Разве не это — то самое разоблачение, которого я ждала? Нет необходимости ничего обострять — они сделали это сами. В том, что по-прежнему существует между ними, для меня нет места. Я никто, я ничего не значу. Душ умолкает. Судорожно закрыв переписку, я с горящими щеками кладу телефон на прикроватную тумбочку. Калеб входит в комнату, мои пальцы нелепо застывают возле лампы на тумбочке, и я демонстративно щелкаю выключателям. — Ты наверняка устала, завтра повеселимся. С трудом киваю. Заползаю под простыни и, все еще дрожа, отворачиваюсь лицом к стене. Калеб ложится рядом, целует мой затылок и тут же засыпает. Когда его дыхание выравнивается, я поворачиваюсь и смотрю на него: на округленные губы, на руку, согнутую под подушкой, на подтянутые к животу колени. Потянувшись, чтобы провести пальцем по выступающим позвонкам, я испытываю странное желание разбудить его, потребовать обещаний или признаний. Но я этого не делаю. Вместо этого пытаюсь синхронизировать наше дыхание. Мне некуда идти. Я здесь, в его стране. Что я могу сделать — встать посреди ночи, сесть на самолет, вернуться домой в поисках чего-то другого, чего-то незамысловатого и без драмы? Нет. Теперь это достойная история, не так ли? Действительно, меня обманули. Поворот сюжета, который я даже не предполагала. В ночи, пока я неподвижно лежу в постели Калеба, пытаюсь понять, действительно ли его молчание преступно. Возможно, я провела слишком много времени в своих фантазиях вместо того, чтобы спросить Калеба напрямую. Но скоро я потребую правды, проигнорирую все его попытки что-либо скрыть. И когда мы поговорим начистоту, возможно, он наконец-то вычеркнет Розмари из своей памяти. И меня ему будет достаточно. * * * Сквозь щель в шторах пробивается солнце. Я моргаю от яркого света, пытаясь осознать обстановку вокруг. Калеб переворачивается и накрывает мое тело своим. — Доброе утро! Ты очень брёдферс. — Прошу прощения? — На валлийском это означает «красивая». Я хочу, чтобы он повторял это снова и снова. Хочу купаться в этом слове, когда оно слетает с его губ. Но потом я мельком смотрю на себя в зеркало рядом с книжным шкафом. Мои волосы спутаны, на подбородке маленький прыщик. — Нет, я выгляжу ужасно. Калеб смеется и целует меня, словно доказывая, что это не так. — Кстати, мой папа пригласил нас сегодня к себе. — Он поднимается с кровати. Мои глаза расширяются. — Правда? — Мы не обязаны идти, — быстро говорит он. — Если ты хочешь провести время только вдвоем, никаких вопросов. Просто здорово, что он хотя бы попытался. Несколько месяцев назад, после секса, лежа в моей постели, Калеб сказал, что боится стать таким же отстраненным, как его отец, таким же пренебрежительным к близким людям. Это признание не встревожило меня, наоборот, порадовало. Он доверился мне. Значит, счел меня достойной. Возможно, это также означало, что мы были счастливы. — Нам обязательно надо пойти, — стараюсь умерить энтузиазм. — То есть, ты прав, такой шаг следует только поприветствовать. Я хочу встретиться со всеми, кто для него важен, — они научат меня, как стать воплощением его желаний. Мы одеваемся, и Калеб показывает мне несколько своих любимых мест на побережье. Наша первая остановка — узкий утес, выступающий над океаном, почти нереальный в своей красоте. — В последний раз я приезжал сюда подростком, — вспоминает Калеб. Розмари никогда не стояла на этом утесе; он никогда не приводил ее сюда. Мы создаем новые воспоминания. Он будет думать обо мне, когда вернется сюда в следующий раз. Это радует меня, но мне все еще хочется крикнуть сквозь шум волн и ветра что-то эффектное, что-то, что я не смогу взять назад. Я экспериментирую с этим