Калеб отодвигает свое пиво на несколько дюймов влево, не глядя на меня. — Я не упоминал об этом, — медленно говорит он. — Это может показаться странным, но мы говорили только о наших семьях и работе. Обыденные вещи. Честное слово. Разговор никогда не касался личной жизни. — Это ложь, — давлю с уверенностью, которой не ощущаю. — Скажи мне правду. — Это правда! Клянусь. Я видел… ну, вышло неловко. Она достала свой телефон, чтобы показать мне фотографию со свадьбы своей сестры, и я заметил, как на экране высветилось уведомление из «Тиндера». Она смутилась, но мы проигнорировали это, потому что в этом нет ничего такого. Наши отношения закончились. — Ты должен сказать ей, что у тебя есть девушка. Она должна знать. Скажи ей прямо сейчас. — Но это разобьет ей сердце, — отпирается Калеб, а в моем горле вибрирует какой-то странный звук. Теперь я знаю. Она все еще любит его, и он позволил ей это. Его первый инстинкт, как и всегда, — защитить ее. Желудок сжимается. — А как же мое сердце, Калеб? — кричу я. — А как же мое гребаное сердце? Невеста вампира и ведьма отодвигаются подальше от ссорящейся парочки — нас. Калеб долго не отвечает. Допиваю свое пиво, уставившись в стену. Это мгновение, понимаю я, может окончательно положить конец моему опыту отношений с «нормальным парнем» — «я думала, это будет что-то вроде пробного шага. Невозможно ведь стать идеальной девушкой с первого раза», — сказала я Розмари, и этот эксперимент превратился в реальность, в мою настоящую жизнь. Сможем ли мы оправиться от этого? Эмоциональные измены, слежка, секреты и ложь — это не та основа, о которой я мечтала. Но, возможно, я заслужила это; возможно, я все это выявила. Кульминация может произойти прямо здесь и сейчас; Калеб, вероятно, признается во всем — да, он все еще любит ее, и да, он сожалеет, и да, он не хотел вводить меня в заблуждение, даже не собирался привозить меня сюда, в свой родной город, все это было ошибкой. — Наоми, мне так жаль, — наконец выдавливает из себя Калеб. — Я скажу ей, если хочешь. Обещаю, скажу. Мне жаль, что я солгал. Я боялся, что ты воспримешь это… ну, неправильно, вот как сейчас. Но, очевидно, это не оправдание. Я больше никогда не буду тебе лгать. — Он делает еще один вдох. — Наоми. Я люблю тебя. Пожалуйста, прости меня. Капля падает на барную стойку. Я плачу? Возьми себя в руки, это неловко, что за ходячее клише. Бросаю несколько монет на стол. Серебряное лицо королевы смотрит в потолок. Подбираю складки бального платья, чтобы оно не волочилось по полу, и иду прочь, хотя знаю, что идти некуда. Калеб вскакивает со своего места и хватает меня за локоть. «Как ты мог произнести это таким образом? — Мне хочется кричать. — Почему в первый раз — именно сейчас?» Вот как я навсегда запомню это чувство, когда тебя наконец-то любят — слова, брошенные только для того, чтобы помешать тебе уйти. Отчаянные, бездумные, порожденные моментом. Он сжимает мою руку, но я вырываюсь и машу в сторону уборной, где пытаюсь привести себя в порядок. Брызгаю холодной водой на щеки, сажусь на крышку унитаза, открываю «Инстаграм» Розмари. Любопытство и чувство вины расплавились в клокочущее вязкое отвращение, которого она не заслуживает. Что мне с этим делать? Я никуда не могу его безопасно спрятать. В комнату заглядывает ее лицо — эти уродливые зубы, эти чарующие зеленые глаза, — лицо, которое Калеб, по сути, отверг в пользу моего собственного. Наконец до меня доходит: я победила. Но после всей драмы, предшествовавшей этой кульминации, разве это… важно? Что будет теперь? Выхожу обратно. Мое лицо покрыто пятнами, но все позади. Я так решила. — Наоми, ты уверена, что с тобой все в порядке? — Лицо Калеба широкое и бледное, будто полная луна. — Пожалуйста, поговори со мной. — Все будет в порядке. Давай вернемся. Наши отношения не закончатся на этом, это слишком мелко. Если однажды им придет конец, то только на моих условиях и под моим контролем. Я напишу об этом. В постели тело Калеба обхватывает мое, будто запятая. Наши тела быстро перегреваются, покрываются капельками пота, но ни один из нас не разрывает объятий. Глава седьмая На следующее утро я лежу в постели рядом с Калебом и изучаю контуры своего тела на предмет свидетельств — царапин или синяков. Теперь меня любят, так где же доказательства? Когда я сонно забредаю на кухню, мать Калеба уже отправилась на пробежку. На холодильнике висит записка: «Рада была познакомиться с тобой, Наоми! Надеюсь, тебе понравилось здесь и надеюсь скоро увидеть тебя снова, в Нью-Йорке или Уэльсе. Целую, Джен». — Мило с ее стороны. — Я наливаю себе кофе. — Вообще-то я тоже написал тебе записку. — Облизывая губы (признак нервозности), он протягивает мне листы линованной бумаги. — Когда я вернусь в Нью-Йорк, мы можем поговорить об этом. Если хочешь. Заинтригованная и напуганная содержанием, я сопротивляюсь желанию выхватить послание и накинуться на него. Дрожащей рукой поднимаю свою кружку, делаю несколько медленных глотков, опускаю кружку и, наконец, забираю записку. Засовываю его глубоко в карман. — Спасибо. Прочитаю, когда останусь одна. Я не хочу отказываться от имеющейся у меня власти, сообщив, что уже простила его. Раз он написал что-то, то явно знает, как вернуть меня, а мне нравится чувствовать себя заслуженным призом. Калеб предлагает отвезти меня на вокзал в Кардиффе, но я решаю взять такси — не знаю, наказываю ли этим его или себя. Сидя на заднем сиденье машины, смотрю на проплывающие мимо зеленые поля и испытываю что-то похожее на горе, но не могу понять, о чем же я горюю. Я заранее написала об этом предательстве, но какая-то часть меня верила, что наши отношения были прочными, крепкими и нежными, может быть, даже по-семейному скучными, как это часто бывает; я надеялась, что у меня просто разыгралось мрачное, гиперактивное воображение и склонность к самосаботажу, непоколебимая вера в собственные необоснованные недостатки. Но я больше не могу притворяться. Это все правда. Что-то не так, и… …если же мужчина решает заняться со мной сексом во второй раз, я думаю: «О, странно, ну ладно», а затем запускаю таймер… Похоже, Оскар Уайльд был прав, когда сказал, что жизнь подражает искусству; возможно, мое единственное утешение — та странная власть, которую я теперь, кажется, получила. Поезд прибывает в Хитроу, и уже скоро я сажусь на свой рейс, смотрю в глаза привлекательным мужчинам вокруг и думаю, могла ли я сделать лучший выбор. Но все они способны причинить мне боль, причем самыми разными способами. Разглаживаю записку Калеба и начинаю читать: Дорогая Наоми! Мне очень жаль, что я солгал и причинил тебе боль. Я злюсь на себя. В наших отношениях ты с самого начала была честной и открытой, а я боялся быть таким же. Я позволил своему прошлому повлиять на лучшее, что есть в моей жизни: на нас. Я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя и беспокоюсь о тебе больше, чем ты, возможно, думаешь. Розмари была для меня простым костылем: она единственный человек в Нью-Йорке, который давно знает меня, и мне было приятно поговорить с кем-то, кто понимает мою прошлую жизнь. Но это не оправдание, и я ручаюсь, что это больше не повторится. Сегодня утром я написал Розмари и сообщил ей, что у меня сейчас серьезные отношения, и объяснил, почему было бы неразумно поддерживать связь. С этого момента для меня в приоритете твои чувства и наши отношения. Я искренне верю, что нам есть куда расти вместе. Я хочу расти вместе с тобой. Пожалуйста, прости меня. С большой любовью, Калеб Перечитываю письмо до тех пор, пока мои глаза не становятся воспаленными и сухими. Я часто и быстро моргаю, чтобы набежали слезы. Чтобы смыли все прочь. Мужчина на соседнем кресле резко отворачивается к окну, как будто ожидая, что я попрошу его о чем-то невыполнимом. Я не плачу, хочется мне сказать. Это все не взаправду, расслабься. Записка Калеба кажется искренней и в чем-то даже похожей на прозрение, как будто во время ее написания он понял, что меня в конце концов может быть достаточно. Но как я могу быть уверена, что письмо не продиктовано страхом снова остаться одному в чужом городе или позорного клейма возвращения к бывшей? Я так много даю ему: выбрав меня, он получает кота, семейные ужины, регулярный секс и заботу. Складываю письмо, пока оно не превращается в маленький квадратик, который помещается в ладони. Лучший сценарий: его предательство позволяет нам выбрать перезагрузку, начать все сначала. Может быть, все это время я хотела проверить, насколько он меня ценит, узнать, будет ли он бороться за меня. Я хочу быть достойной борьбы. …Я думала, это встряхнет его, и он будет бороться за нас… Разве Розмари не хотела от него того же самого? Что же, мне это удалось, а ей нет, но я не ощущаю ожидаемого триумфа. Честно говоря, мне немного грустно оттого, что