— Охренеть, поверить не могу… — Подождите, дай мне закончить. Я напрямую спросила его об этом в Уэльсе, и он очень извинялся, написал мне прекрасное письмо и сказал все правильные вещи, так что я решила простить его. Даниэль выдыхает и сжимает зубы. — Господи, Наоми, я, честно говоря, потрясена. Он казался таким хорошим, таким непохожим на других мужчин. — Она качает головой. — Это так разочаровывает. — Но он хороший! Калеб извинился, и, как ни странно, все это имеет смысл — его мотивы, я имею в виду. Я хотела сказать тебе раньше, но боялась именно этого. Что ты будешь воспринимать его по-другому. Потому что сейчас все стало лучше. Правда, лучше. Действительно, так и есть. Даниэль берет меня за руку: — Я думаю, Калеб замечательный. Ты знаешь, это так. Но я беспокоюсь. Нужно время, чтобы восстановить доверие, и иногда… иногда оно просто не возвращается. Это все, что я хочу сказать. Но что, если его не было изначально? Я подозреваю, что все, кто испытывает ко мне чувства, просто ошибаются, принимая меня за кого-то другого. В последнее время я все чаще ловлю себя на том, что мысленно перелистываю страницы собственной книги в поисках доказательств, чтобы объяснить собственное поведение. Если я когда-то записала это, то каким-то необъяснимым образом это должно быть правдой. — Мы оба стараемся изо всех сил, — настаиваю я. — Значит, Калеб простил тебя за то, что ты шпионила за ним? — Что? Да, конечно. — В моем голосе звучит раздражение. — Я знаю, некоторые люди считают, что заглядывать в чужой телефон — симптом более серьезных проблем, бла-бла-бла, но у меня было плохое предчувствие, и я оказалась права. Проблема действительно существовала. И теперь все позади. — Я удостоверилась у Розмари, моего главного источника, но об этом Даниэль не сообщаю. — Я не осуждаю тебя, не подумай. Просто трудно провести для себя эту границу, раз уж начала. Ты уверена, что у тебя больше не возникнет желания подглядывать? — Нет, — говорю я с нажимом. — Не возникнет. — Хорошо, ты ведь знаешь, я поддержу тебя, несмотря ни на что? Как сейчас обстоят дела с его бывшей? Они перестали общаться? Он сказал ей, что любит тебя? Если нет, — она сжимает кулак и угрожающе ударяет по ладони, — мы обсудим, что сделать с его яйцами. — Пусть остаются. — Хорошо. — На несколько долгих секунд она вновь приникает губами к своему бокалу с вином. — С другой стороны, это прекрасный материал для твоей книги. — Все по плану! — Я нервно смеюсь. — Я хочу сказать, это же ровно то, о чем ты пишешь. — Даниэль приподнимает бровь. — Своего рода самосбывающееся пророчество, да? Припоминая то, что я изначально сказала ей — я начала прокручивать в голове разные сценарии. Например, что, если она до сих пор любит Калеба и попытается помешать нам? — и, как ни странно, чувствую необходимость вступиться за Розмари. — О, я не виню его бывшую, до Нового года она даже не знала, что Калеб с кем-то встречается… — Какого хрена? Калеб никогда не говорил ей о тебе? Так, все, ему определенно нужно следить за своими яйцами! — кричит Даниэль, снова ударяя по ладони, а гламурная блондинистая парочка, тревожно похожая на брата и сестру, прерывает поцелуй взасос, чтобы посмотреть на нас из-за уютного столика в углу. Радостная и сияющая от внезапного внимания — прирожденная актриса — Даниэль достает коробочку леденцов и предлагает мне. — Будешь? Я соглашаюсь, катая конфету на языке, пока во рту не появляется вкус мяты. Позже, вернувшись в свою квартиру, я пролистываю страничку Розмари, пока не нахожу запись, где впервые появляется Калеб, — мне нужно вспомнить его достоинства. Заново переживаю ее восторг, наблюдая, как она начинает влюбляться. До Калеба я была в отчаянии, в бешенстве и в надежде. Но с ним — что я чувствовала тогда? Я перечитываю свои собственные записи. «Он заставляет меня почувствовать себя по-новому», — написала я. Я постараюсь запомнить это. * * * Проходят дни, затем недели, пока наши отношения нормализуются — становятся содержательными, обыденными. Это то, чего я всегда хотела. Мы с Калебом занимаемся сексом каждые два дня в разных позах, еженедельно пробуем новый бар или ресторан, говорим «люблю тебя» на прощание и успеваем посмотреть два сезона «Американцев», сериала об обманщиках, попивая красное вино из кофейных кружек. — Будет такой скандал, когда все вскроется, — говорит Калеб, когда начинаются титры после финальной серии сезона. Я смеюсь слишком громко и выключаю свет. Калеб засыпает, а я смотрю в потолок, гадая, ждет ли нас такой же скандал. Разве мой главный приоритет сейчас не заключается в том, чтобы сохранить это обычное счастье, которое мы наконец-то построили? Я могу просто отправить книги в офис Розмари, когда дочитаю. Нам необязательно больше видеться. Я не написала ничего нового — история застопорилась, — но в конце концов я ее закончу, пусть поработает воображение, у меня ведь и так полно материала. Так ведь? Проснувшись в два часа ночи, я запираюсь в ванной и открываю свой старый аккаунт на «АОЛ» — просто на всякий случай, вдруг там что-то есть. Есть. В моем почтовом ящике лежит письмо от Розмари, отправленное в час ночи. Либо она тоже сова, либо боялась нажать на кнопку отправки до наступления темноты. Тема письма: наконец-то! По рукам пробегают мурашки, когда я открываю письмо. Сообщение гласит: «Можешь критиковать сколько душе угодно». Во вложении — текстовый