она высокая и худая, как и Калеб. У нее такие же волосы цвета темного шоколада. — С приездом, Наоми, — говорит она негромко, медленно. — И пожалуйста, зови меня Джен. Как прошло путешествие? — Просто отлично! — Слышу звенящие нотки в своем голосе, а челюсть вот-вот лопнет от улыбки, но все это по-прежнему ощущается как будто со стороны. — Потрясающие виды по дороге, особенно на закате. Ее глаза становятся ярче, она смотрит поверх моего плеча, потеряв ко мне всякий интерес. Повернувшись, замечаю Калеба у холодильника. — Наоми просто старается быть вежливой, да? — говорит его мать заговорщицким тоном. — Смотреть по дороге особо не на что. Не понимая, стоит ли возражать, я чуть приоткрываю рот. — Ну, возможно, я… — Она шутит, Наоми, — говорит Калеб. Заставляю себя рассмеяться. Юмор — это мое, все получится. Нужно соответствовать. — Ты впервые в Великобритании? — спрашивает она. Про себя я морщусь: в Великобританию довольно просто добраться из США, и я не из тех невежественных американцев, которые не хотят путешествовать, за кого она меня принимает? — Бабушка в детстве взяла меня в Лондон, мы тогда посетили много достопримечательностей. — Заставляю себя говорить ровным и легким тоном, без нотки язвительности. Возможно, мне померещилось, будто вопрос задан из снисходительности, а не из простого любопытства или вежливости, а значит, это больше говорит о моем мироощущении, а не ее мнении обо мне. Мне хочется искупить свою вину. — Но в Уэльсе я впервые. — Надеюсь, тебе здесь понравится. — Не глядя на меня, она похлопывает Калеба по руке и направляется в сторону коридора с недоеденным яблоком. — Я тоже люблю яблоки, — внезапно выпаливаю я. — Это мой любимый фрукт, особенно сорта «Хани Крисп». Они сочнее всего. Калеб смотрит на меня со странным выражением, его брови сошлись на переносице. — Я бегаю, — заявляет его мать с порога, сжимая яблоко. По костяшкам пальцев стекает сок. — Яблоки полезны для бегунов. Пектин дает мне дополнительную энергию. А ты бегаешь? — Да. Это не ложь — она же не спрашивала, как часто и как интенсивно. Как-то раз в октябре мы с Калебом устроили пробежку вдоль реки Гудзон. В парке пожелтели листья. Я отыскала в недрах шкафа кроссовки, надела единственный спортивный бюстгальтер и накрасила ресницы тушью, чтобы компенсировать свою непривлекательность во время и после пробежки. У Калеба шаг длиннее, но он держался рядом. — Можем устроить совместную пробежку, пока ты здесь. Эта идея приводит меня в ужас. — Конечно! Джен зевает: — Ладно. Мне пора спать. Спокойной ночи и приятных снов вам. Когда дверь ее спальни закрывается, Калеб поворачивается ко мне. — Кстати, о беге, я в душ. Я сегодня бегал и не успел помыться перед нашей встречей. Чувствуй себя как дома. В спальне есть еще один телевизор. Следую за ним наверх, он исчезает в ванной, а я ищу в чемодане пижаму. Душ начинает шуметь, и я подхожу к прикроватной тумбочке. Главное — не раздумывать. Беру в руки его телефон, гладкий и серебристый. У меня есть несколько идей. Я столько раз видела, как его пальцы пробегали по телефону, описывая что-то вроде восьмерки, первая цифра — всегда единица. Это дает несколько вариантов. Я набираю 1 9 9 1. Год его рождения. Телефон вибрирует, чувствуя самозванца: неверно, начать сначала. Набираю 1 9 9 3. Год моего рождения, как будто потакание себе позволит преодолеть нервозность. Но нет, тоже неверно. У меня осталась одна попытка до того, как телефон заблокируется после стольких неудач. 