Как только я возвращаюсь, Калеб протягивает мне пиво и пересказывает историю этого паба двенадцатого века, пока я опускаюсь на диван. Я ценю его краткость и даже задаю несколько вопросов, даже улыбаюсь. Вскоре к нам присоединяется группа из шести местных жителей, мужчин и женщин среднего возраста, заинтригованных моим американским акцентом. Ко мне наклоняется чье-то лицо с кустистыми седыми усами. — Как вы нас нашли? Мы держим этот паб в стороне от проторенных дорог не просто так, знаете ли! А чтобы туристы сюда не совались. Калеб приходит мне на помощь. — Она здесь по приглашению, Джек. Не волнуйся — она поклялась сохранить эту тайну. Джек хватает его за плечо: — Не доверяй красоткам, приятель. Этот комментарий должен был меня расстроить, но вместо этого я чувствую себя польщенной. — Она прошла посвящение. Наоми, покажи ему, что ты пьешь. Я наклоняю бокал в сторону мужчины. — Местный валлийский эль, видите? — Ах да, этот сразу в кровь пойдет, — говорит Джек. — Допьешь — и станешь одной из нас. Я залпом выпиваю стакан и театральным жестом вытираю рот, пока местные ревут и аплодируют и наконец оставляют нас в покое. Теплое дыхание Калеба согревает мое ухо, когда он рассказывает мне истории из юности, проведенной на скейтборде и серфе — эти занятия полностью противоречат образу того трудолюбивого и спокойного Калеба, которого я знаю. Пытаюсь представить его таким — хотя бы ненадолго, хотя бы на время, — и вскоре мы уже смеемся вместе. Если я хочу сохранить это настроение, я не могу требовать от него объяснений. Тело Калеба здесь двигается по-другому — оно излучает уверенность, оно свободное и гибкое. До этого я видела его только с согнутой спиной, полным усталости городским жителем. Здесь, у моря, когда разговоры в пабе нарастают и просачиваются сквозь каменные стены, я понимаю, кем он является и может быть, и, когда он смотрит на меня, я чувствую прилив тепла, словно прошла посвящение. На его лице выражение, которое я уже занесла в свой блокнот, — ласковая улыбка или веселое изумление. Как будто я интригую его. Это тоже своего рода восхищение? Когда он в последний раз так смотрел на меня? Когда я в последний раз была достойна этого? Внезапно чувствую приступ тоски по былым временам, до того, как новость о существовании Розмари завладела мной и взбудоражила каждую частичку моего тела, — временам, когда он вдруг обхватывал меня рукой за талию на улице или в метро или когда в постели мы засыпали в обнимку. Счастье тогда было так близко, правда? Он всегда притягивал меня к себе своими руками и глазами. Если б мы жили в этом пабе, то смогли бы пережить все. Мне кажется, я снова становлюсь счастливой. * * * На закате мы приезжаем к дому его отца, и на подъезде горят фонари. Два черных лабрадора лают, прижавшись к стеклянной двери. — Привет, мальчики, — окликаю я. Собаки лают сильнее. — Одна из них девочка, — сообщает Калеб. Его отец открывает дверь: — Привет, Наоми. Я Генри. Моя девушка, Чарли, сейчас подойдет. Сходство поразительное: у Генри полные губы и прищуренные глаза Калеба, те же морщины на лбу и округлые плечи. Я подавляю желание обхватить его лицо руками и поцеловать так хорошо знакомый мне рот. — Приятно познакомиться! Спасибо, что пригласили. Бодро, четко, прямолинейно. — Я не знал о твоем существовании до вчерашнего дня. Калеб ничего мне не говорит. Он такой скрытный! Это не должно причинять мне боль, я знаю. Но это больно. Что-то в моем желудке смещается и поднимается вверх. — Я не скрытный, — бросает Калеб, чувствуя, как сгустился воздух. — Я живу за три тысячи миль отсюда. Его отец игнорирует это: — Ты любишь курицу, Наоми? Я знаю, сейчас только половина пятого, но я подумал, что вы оба проголодались. — Я люблю курицу! — восклицаю я, а мои губы складываются в улыбку. — Я уже три года как вегетарианец, папа. — Калеб театрально вздыхает, что, честно говоря, не в его духе. — Вот черт, извини. Я забыл. Чарли иногда покупает эти замороженные вегетарианские бургеры, дай-ка я посмотрю, осталось ли что-нибудь… Прежде чем я успеваю что-то сказать, из-за угла к нам подходит Чарли, смеясь над чем-то, связанным с собаками. Налив мне бокал вина, она направляет нас к дивану и просит меня рассказать о себе. — Ну, днем я книготорговец, а ночью писатель, — говорю я более высокопарно, чем обычно, отчаянно пытаясь произвести впечатление. — О, я изучала литературу в университете, поэтому