единственный человек, который мог бы меня понять, — единственный человек, с которым я не могу ни о чем поговорить, — она. Затем самолет приземляется, на максимальной скорости проносясь по взлетно-посадочной полосе. Моя нелюбимая часть полета: чувствовать, как под ногами содрогаются тормоза. Какая ирония судьбы — пережить семь часов полета без происшествий, чтобы потом разбиться и сгореть при приземлении. На международном паспортном контроле в аэропорту Кеннеди относительно недавно появились стойки самообслуживания. По указанию автомата встаю напротив камеры и стараюсь выглядеть красиво, чтобы я могла выложить историю в свой «Инстаграм» и сообщить о своем триумфальном возвращении. Уезжаю из аэропорта на «Убере» и пишу Калебу сообщение: Я прочла твое письмо. Мне грустно, что это случилось, но я благодарна за эту записку и рада, что ты честен со мной. Думаю, мы справимся с этим. Я определенно хочу обсудить все, когда ты вернешься, но сейчас я хочу, чтобы ты знал — я люблю тебя и прощаю. Три слова — я так долго ждала, когда же услышу их, произнесу вслух и, конечно же, напишу, — кажутся теперь чужими. Как будто я никогда раньше не видела их в таком сочетании. В Уэльсе уже почти три часа ночи, поэтому я не жду немедленного ответа. Водитель «Убера» высаживает меня, я поднимаюсь по лестнице, поворачиваю ключ в замке и вхожу в квартиру. Ромео бросается ко мне из-за угла и с урчанием обвивается вокруг моих ног. На кухонном столе Ноа оставил записку. У меня не меньше трех царапин в разных местах благодаря когтям Ромео, и за это ты скоро получишь от меня счет, но в остальном он чертовски милый. В желудке урчит, а в холодильнике пусто, так что я залетаю в супермаркет за пять минут до закрытия и начинаю бесцельно бродить между полками. Под укоризненные взгляды измученных сотрудников набираю хлопья, чай, лингвини, песто, яйца, бананы, чесночный хумус, сельдерей и упаковку брецелей в шоколаде. На кассе я придумываю другие срочные дела. Не хочу возвращаться в свою квартиру; предпочитаю быть среди людей. Несмотря на два тяжелых пакета, которые мне вручает кассир, я иду домой длинным путем и прохожу мимо какого-то нового пивного магазина, где рекламируют британский импорт. Заглядываю внутрь и осматриваю полки, пока не узнаю знакомую бутылку валлийского золотого эля. На этикетке изображена морда дракона, а его язык охвачен пламенем. Представляю, как Калеб откроет мой холодильник и обнаружит бутылки — приятный сюрприз к его возвращению. Я буду достойна любви и смогу писать о ней. Покупаю шесть бутылок. Дотащив сумки до дома, я зажигаю свечу, выгружаю продукты — пиво на самом видном месте на центральной полке — и открываю окно, чтобы проветрить квартиру. С чашкой ромашкового чая в руках включаю компьютер и размышляю, не разместить ли мне наш с Калебом снимок на пляже в Уэльсе в качестве фотографии профиля в «Фейсбуке», однако решаю не рисковать. Мой профиль закрыт, и Розмари до сих пор не знает моей настоящей фамилии, но это слишком неосмотрительно. Вдруг она наткнется на мой аккаунт каким-то другим, неизвестным мне способом. В последнее время я часто чувствую себя Наоми Адлер, а не Экерман. Чем чаще и подробнее я описываю ее, тем быстрее превращаюсь в более опасную, но более целеустремленную версию себя. Наоми Адлер — это мое «я», мое эго. Я рада, что могу дать ей имя. Она — не я. Вместо этого публикую фото в «Инстаграме». Подпись: «Уже скучаю по этому прекрасному месту! Спасибо моему мужчине за то, что показал мне все это». Обычно я закатываю глаза при виде слов «мой парень», «мой любимый» или, не дай бог, «мой мужчина», но сейчас мне, как никогда, нужно притяжательное местоимение. Лежа в постели, слушаю грустную музыку («Кто-то другой» группы «1975»; «Все мои друзья» Дермота Кеннеди) и читаю статью о владельце мотеля, который шпионил за постояльцами сквозь маленькое отверстие в потолке их номеров. Затем прохожу несколько тестов «Баззфид» («Какой вы бублик?», «Какой вы эмодзи?» — с маком и баклажан соответственно), а затем меня заносит на раздел «Отношения» на «Реддите»[32]. Сообщество ненадежных рассказчиков. В поисках контраста я погружаюсь в печальные истории незнакомцев. После чего сжимаю собственную историю, все знаковые события, до трех абзацев. «Первые несколько месяцев все шло отлично, — пишу я незнакомцам в интернете, — потому что призрак его бывшей девушки еще не возник на горизонте».