1 8 6 8. Год, когда был построен колледж Сент-Регулус — Калеб жил в нем во время обучения в Сент-Эндрюсе. Я подготовилась. Успешно. Все становится на свои места. Сент-Регулус — место, где они с Розмари встретились — по-прежнему знаменует для него самые лучшие и незабываемые годы. Открываю сообщения, первое имя в списке — мое, второе — ее. Я в ужасе прокручиваю переписку, просматривая даты и время. Начинаю читать, а душ продолжает шуметь, пока в груди все сжимается, дыхание сперто под грудной клеткой. В попытке выпустить воздух я прижимаю основание ладони к животу, представляя, как Калеб наносит шампунь на длинные темные волосы. Надеюсь, он использует кондиционер. Надеюсь, он позволит воде течь так долго, как нужно мне. Первые сообщения датированы июлем: примерно в то время я подхватила тот неприятный грипп. Инициатором переписки был Калеб. Он написал: «Прости за вчерашнее. Я не хотел причинить тебе боль и уж точно не хотел довести тебя до слез. Но я не знал, что еще сказать. Я думал, мы оба подвели для себя черту». «Понимаю, — ответила Розмари. — Но я не хочу ничего подводить. Ты всегда будешь важной частью моей жизни. Я скучала по тебе». «Я тоже», — желудок скрутило острой болью, когда я отчетливо вспомнила эмодзи с суши. Вот и контекст, я соединяю точки. Они начали — сначала аккуратно, потом все чаще и чаще — обсуждать ее коллег, его работу, свадьбу ее сестры в Нэшвилле. Я не знала, что у нее есть братья или сестры. Мы могли бы с ней поговорить — впрочем, шанс еще остается — о наших близких. «Она сияла, — написала Розмари. — Это было чудесно». Я планирую записать все это. Не могу сделать глубокий вдох, но это же вполне обычная беседа, не из-за чего так паниковать. Разве не к этому должно стремиться общество — бывшие партнеры изредка общаются в теплом и любезном тоне? Калеб и Розмари начали шутить, потом строить планы, потом согласовывать время и место. Мое сердце трепыхается в грудной клетке в поисках выхода. В четверг вечером в октябре, перед Хэллоуином, Розмари написала: «Заняла столик в дальнем зале!» Мои зубы яростно стучат, словно пытаясь вырваться изо рта. Где я была и что делала, когда Розмари и Калеб сидели вместе за столиком в дальнем зале и пили пиво? Позже тем вечером, в полночь, он написал: «Был рад увидеться, сладких снов!» Значит, Розмари и Калеб ушли порознь? На меня внезапно накатывает волна облегчения, голова кружится, и я опускаюсь на пол. Неприятно, что он шлет ей пожелания, скрывает их постоянное общение, но для меня в этом нет полного предательства. Все могло быть гораздо хуже. Холодный пол под моими лодыжками отрезвляет. По-настоящему крупная драма или серьезное разоблачение оправдали бы все мои поступки и чувства. С трудом принимаю вертикальное положение, мимолетное облегчение сменяется горьким разочарованием. Ладно, я по-прежнему могу написать что-то другое, по-иному представить случившееся, обострить ситуацию… Продолжаю читать, приободренная этой мыслью, но одновременно взволнованная — что будет дальше? Три недели спустя Розмари снова написала ему: «Как дела?» Дата привлекла мое внимание. Это был вечер семейного ужина. Он ответил на сообщение Розмари в 7:20 — должно быть, написал сообщение из уборной, а затем с улыбкой вернулся за наш столик. «Много всего, но я стараюсь закончить дела до поездки домой». «Когда уезжаешь?» «17 декабря». «Я так рада за тебя. Передавай привет семье! Я думала о всех вас». «Обязательно». А затем, в день отлета, от Калеба: «Не хочешь пересечься, когда я вернусь? Люблю наши встречи». Помню опрокинутый бокал мартини Розмари, запах ее лимонного шампуня, когда она сидела рядом со мной. «Я тоже люблю наши встречи, — написала она. — Отпразднуем мое повышение!» «О, ну наконец-то! Ты давно его заслуживала». Слово «люблю», оброненное дважды — легко, беззаботно, как ни в чем не бывало. И ни единого упоминания обо мне.