люблю читать. Кто твои любимые писатели? Вообще-то меня назвали в честь Шарлотты Бронте, но какая из меня Шарлотта. Благодарная за ее интерес и предвидя, что мы поладим, я называю несколько классических и современных имен по обе стороны океана — Рейчел Каск, Джейн Остен, Зеди Смит, Мириам Тоус, Энн Пэтчетт, Тони Моррисон, Вирджиния Вульф, Мэри Гейтскилл, Сьюзен Чой, — а она наклоняется вперед и щедро наполняет мой бокал. Надеюсь, Чарли расскажет Генри, какая я замечательная, после того как мы уедем. Я надеюсь, что это послужит темой для разговоров на долгое время. Я хочу оставить хорошее послевкусие. Курица, которую Генри подает всем — кроме Калеба, который хмуро уплетает куцый бургер с фасолью, — довольно резиновая, но я не возражаю. Наверное, он слишком волновался по поводу встречи с сыном, чтобы как следует приготовить мясо. Разрываю зубами куриную грудку и глотаю. Я не сразу понимаю, что Генри что-то сказал мне. — Простите, вы что-то спросили? — спрашиваю мягко, но я свободна, раскованна. — Это восхитительное вино отвлекло меня. — О, это из долины Луары. Мой приятель привез из командировки. Я спросил, о чем ты пишешь. Калеб упомянул, что ты писательница. Калеб не сказал своему отцу, что я часами сижу, пробивая штрихкоды и переставляя книги, не сказал, что я живу бесплатно в квартире на Манхэттене и все равно не пишу так много, как могла бы или должна была бы. Вместо этого он сказал, что я писатель. Его настойчивое желание видеть меня такой, какой я хочу, чтобы меня видели, похоже на любовь. Я уже выпила достаточно, чтобы перестать постоянно контролировать себя. Я словно парю. — Я пишу о проблемных отношениях. О том, как люди постоянно разочаровывают друг друга. — Каких только проблем не бывает, — подхватывает Генри. — Это у вас еще детей нет! Ерзаю на месте и делаю то же, что и всегда, когда сталкиваюсь с фактом своего бесплодия, — нервно смеюсь, произношу неопределенные утверждения типа «ха, да, конечно, я даже не могу себе представить», а затем замолкаю, надеясь, что кто-нибудь сменит тему. К счастью, Чарли чувствует мой дискомфорт — и, возможно, дискомфорт Калеба тоже; в конце концов, мы встречаемся меньше года, и обсуждать это было рано — и тут же говорит: — Прежде чем уедешь, ты должна сказать нам, где найти твои рассказы. Я с удовольствием прочту. Улыбаюсь ей, перевожу взгляд на Генри, затем на собственную тарелку и, наконец, на Калеба. Я не смотрела на него с тех пор, как поднесла ко рту вилку. Я относилась к Чарли скорее как к подруге, а не как к женщине, ставшей причиной развода его родителей, а к Генри — как к еще одному мужчине, которого мне нужно очаровать, а не как к одному из родителей парня, которого надеюсь полюбить. Я относилась к ним как к персонажам, которые скоро окажутся на страницах, и мне ненадолго становится стыдно. Изучаю лицо Калеба, запоминая его. Он красив, и мне повезло. Извинившись, я выхожу из-за стола. Мое лицо в зеркале раскраснелось от вина. На стене напротив висят четыре фотографии: юный Калеб десятилетней давности, щурящийся на солнце в футболке «Нирвана», и три профессиональных снимка молодого парня в спортивном пиджаке и брюках, сидящего на ступеньках их дома. У него карие глаза Чарли. — Десерта не будет, — говорит Генри, когда я возвращаюсь к столу. — Прошу прощения. — Вы не думали, что до этого дойдет? — Я хотела поддразнить его, но повисает тишина, и мой рот наполняется слюной, с губ уже готовы сорваться извинения, как вдруг… Переглянувшись, Генри и Чарли разражаются смехом. Я сглатываю с облегчением. — Мы думали, вы приедете в четыре и уедете в шесть, а сейчас уже почти восемь, — объясняется Генри. — Ты гораздо интереснее, чем я думал. — Это вы еще мои рассказы не читали. Я слишком пьяна, чтобы пожалеть о сказанном. С непроницаемым выражением лица Калеб поднимается со стула. — Ты прав, уже поздно. Но я рад, что нам удалось вас застать. — Застать нас? Разве не все наоборот? — Генри ласково гладит Калеба по руке, как его мать накануне вечером, но на этот раз Калеб вздрагивает. — Возможно, в этом году мы посетим Нью-Йорк, — говорит Чарли, протягивая возбужденным собакам по кусочку курицы. — Я очень хочу там побывать. Уже несколько месяцев уговариваю Генри. — Звучит здорово! — поддерживаю ее я. После того, как мы все обнялись на прощание, Калеб берет мою куртку и помогает просунуть руки в рукава. В машине спрашиваю его о парне на фотографиях.