документ. Неожиданно. PDF-файлы, заблокированные, без возможности редактирования, кажутся более безопасными. Текстовые документы легко изменить. Их отправляют людям, которым доверяют. Я загружаю документ — удивительно, но он безымянный — и начинаю читать. Как я могу удержаться? Прочитав всего пятьсот слов из ее рассказа в восемь тысяч слов, я с уверенностью, но с сожалением могу отметить, что у Розмари одновременно дикий и изысканный стиль — два прилагательных, которые я жажду видеть в своих собственных работах столько, сколько себя помню. (Проза в ее блоге, помню, казалась отточенной, чистой и строгой, но ей не хватало некоего единообразия — но теперь, кажется, она стала силой.) Сейчас в ее структуре предложений, в ее голосе есть что-то гипнотическое и убаюкивающее, но в то же время настойчивое и непостоянное. Как будто идешь по воде в бурном море. Все, что я могу сделать, — это держать голову над водой. Неужели Розмари как писатель лучше меня? Будет ли она более успешной? Заслуживает ли она этого? Ее рассказ ведется от лица молодой девушки, которая отправилась в поход со своими родителями и бернским зенненхундом; по мере того как высота над уровнем моря неуклонно растет, собака вырывается и убегает. В центре повествования — медленный распад семьи, когда они отчаянно продираются сквозь деревья в погоне за животным, а за ними, хоть они и не подозревают, наблюдает некая таинственная сущность. Это захватывает, и после прочтения я с трудом могу дышать. Но кое-что меня настораживает — разве она не упоминала, что пишет книгу о женщинах? Где эта книга? И, конечно, я не могу не задаться вопросом, повлияла ли на ее выбор породы собаки история, которую я рассказал ей о встрече моих родителей на улице, и если да, то было ли это бессознательное или намеренное решение? Если последнее, то что она пытается донести до меня? Впервые за долгое время я действительно не знаю, как поступить дальше. Проходит еще час, прежде чем сердцебиение замедляется настолько, что мое тело готово рассмотреть возможность сна, и в конце концов мне это удается. На следующее утро меня будит Калеб, собирающийся на работу: звон посуды для завтрака в раковине, мягкий скрежет молнии его портфеля. — Ты вчера поздно легла, — замечает он, когда я присоединяюсь к нему на кухне. Я могла бы поклясться, что он дрых без задних ног, когда я скользнула обратно в постель. — Не могла уснуть. — Я не смотрю на него и наливаю себе кофе из френч-пресса. — Не хотела тебя будить, поэтому пришла сюда и немного писала. — Почитаешь мне, над чем работаешь? Я с удовольствием послушаю. С удивлением отворачиваюсь от открытого холодильника в его сторону. Он не просил почитать ничего с нашего первого свидания, с тех пор, как ухаживал за мной. Смущенная, взволнованная и растерянная, я спрашиваю: — Ты правда этого хочешь? — Я не так часто спрашиваю тебя о твоем творчестве, как следовало бы. — Калеб пожимает плечами. — Я не хочу быть тем парнем, который дарит тебе записную книжку, не проявляя никакого интереса к тому, что именно ты пишешь. Я немного сжимаюсь: вдруг он уже заглянул внутрь? Но как я могу сказать «нет»? Может быть, это именно то, чего я ждала. — Хорошо, конечно. Если ты хочешь, я готова. Выбираю несколько абзацев, недавно написанных об Уэльсе. О Розмари там ни слова. Я делаю глубокий вдох: — Во время полета я представляла себе угрюмые болота, туманные зеленые холмы, валлийскую прохладу. Не надо мне никаких пальм, они усложняют всю картину. Я спускаюсь вниз за стаканом воды и в тихом сумраке кухни едва не прохожу мимо матери моего парня, которая грызет яблоко, сидя на табурете у стола. — Я делаю паузу. — Мне продолжать? Его взгляд устремлен на записную книжку. Она моя сообщница. — Эмм, это немного личное, чтобы быть комфортным. Но продолжай. — Если мой парень спустится по лестнице и будет наблюдать за нашим разговором, он обратит внимание на наше взаимодействие. Наличие или отсутствие химии между нами повлияет на его восприятие меня. — Я переворачиваю страницу. Мое тело гудит. — Меня снова тошнит. Мать моего парня встает и обнимает меня. Она высокая и худая, как и ее сын; у нее такие же серебристо-светлые волосы. — Хорошо придумано — сделать из меня безымянного блондина. — Голос Калеба звучит буднично, но в нем слышится резкая нотка. — Никто никогда не догадается, что это я. — Вымышленные архетипы. Гораздо интереснее воссоздавать и драматизировать проблемные… — Как насчет не писать о моей семье? — перебивает он. Тон его голоса ровный, рассудительный. — И можно я не буду валлийцем? Потому что я правда валлиец. Сделай меня голландцем, или итальянцем, или еще кем-нибудь. Все любят итальянцев. Вена на моем запястье вспыхивает темно-синим цветом. Наверное, поднимается давление. — Хорошо, не буду. Прости, я хотела как-то переосмыслить ту поездку, она показалась мне значительной, встреча с твоими родителями, и поэтому я выдумала… — Ты уже говорила это. — Калеб трет веки и вздыхает. — Слушай, я не хочу ссориться из-за этого, просто говорю, что мне от этого не по себе, ладно? Я сжимаю его руки в своих: — Эй, посмотри на меня. Я слышу тебя. «Ты заинтересовал меня настолько, что я написала о тебе», — хочется мне сказать. Это самый щедрый комплимент с моей стороны, и поэтому я пытаюсь найти фразу, которая могла бы доказать ему, что иногда роман служит — если читать между строк — своего рода любовным посланием.