желанием. — Прошлой ночью мне приснился очень странный сон. Моя непоследовательность, похоже, не дает Калебу покоя. Его пальцы щиплют ткань внутри карманов длинного пальто. — И что же в нем было странного? — Это ощущалось настолько правдоподобно, что я проснулась вся в поту. Про тебя и Розмари. Ты пошел на какое-то ее мероприятие, потому что она тебя попросила, и она всем представляла тебя как своего парня, и, хотя тебе было неловко, ты не стал ее поправлять, потому что не хотел смущать ее или устраивать сцену. Калеб закатывает глаза. — Почему ты мне это рассказываешь? — Судя по легкому раздражению, Калеб не верит в этот сон и не понимает, почему я вдруг решила поднять эту тему. — Вообще-то, — резко говорю я, — меня это расстроило. Он вскидывает перед собой ладони, словно отбиваясь от бешеного животного. — Мне жаль, что ты расстроена. Я не знаю, почему тебе приснилось что-то подобное, постарайся забыть об этом. — Ты ведь не виделся и не разговаривал с ней в последнее время? Калеб громко вздыхает: — Нет, Наоми. Она прислала мне то письмо, о котором я тебе рассказывал. Помнишь? На этом все. У каждого из нас своя жизнь. Я перехватываю его взгляд: — То есть ты так и не ответил на него? Получится ли у него солгать, глядя мне в глаза? Калеб отвечает не сразу: — Кажется, из вежливости написал ей, но точно не помню, это давно было. Вроде пожелал ей всего наилучшего. Я не могу ровно дышать. Некогда автоматическое действие отказывает. Подойдя к краю утеса, смотрю вперед, пытаясь справиться с дыханием. — Может, вернемся к машине? Повернувшись на голос Калеба, я спрашиваю: — Как насчет селфи сначала? На фоне океана? Он поджимает губы. Я уже знаю — это означает нетерпение, но он все равно кивает и подходит ко мне. Уткнувшись головой в его плечо, прошу улыбнуться. — Уже, — чеканит он. Я делаю снимок. В кадре два превосходных лжеца. — Мы хорошо смотримся, — замечает Калеб. Да. Мои волосы развеваются на ветру, щеки раскраснелись, а он, как никогда, похож на человека, которого нельзя отпускать. Возвращение к машине — коварный спуск по маленьким, скользким ступенькам, вырубленным в скале. Поддаюсь темному искушению, быстро прыгая, срезая углы, не используя руки. Где-то на полпути Калеб, который опережает меня на пару футов, наконец оборачивается проверить меня. — Осторожно! Ты с ума сошла? — Самую малость. — Господи, Наоми, это был бы кошмарный звонок твоим родителям. Его беспокойство больше напоминает гнев. Кивнув, обещаю идти медленно. В машине он напевает под радио, а я редактирую наше селфи в «Инстаграме». Подпись: «Вот и его родина, ни о чем не жалею», что, по моей задумке, должно читаться как «Видите, как у нас все серьезно и какая у меня классная жизнь?». — Прежде чем мы поедем к отцу, я отвезу тебя в самое мое любимое место в мире, — говорит Калеб. Это каменный паб, расположенный между красным амбаром и маленькой церковью. — С того поля виден океан. — Он машет рукой, пока мы спускаемся по грунтовой дорожке. — Мы с Лиамом приносили туда пиво, лежали на траве и смотрели, как солнце садится в воду. Внутри паба вокруг затопленного камина сгрудились собаки и люди разного возраста. Люди в резиновых сапогах пьют пиво, для собак припасены кости. Шумные разговоры, общая непринужденность и очевидное знакомство между посетителями и хозяевами — я словно бы вторглась на семейную встречу. Калеб выбирает место у камина на рваном диване, покрытом собачьей шерстью. Прежде чем сесть, я спрашиваю, где здесь уборная. Он указывает на дверь, через которую мы вошли. — В отдельной небольшой пристройке. — Настоящий уличный туалет? Как аутентично. С помощью треснувшего зеркала обновляю сливово-красную помаду.